Сборник "Семьдесят два градуса ниже нуля" - Владимир Санин

И с тех пор фабрика стала для ребят вторым домом. Все свободное время они проводили в цехах, праздники справляли вместе с рабочими и на демонстрации ходили одной колонной, каникулы проводили в фабричном лагере, и так из поколения в поколение. Жили жизнью фабрики, пыль готовы были сдувать с ее стен, каждый станок знали и каждого человека. Когда в котельной произошел несчастный случай и трех рабочих обварило, в очередь выстроились — кожу для пересадки и кровь предлагали, отчаянно завидуя старшим, у которых взяли. Чтобы помочь план выполнить, по воскресеньям работали в цехах, из территории цветущий сад сделали, над пенсионерами шефствовали, с малышами в фабричном детсаду нянчились.

В конце каждого учебного года на торжественном собрании в фабричном клубе директор вручал детдомовцам — выпускникам школы трудовые книжки, а потом новичков вели в общежитие, давали каждому костюм, пальто, ботинки и деньги на жизнь до первой получки, а девушкам, которым нужно больше, чем ребятам, всего вдвойне. Жили бывшие детдомовцы в общежитии, с отдельными комнатами было трудно, и Григорий Сергеич просил — не настаивал и не приказывал, а именно просил — жениться, выходить замуж в своем коллективе, чтобы легче решить проблему жилья. Случалось, конечно, что женились на стороне, но и тогда свадьбу организовывал фабком. А Григорий Сергеич награждал молодоженов дорогим подарком — столовым сервизом, если оба свои, или чем-нибудь менее ценным, если свой только один. А когда в молодой семье рождался ребенок, директор привозил коляску с приданым, ложечку от себя дарил на зубок и, узнав предварительно пожелания родителей, давал имя первенцу. Хоть и смеялся, разводил руками, отговаривал — не модное, мол, имя, а что ни мальчишка рождался, то Гришка, в яслях, а потом в детсаду путаница — чуть не половина Гришек.

Не кожу и кровь, не время и силы свои — жизнь бы отдали за фабрику и общего, всеми любимого отца Григория Сергеича. С радостью — к нему, с бедой — к нему, за советом и помощью — к нему. На фронт всем коллективом провожали, жене его с тремя детьми дня бедствовать не позволили: с дровами в городе было плохо — свои из общежития доставляли, хлебными и продуктовыми талонами сбрасывались, отоваривали и привозили от коллектива, всю войну обогревали, кормили, одевали и обували отцовскую семью.

В сорок пятом вернулся майор Рыбкин живой, хотя и без руки, а место занято. Три с половиной года заместительница, Вера Ивановна, исполняла обязанности, берегла директорское кресло, а под самый конец прислали нового — не хорошего, не плохого, а обыкновенного, руководителя по профессии. Пришли к нему работницы — мужчин почти не осталось на фабрике, войной выбило, — и по-доброму попросили: уходи с миром, Григорий Сергеич вернулся. Новый раскричался, выставил их из кабинета, а они — к секретарю горкома. Подумал секретарь, сказал, что дело щепетильное, ничем новый директор не провинился, не за что его освобождать, повода нет. А была среди женщин бывшая детдомовка Валя Прохорова, разбитная и красивая девка. «Заберите его от греха подальше, товарищ секретарь, — посоветовала, — а не то мы такой повод устроим, что не вы, так жена выгонит!» Смехом началось, а делом кончилось: вернул коллектив Григория Сергеича на фабрику.

И мало-помалу все пошло по-прежнему. Каждый год в детдоме выпуск — и на фабрику. Уходили и в институты и в техникумы, но большая часть так и оставалась в родных цехах. Когда дошла очередь до Пети Задирако, он не мучился сомнениями, потому что призвание свое давно определил. Начал учеником, за старательность и любовь к делу быстро получил самостоятельную работу и стал классным поваром. Отслужил в армии, тоже поваром, и хотя начальник офицерской столовой сулил златые горы, не остался на сверхсрочную, а возвратился на фабричную кухню.

К этому времени и произошло одно из тех важных событий, о которых речь шла выше. Петю разыскала двоюродная тетка. Почему она раньше его не находила, Петя не знал: и неудобно было спрашивать, и незачем омрачать таким бестактным вопросом свалившееся на него счастье. Тетка с двумя дочками жила в пяти автобусных остановках от общежития, и раз в неделю, чтобы не докучать нежданно обретенным родственникам, Петя приезжал к ним в гости. С волнением смотрел семейный альбом, не мог оторвать глаз от фотографии, на которой были совсем молодые, его нынешнего возраста, мужчина и женщина — отец и мать… Себя увидел младенцем у матери на коленях, отца в солдатской шинели, и так незнакомое ему прошлое взяло его за душу, что умыл слезами альбом, а потом ходил лунатиком, работа из рук валилась. Узнал, что отец погиб на фронте, в самом конце войны, а мать ненадолго его пережила, умерла от гриппа в холодную осень. Вещей после них не осталось, не считая коврика, который мать подарила сестре за неусыпные заботы и любовь. Петя подзанял денег, купил новый хороший ковер, привез его тетке и попросил подарить взамен тот самый коврик — уже сильно потертый. Тетка великодушно подарила, и Петя повесил коврик над своей кроватью, а на него фотографии родителей в рамках.

Так Петя Задирако обрел свое прошлое, пустил в него корни…

Вторым знаменательным событием стала встреча с Никитиным и Гавриловым. Она произошла вскоре после смерти Григория Сергеича Рыбкина, второго и любимого отца. Семнадцать лет залечивал старые раны, не раз мужественно ложился под нож, чтобы продлить жизнь, шесть операций перенес, а седьмой не вынес, умер, когда из-под сердца вытаскивали крохотный осколок, величиной с половину горошины. Проводили в последний путь, осиротели. Будь Григорий Сергеич живой, не хватило бы у Пети духа уйти в Антарктиду, потому что директор высоко ценил молодого повара и был бы огорчен его уходом. Умер Григорий Сергеич, и узы как-то ослабли, не очень намного, но настолько, что Петя решился принять лестное предложение Гаврилова. Тем более что семейный совет с большим одобрением отнесся к такой редкостной возможности, особенно когда узнал, что в зимовку заработок Пети достигнет четырехсот рублей в месяц, не считая бесплатного питания и одежды.

До сих пор деньги не играли большой роли в Петиной жизни. Питался он в столовой, жил в общежитии, одевался скромно — не только потому, что еще не привык к дорогой одежде, но главным образом потому, что стыдился тратить деньги на себя, когда в детдоме многого не хватало. Бывшие детдомовцы, особенно холостяки, в получки скидывались и покупали ребятам то аккордеон, то школьную форму и учебные пособия, а то просто ящики с яблоками и сладости. Так что сбережений у Пети не водилось. Другое дело — полярные деньги, которые по расчету складывались в столь изрядную сумму, что Петин авторитет в семье заметно вырос.