Мастер-снайпер - Стивен Хантер

И вдруг Фольмерхаузену пришла в голову мысль, от которой ему стало не по себе. Берхтесгаден[16] расположен в горах. И не так уж далеко отсюда. Однако фюрер предположительно находится в Берлине. Все сводки говорят о том, что он в Берлине.

Инженер неожиданно почувствовал озноб. Он поклялся больше никогда не раздумывать на эту тему.

Фольмерхаузен находился за пределами территории — прекрасный весенний денек, не по сезону тепло, лес наполнен зеленью, гудит жизнью, небо чистое, как алмаз, а в воздухе такая редкая свежесть и аромат лип, — когда прибыла оружейная группа. Он не видел их, но по возвращении сразу же заметил забрызганный грязью гражданский «опель», еще довоенный, припаркованный перед жилищем Реппа. Позже он увидел издалека и самих приезжих гостей, гражданских, но соответствующего типа: плащи, старомодные шляпы, спокойные невыразительные лица, не слишком успешно скрывающие склонность к насилию. Он видел гестаповцев и раньше, а может, эти люди были из иностранной службы СД или из дюжины других разновидностей секретных служб; в любом случае в них чувствовалась пугающая его неприятная скука.

Утром их уже не было, а это значило, как почувствовал Фольмерхаузен, что не было и оружия. Еще до завтрака к нему дважды подходили его люди.

— Господин инженер-доктор! Значит ли это, что теперь мы можем уезжать?

— Не знаю, — отвечал он. — Я просто ничего не знаю. Не нужно было добавлять: «Все знает только Репп». А вскоре после этого пришел человек с вызовом от Реппа.

— А, Ганс, — тепло сказал Репп, когда Фольмерхаузен вошел к нему.

— Господин оберштурмбанфюрер… — начал Фольмерхаузен.

— Вы, конечно, видели этой ночью наших гостей?

— Я мельком видел их с другого конца двора.

— Крутые, да? Но ребята знающие, как раз именно для такой работы.

— Они забрали «Вампир»?

— Да, забрали. Нет смысла скрывать это от вас. Он уехал. Все запаковано. Поехало в ящиках.

— Понятно, — ответил Фольмерхаузен.

— Они также привезли с собой информацию, самое последнее подтверждение цели, некоторые технические данные. И новости.

— Новости? — оживился Фольмерхаузен.

— Да. Война уже почти закончилась. Но вы это и так знаете.

— Да.

— Да. А моя часть путешествия начнется сегодня ночью.

— Так скоро? И далекое путешествие?

— Нет, не далекое, но сложное. Большей частью пешком. Довольно нудно, на самом деле. Но не буду утомлять вас деталями, такими, как посадка на гамбургский трамвай.

— Конечно, не надо.

— Я просто хочу с вами поговорить по поводу вашей эвакуации.

— Эваку…

— Да, да. Это хорошая новость, — улыбнулся Репп. — Я знаю, как ваши люди стремятся вернуться к человечеству. Здесь для них приятного мало.

— Это был их долг, — заметил Фольмерхаузен.

— Возможно. Во всяком случае, вы выезжаете завтра утром. После моего отъезда. Извините, что все так поспешно. Но сейчас похоже, что чем дольше вы здесь будете оставаться, тем больше вероятность того, что вас раскроют. Вы, должно быть, видели, что солдаты закладывают взрывчатку.

— Да.

— От этого места ничего не должно остаться. Ничего полезного для наших друзей. Ни намеков, ни следов. Ваши люди вернутся словно из отпуска. Люди капитана Шеффера возвратятся на венгерский фронт. А я прекращу свое существование, по крайней мере, официально. Репп мертв. Я буду новым человеком. Задание старое, а человек новый.

— Звучит очень романтично.

— Глупое занятие — менять личность, притворяться тем, кем ты не являешься на самом деле. Глупое, но необходимое.

— Мои люди будут очень довольны!

— Конечно. Еще одна ночь, и все позади. Закончится ваша часть работы, закончится работа «Мертвой головы». Останется только моя. Последнее сражение.

— Да, господин оберштурмбанфюрер.

— Теперь о деталях: за ночь все должны собраться. Завтра ровно в десять ноль-ноль прибудет автобус. До Дахау всего несколько часов. Оттуда вашим людям будет выдано разрешение на проезд, с ними будет произведен окончательный расчет, и они смогут поехать в любое место по собственному желанию. Хотя я не думаю, что многие из них выберут восточное направление. Кстати, по сообщениям разведки, в пределах ста километров отсюда союзников не замечено. Так что путешествие не вызовет затруднений.

— Хорошо. И спасибо. Спасибо от меня лично, господин оберштурмбанфюрер.

Он подался вперед и порывисто пожал Реппу руку.

— Идите, сообщите всем, — приказал Репп.

— Так точно, господин оберштурмбанфюрер, — выкрикнул Ганс и вылетел вон.

Завтра! Так скоро! Обратно в мир, в реальный мир. Фольмерхаузен испытывал такой порыв радости, словно увидел проблеск моря после долгого путешествия по Сахаре.

Эта мысль пришла к нему вечером, во время общей суматохи, связанной с подготовкой к эвакуации. Фольмерхаузен попробовал подавить ее, и сначала это показалось ему нетрудным, потому что вокруг радостно суетились техники, разбирая свои замысловатые системы создания комфорта в бараке, укладывая личные вещи в ящики и даже распевая песни (появилась бутылка, нет, несколько бутылок, и хотя трезвенник Фольмерхаузен этого не одобрял, но запретить не мог), как будто война официально и окончательно закончена и Германия каким-то чудом ее выиграла. Но позже, ночью, в темноте, эта мысль вернулась к нему. Он вновь попытался подавить ее, прогнать из головы, нашел сотню способов отвлечься от нее. Но все было тщетно. Фольмерхаузен не мог не думать о последней детали.

Он вылез из кровати и услышал вокруг тяжелое — пьяное? — дыхание его людей. Он взглянул на часы. Черт подери, уже пятый час! А вдруг Репп уже ушел? Возможно. Но, может быть, еще есть время.

Фольмерхаузена мучила мысль, что он не предупредил Реппа насчет нагара в стволе. Было столько всяких других деталей, что именно про эту он и забыл! Или нет? Но он совершенно не помнил разговора, в котором объяснял бы эту особенность оружия: после того как выпущено около пятидесяти выстрелов специальными зарядами, в стволе накапливается такое количество нагара, что это начинает резко влиять на точность попадания. Хотя Репп, возможно, и знает это, по долгу своей профессии он должен это знать. И все же…

Фольмерхаузен накинул купальный халат и заторопился к выходу. Ночь была теплая — он отметил это, когда спешил по территории к баракам СС и квартире Реппа. Но что это такое? В темноте чувствовалось движение: куда-то шел взвод СС — ночные стрельбы, учение или что-то в этом роде.

— Сержант?

В темноте вспыхнул огонек трубки.

— Да, господин инженер? — откликнулся сержант.

— Оберштурмбанфюрер здесь? Он еще не уехал?

— А… нет. Думаю, что он в своей квартире.

— Отлично. Спасибо.

Обнадеженный, Фольмерхаузен бросился в барак. Он оказался пустым, хотя за дверью квартиры Реппа виднелся свет. Фольмерхаузен прошел вдоль ряда темных аккуратных коек и постучался в дверь.

Ответа не последовало.

Неужели Репп уже уехал?

— Господин оберштурмбанфюрер?

Фольмерхаузен почувствовал раздражение и беспокойство из-за собственной нерешительности. Выбросить из головы всю эту глупую историю? Или войти, проявить упорство, подождать, убедиться? Эх!

Ганс-жид толкнул дверь. Комната была пуста. Но тут он заметил, что через стул перекинута старая шинель с нашивками рядового. Часть «новой личности» Реппа? Он вошел в комнату. На столе лежала гора походного снаряжения: сложенное одеяло, закрепленные на ремне шесть коробок патронов к «Кар-98», гофрированный цилиндр от газовой маски, шлем, в углу стоял карабин. Репп определенно еще не уехал. Фольмерхаузен решил подождать.

Но он опять начал испытывать волнение и беспокойство. Нельзя же сидеть без приглашения в чужой квартире. Может быть, стоит выйти наружу и подождать у двери? Вот дилемма-то! Ему очень не хотелось сделать что-нибудь не так. Он повернулся, чтобы выйти, но от его внезапного движения в неподвижном воздухе возник ветерок, и лист бумаги, как по волшебству, слетел со стола и зигзагами театрально опустился на пол. Фольмерхаузен поспешил подобрать его и положить на место.

В комнате было неприятно жарко. У Реппа в печи полыхал огонь, и воздух был наполнен запахом русских папирос. Взгляд Фольмерхаузена упал на криво отпечатанную наверху листа надпись: GEHEIME KOMMANDOSACHE[17]. Заголовок, набранный в разрядку для выделения, гласил: «НИБЕЛУНГИ», а ниже был подзаголовок: «Ситуация по последним данным разведки на 27 апреля 1945 года».

Фольмерхаузен прочитал первую строчку. Язык рапорта был военным, сухим, довольно сложным для понимания и нарочито официальным. Фольмерхаузен с трудом понимал, что именно там написано.

Он совершенно растерялся. Монашки? Монастырь? Он ничего не мог разобрать. Сердце у него так сильно стучало, что невозможно было сосредоточиться. Черт, как здесь жарко! У него на лбу выступил пот. Он знал, что должен немедленно положить рапорт на место, но не мог этого сделать. Он прочитал все, до последнего абзаца.