Черный трон - Роджер Желязны

Я приблизился к крепости на скале с северной стороны. Я знал, что здесь раньше были римляне, вестготы, мусульмане. Лиги говорила мне об исключительном великолепии местного кафедрального собора, основание которого датируется XIII веком, и, если бы мне удалось насладиться его видом при других обстоятельствах, я бы услышал тяжелую поступь времени — немного более быструю, чем моя собственная, — где-то у меня за спиной.

Я вошел в город, не подвергшись нападению. Если даже не принимать во внимание способность Вальдемара к ясновидению, он был, возможно, прав с практической точки зрения, предлагая мне освободиться от эскорта друзей и близких за стенами города. Они, конечно, сильны и надежны, но в то же время являют собой причудливое собрание людей и животных, которые могли не понравиться в военное время консервативному в политическом и религиозном смысле правительству. В качестве зажиточного американца я, по крайней мере, мог надеяться на терпимое к себе отношение.

Я все-таки увидел кафедральный собор и много маленьких магазинчиков, и несколько прекрасных особняков, и позолоченные экипажи, и несколько грязных повозок, и прекрасных лошадей, и некоторые превосходные образцы оружия, украшенного золотыми насечками, которыми знаменит город. Одним из самых великолепных был кинжал в руке человека, который меня арестовал.

Четыре вооруженных человека в форме подошли ко мне как раз в тот момент, когда я нашел Санто Томэ. Проблуждав по улицам к тому времени уже два часа, я был очень доволен, что нашел церковь без посторонней помощи, а только пользуясь картой. Я еще не успел убрать карту, когда они подошли ко мне и стали говорить изысканно и непонятно.

— No comprendo, — объяснил я. — Soy norteamericano.

Они что-то сказали друг другу, потом один из них посмотрел на карту, ткнул в нее пальцем, потом указал на церковь.

— La iglesia? — спросил он.

— Si, — ответил я. — Santo Tome. De donde es Padre Diaz?

Они снова быстро посовещались, и когда я уловил, что имя «Padre Diaz» упоминается в тесном соседстве с другим словом — «heretico» — то заподозрил, что попал в беду. И я оказался прав. Не прошло и нескольких секунд, как я получил возможность полюбоваться золотой и серебряной насечкой кинжала. Конечно, мне видны были и несколько других, но этот, принадлежавший Энрике — товарищи называли его Джеф — был намного привлекательнее остальных.

— Ты иди с нами, — объяснил мне Джеф-Энрике.

— Soy norteamericano, — объяснил я снова.

— Si, norteamericano amigo de heretico, — сказал он.

— Нет, — возразил я. — Мне нужна была помощь в поисках изобретателя по имени Ван Кемпелен. Мне сказали, что отец Диас или сам говорит по-английски, или поможет мне найти переводчика. Понятно?

Я показал ему письмо. Он передал его одному из товарищей. Тот взглянул и передал следующему, который сделал то же. Тогда я понял, что все четверо, должно быть, безграмотны.

— Por favor, — сказал я. — Interpreter, translator — para Ind les.

Джеф-Энрике пожал плечами и красноречиво повертел кинжалом.

— Иди, — сказал он.

Двое из них шли по бокам, один — сзади, Джеф был немного впереди и справа. Я пожалел, что не выучил испанского значения для слова «непонимание», хотя сомневался, что это принесло бы какую-нибудь пользу. Они были настолько непробиваемы в своей самоотверженности, что вести переговоры не было смысла.

Так я был доставлен в местную тюрьму, деньги и бритва были конфискованы так же, как письмо и карта. Меня заперли в темной камере, вероятно, до тех пор, пока не выяснится, действительно ли я являюсь сообщником бедного падре Диаса. Если они решат, что это так, я, наверное, буду передан в руки инквизиции.

Вытянув руки вперед, я медленно двигался по периметру стен, в которые был заключен, наощупь определяя свой путь. Стена была то каменной, то металлической. Когда я почувствовал, что вновь оказался у двери, я сел, прислонившись к ней спиной, и отдохнул. Я поел немного хлеба и выпил воды, которую нашел тут. Я чувствовал себя так, словно выходил из наркотического опьянения, так как в сознании был провал.

В момент пробуждения я обнаружил, что лежу ничком, правая рука безвольно повисла, левая щека касается пола тюрьмы, а висок — нет. Характерный запах гнили и плесени доходил до меня. Я пошарил рукой вокруг и постепенно понял, что нахожусь на самом краю круглой ямы. Я ощупал стену, пока не нашел ослабевший кусок каменной кладки, который легко вынимался. Я бросил его вниз и услышал, как он ударяется о стены и, наконец, упал в воду. После этого звука где-то наверху открылся люк или дверь, потом все снова погрузилось в темноту. За это короткое мгновение я успел осознать, что родился под счастливой звездой, так как стоило мне подвинуться вперед всего лишь на полшага, и я был бы на дне ямы. Это была огромная яма округлой формы, занимавшая середину камеры. Я медленно отодвинулся к ближайшей стене и плотно прижался к ней.

«Нас, видно, погребут живыми, Перри». — Казалось, словно говорил По, будто он сидел в темноте рядом со мной, созерцая глубину бездны.

«Может оказаться и так, По. Но это только тюрьма. Я уже был здесь раньше», — ответил я мысленно.

«Но не в такой, Перри».

«Домыслы, мой дорогой По. Все это домыслы».

«Пропасть зовет нас».

«Пусть зовет. Я не собираюсь отвечать».

«Ты сделан из более твердого сплава, чем я, Перри».

«Нет, По. Мы, в какой-то степени, одно и то же. Все дело в обстоятельствах… домыслы».

«Возможно, будет лучше нырнуть туда и разом покончить со всем.»

«Нет, спасибо».

«Так или иначе, все кончается бездной».

«Нет смысла подстегивать события. Пусть подождет».

«Она не знает, что такое ждать. Она не привыкла».

«Тогда мы сильнее ее, потому что мы умеем ждать».

«Немного напоминает то, что однажды сказал Паскаль».

«Да, напоминает».

«Такая философия в устах человека действия!»

«Я достаточно образован и никогда не против того, чтобы занять мудрости в книгах».

«Что будет с нами?»

«Мы изменимся».

«Не понимаю».

«Не знаю точно, как это произойдет, но наши миры перепутаются. Это будет связано с неправильным использованием сил Энни».

Молчание. Три удара. Еще три. Потом:

«О, не являемся ли мы сном, Перри, сном демона? А может, демон — это я?»

«Все мои доводы бессильны против солипсизма. Никому из смертных еще не удавалось доказать нереальность сущего. Даже если такие доказательства будут бесспорны, они не станут убедительными».

«Ты — это я, мой злой дух, моя темная сторона. Мы две противоположности одного духа, так совершенно дополняющие друг друга».

«Мы не разные сами по себе, По. Мы просто из разных миров».

Он усмехнулся.

«Сейчас, более чем когда-либо, мне кажется это нереальным», — ответил он, — «похоже на внутренний диалог с самим собой».