Когда король губит Францию - Морис Дрюон

Ну так вот, я говорил вам о том, что в конце марта король Иоанн впал в великий гнев... Разумеется, разгневался он на своего зятя. Надо признать честно: поводов для этого у него было предостаточно. На Генеральных штатах Нормандии, собравшихся в Водрее, не смущаясь присутствием королевского сына, нового герцога Нормандского, были сказаны такие резкие слова об Иоанне II, каких никогда раньше и не слыхивали, и произносили их депутаты дворянского сословия, подстрекаемые братьями Эвре-Наваррскими. Особенно, как мне передавали, свирепствовали оба д’Аркура, дядюшка и племянник, а племянник, толстяк граф Жан, тот дошел даже до того, что крикнул: «Клянусь Господом нашим, король этот плохой человек, но и король он тоже плохой, и храни меня от него Господь!» Как вы можете себе без труда представить, все это дошло до ушей Иоанна II. А на Генеральные штаты северных провинций, собранные вскоре после этого, депутаты от Нормандии вообще не явились. Просто не пожелали приехать. Не пожелали впредь участвовать в утверждении налогов и субсидий, а также выплачивать их. Впрочем, на заседании тех же Штатов выяснилось, что налог на соль и обложение всех торговых операций не принесли того успеха, на который рассчитывали. Тогда решено было учредить с конца года, нынешнего года, налог на ежегодный твердый доход.

Надеюсь, вы сами понимаете, как было встречено предложение отдавать королю часть того, что было получено, нахватано или заработано в течение всего года, а подчас уже и израсходовано... Нет-нет, это не касалось ни Перигора, ни тем более Лангедока. Но я сам знаю: в наших краях немало людей, которые перешли к англичанам, испугавшись, как бы это новшество не распространилось и на них. Налог на доходы совпал со вздорожанием съестных припасов, и почти повсюду начались смуты, прежде всего в Аррасе, где восстал простой люд; и пришлось королю Иоанну II отрядить туда своего коннетабля во главе многих ратных людей, дабы схватить вожаков. Ну конечно, от всех этих событий нашему королю радости было мало. Но какое бы испытание ни выпадало на долю государя, он должен уметь властвовать собой. Однако, как вы сами видите, этого не произошло.

Находился тогда Иоанн II в аббатстве Бопреан-Бовези по случаю крестин первенца его светлости Иоанна Артуа, ставшего графом д’Э с тех пор, как ему пожаловали все владения и титулы Рауля де Бриена, казненного коннетабля... Да-да, тот самый сын графа Артуа, на которого он как две капли воды походил внешностью. При виде его люди опомниться не могли – будто перед ними появился не Иоанн, а Робер Артуа, такой, каким был он в возрасте сына. Гигант, шагающая башня. Волосы рыжие, нос короткий, на щеках какая-то щетина вроде свиной, круглая голова вместе с массивной нижней челюстью вросла прямо в могучие плечи. Ему требовалась не простая лошадь, а такая, что потянет ломовые дроги; и когда он в полном воинском облачении врывался в неприятельские ряды, то производил там немалые опустошения. Но на этом сходство отца с сыном заканчивалось. В смысле ума полная противоположность. Отец был коварен, проницателен, быстр и лукав, даже чересчур лукав. А у сынка в голове были вроде бы не мозги, а раствор извести, который к тому же успел застыть намертво. Граф Робер был великий крючкотвор, заговорщик, подделыватель документов, клятвопреступник, убийца. А граф Иоанн, как бы во искупление отцовских грехов, являл собой образец благородства, честности и преданности. На его памяти отец потерпел крах и был изгнан из Франции. А сам он в детстве просидел недолгое время в узилище вместе с матерью и братьями. Думается мне, что он до сих пор еще не свыкся с мыслью, что не только получил полное прощение, но и отцовское состояние. Взирает он на короля Иоанна как на живое воплощение самого Искупителя. И потом, ему ударило в голову, что он тезка короля. «Мой кузен Иоанн... кузен мой Иоанн...»

Так после каждых двух слов они вставляли «кузен Иоанн». Люди моего поколения, хорошо знавшие Робера Артуа, даже если им пришлось пострадать от его происков, не без чувства какого-то сожаления смотрели на бледную копию, оставленную нам отцом. Ах, граф Робер, первый во Франции гуляка! При жизни этого неистового, казалось, все вокруг гремело. Когда он скончался, на наш век словно опустилась тишина. Даже на поле битвы сейчас будто стоит не такой гул и звон... Сколько бы ему было теперь лет? Постойте, постойте-ка... что-то около семидесяти. О, он был достаточно крепок, чтобы дожить до такого возраста, если бы случайная стрела, пущенная английским лучником, не сразила его при осаде Ванна... Можно только добавить, что, сколько ни старается сын доказать свою преданность короне, ей от этого не лучше, чем от отцовских измен.

Ибо не кто другой, как Иоанн Артуа, перед самыми крестинами, как бы желая отблагодарить государя за столь великую честь – его кумом стал сам король, шутка ли,– сообщил Иоанну II о заговоре в Конше или, во всяком случае, о том, что он считал заговором.

Конш – ах да, я вам об этом уже говорил – это один из замков, некогда отобранных у Робера Артуа и переданных по настоянию Карла Наваррского в его собственность, что оговорили в Валоньском соглашении. Но в замке оставалось еще несколько старых слуг семейства Артуа, до сих пор привязанных к нему...

Так вот, Иоанн Артуа нашептывал королю... правда, шепот его можно было слышать в другом конце залы... что король Наваррский созвал, мол, в Конше знатных сеньоров, в числе коих находятся его брат Филипп, оба д’Аркура, епископ Ле Кок, Фрике де Фрикан, многие нормандские сеньоры, связанные с Карлом старинной дружбой, и еще Гийом Марсель, а может, вовсе не Гийом, а Жан... Ну словом, кто-то из племянников прево Марселя... и один сеньор, Мигэль д’Эспелетт, прибывший из Пампелюна, и что они сговорились напасть врасплох на короля Иоанна, как только тот прибудет в Нормандию, и убить его. Была ли то правда, была ли то ложь? Я лично склоняюсь к мысли, что доля правды тут была и что хотя заговорщики не собирались немедленно перейти от слов к делу, но такое намерение у них все-таки было. Ибо это вполне в духе Карла Злого, который после несостоявшейся поездки к императору Священной империи в расчете с его помощью добиться величия и славы не побрезговал бы, разумеется, свершить злодеяние и повторить сцену убийства в «Свинье Тонкопряхе». Только когда мы предстанем пред лицом Господа в день Страшного суда, станет ведома вся истина.

Наверняка известно лишь одно: в Конше много и долго спорили о том, нужно ли ехать в Руан во вторник на среднепостной неделе на пиршество, которое решил устроить дофин, герцог Нормандский, пригласивший к себе самых знатных нормандских рыцарей, дабы попытаться договориться с ними. Филипп Наваррский советовал ответить отказом. Карл же, напротив, был склонен принять приглашение. Старик Годфруа д’Аркур, тот, что колченогий, был против и твердо отстаивал свое мнение. Впрочем, он поссорился еще с покойным королем Филиппом VI, так как ему пришлось поступиться своей любовью ради выгодного короне брака, и он громогласно заявлял, что он-де отныне не связан с королем Франции никакими узами вассальной зависимости. «Мой король – это король Англии»,– твердил он.