Золотой эшелон - Виктор Суворов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вот двадцатый век принес углеродный анализ. По радиоактивному распаду изотопов углерода стало возможно определить возраст вещи довольно точно. Решающее слово оценки перешло от чутьистых знатоков к педантичным физикам, зачастую неспособным отличить на ощупь каррарский мрамор от египетского алебастра. Знай себе отколупывай кусочек да суй его в прибор, а уж машина выдаст возраст в цифрах. Тут-то и наступил золотой век, и первым это понял Петрович.
Он прочитал статью об углеродном анализе еще в бытность свою молодым инженером в Академии наук. Он не только любил машины, но и понимал их. Он знал, что машина выдаст любой результат, который нужен человеку, и что этим человеком будет он.
На следующий день он пошел проведать знакомого археолога, холостяка, который охотно расплатился с ним головешкой из скифского кургана за починку стиральной машины. Уже тогда Петрович увлекался литьем по выплавляемой модели.
Остаток древнего костра был растерт в порошок и задут в приготовленную к литью форму. Полученную бронзовую фигурку Петрович наладил на анализ, и результат был: шедевр IV века до Рождества Христова. Что он способен делать шедевры — Петрович и не сомневался, но продавать свои работы было позволено только одной категории лиц: членам Союза художников. Мало того, что большая часть заработка шла в карман государства. За членство надо было платить еще и верноподданностью тому же государству. Каковая верноподданность должна была периодически проявляться в работах членов союза — по мере государственной надобности. А это для Петровича было слишком. С малолетства он откуда-то знал, что душу во все века продавали одному и тому же покупателю.
Раз нельзя зарабатывать работами двадцатого века, рассудил Петрович, — обратимся к векам другим, а предки пусть не взыщут.
Он споил ведро водки лаборантам института археологии и обзавелся коллекцией почтенных головешек с возрастом от X века до Рождества Христова и до наших дней. Он сжег в печке свою написанную, но не защищенную еще диссертацию о сварке взрывом. Переселился к обрадованному до изумления свекру в подмосковную деревню Храпово, к тому времени почти обезлюдевшую. И взялся за дело.
Через три месяца коллекция американского миллиардера Харальда Пламмера пополнилась великолепно сохранившейся греческой статуэткой-светильником эпохи великих мастеров. Деньги Санек и Петрович честно поделили пополам. За пару лет к Петровичу в деревне прибилось еще несколько специалистов. Он привечал всех, умеющих что-то делать своими руками. Поладить с колхозными властями было легко: им вечно требовался ремонт техники. Потом, когда уже непонятно стало, какая где власть, — поселок продолжал процветать. Умельцы делали все, чего требовал черный рынок, — от икон до сварочных аппаратов. Только наручники и прочую дрянь Петрович наотрез отказывался производить.
Коровник, приспособленный под литейный и кузнечный цеха, выглядел заброшенной развалюхой. Это было золотое правило поселка: не вводить в соблазн возможных грабителей. Но внутри торцевой дубовый пол в желтом свете натриевых ламп будто и не топтан был представителями каких угодно властей. В цеху красовалась новенькая машина центробежного литья фирмы «VIGOR». Ее Петрович по Санькову посредничеству выменял у посла Марокко на египетский ларец времен фараонов XIV династии.
Бронза была уже доведена до нужного градуса. Как толпа на площади, почему-то подумал Петрович и вытащил из сейфа банку с наклейкой «XV век». С полчайной ложки черной пыли он осторожно пересыпал в фарфоровую чашечку приспособления, напоминающего турецкий кальян. Одну из трубок «кальяна» он вставил в литник формы и, сплюнув через левое плечо, вдул пыль.
— Ну, Леха, мерь температуру! Порядок? Льем!
Жидкая бронза, хлопнувши, перелилась в фарфоровую ванну, и Петрович тут же включил рубильник. Центрифуга взвыла, как сирена, и бронза шарахнулась в укромные закоулочки.
Петрович уже закуривал вторую сигарету, когда Леха, отстегнув защелки кожуха, вынул форму. Коническое отверстие литника было наполовину пустое, и Леха заулыбался. Заливка явно удалась. Петрович даже не стал смотреть на форму.
— Порядок, Леха, кидай ее в щелочь, а завтра с утра начинай чеканить.
Выйдя из коровника, он сразу же увидел две машины: Саньковы «жигули» и огромный военный тягач с цистерной. Санек уже ожидал его в доме, сидя на полированной колодине из разбитого молнией дуба.
— Привет, умелец!
— Здорово, деляга!
Это было их обычное приветствие. Санек заверил Марью, что она все хорошеет, осведомился про Леху и остальных четверых, достал гостинцы: шведские витамины для детей. Марья, прихватив визжащую четверку, уплыла готовить чай. Мужчины остались беседовать.
— Я тут тебе, Петрович, солярочки привез пять тонн, как обещал.
— Благодарствую.
— Еще нужно? Не проблема, поверь.
— Да еще столько бы не помешало. Производство у меня энергоемкое, сам знаешь.
— Бу сделано. Дело у меня к тебе, Петрович. Даже два.
Санек поднял с пола длинную деревянную коробку, поколдовал над замками и распахнул. Петрович бережно размотал яичного цвета замшу, и две кривые булатные сабли, казалось, приподнялись из ящика, как змеи. Петрович присвистнул:
— Сколько лет мечтал в руках подержать! Разве ж через стекло почувствуешь! Видать, в Москве совсем уж дела хреновые, раз до Оружейной палаты добрались.
— Там сейчас не до сабель.
— А до чего, хочу я знать! — завелся Петрович. — Помнишь, ты мне год назад начал кольчуги заказывать — ведь не антик какой-нибудь, а для наших лбов, чтоб сейчас носить! Это что же — без кольчуги по улице не пройдешь?
— По улице-то пройдешь, — усмехнулся Санек. — Это для тех, кто на площадь выходит. Лопатами ведь разгоняют!
Тут вошла Марья с чаем, и Санек стал восхищаться пирожками.
— Спасибо, жинка, — улыбнулся Петрович.
— Поди скажи Лехе, чтоб с соляркой разобрался, бензовоз во дворе стоит. А после пусть приходит.
Санек добавил в чай меду, прихлебнул и блаженно откинулся. Из внутреннего кармана куртки он достал кожаный мешочек, а из него сыпанул на стол горсть красных матовых камешков.
— Это на рукоятки. Необработанные. Шесть копий с каждой просят, и чем скорее, чем лучше. За сколько успеешь?
— За месяц сделаем.
— Рубины натуральные, индийские. Тут их с запасом. Остаток придержи у себя. Да и оригиналы сабель тоже припрячь, может, еще копии понадобятся. Дела сейчас идут быстро.
— Этак ты мне скоро, Санек, мумию Ленина на копированье приволочешь! — усмехнулся Петрович.
— Ты недалек от истины, хоть плачь, хоть смейся! Ко мне на сей предмет уже подъезжали. У одного американского миллиардера блажь. Он, видишь ли, популярных покойников коллекционирует. Недавно ему за миллион левую ногу Мао Цзедуна продали.
— Иди ты!
— За что купил, за то и продаю. Он, бедняга, все сокрушается, что Гитлера сожгли. И за Ленина очень даже беспокоится. Скотленд-Ярд, узнав о его пристрастии, начал охранять могилу Карла Маркса, и как раз вовремя. Дважды неизвестные люди откопать пытались.
— Ну-ну, дела пошли! Но ты, Санек, не вздумай, гляди! Сходите с ума как хотите, а я мертвечины не люблю. Какое твое второе дело?
— Помнишь, года три тому назад ты мне одно письмо старил? Про скрипача и козу?
— Как же! Этюд Шагала, миру неизвестный, и где находится — неизвестно. Что, теперь сама картина понадобилась?
— А, змей, смеялся тогда надо мной? Говорил — лапша на уши? Нет, говорил, дураков? Так теперь за срочность — двойная оплата!
Петрович поднял руки:
— Сдаюсь, не вели казнить! А как срочно нужно?
— Как всегда. На вчера нужно. Но недельку можно подождать.
Вошел Леха и, поздоровавшись с Саньком, доложил: с соляркой порядок, за полчаса сольется.
— Хорошо, Леха. Сбегай-ка теперь в погреб. Там над бочкой с квасом две полочки, знаешь? Так ты мне с верхней принеси картинку — ту, что с козой. Она там в стойке вторая будет. Да поаккуратней, гляди!
Санек расхохотался, поперхнувшись чаем.
— Ну, умелец, ты велик! С меня бутылка!
— Оставь при себе свою бутылку. Я того бродягу, что намалевал, полгода из запоя выводил, пока у него уши торчком не встали. Не порть мне кадры!
Санек ехал обратно в Москву. Завернутая в рогожу картина «Скрипач и коза» лежала на заднем сиденье его машины. Так начиналось ее путешествие — от бочки с квасом, через дипломатическую почту и Парижский аукцион — к ненасытным любителям изящных искусств.
Санек думал о Петровиче. Никогда он этого мужика понять не мог. Но, будучи убежденным жуликом, и облапошить его не мог, хотя тот бы и не заметил. А почему не мог — сам не знал. В конце концов он решил, что из суеверия. Сплюнул и глянул через левое плечо. Но месяц стоял за правым.
Племяш уверенно вел машину. Санька, как всегда после встреч с Петровичем, потянуло на философию.
— Вот скажи мне, Племяш, есть на свете душа или нет ее?