Ковбой - Александр Бушков

Он опомнился, разжал пальцы — глаза кинематографиста прямо-таки озарены были ясным, ослепительным, нерассуждающим фанатизмом творческого человека, не видевшего и не знавшего ничего вокруг, кроме невероятно удачной сцены, запечатленной на пленке во всей красе. Бесполезны были тут и любые слова, и даже затрещины…

«Он больной, — вяло подумал Бестужев, покачиваясь с пятки на носок и по-прежнему сожалея об отсутствии водки. — Больной, как всякий творческий человек, они тут все такие, или, по крайней мере, большая часть… и мне пора убираться отсюда, чтобы самому не свихнуться — потому что, вот чудо, мне начинает нравиться это диковинное, суматошное, но чем-то невыразимо привлекательное занятие — производство фильмов… Есть в этом нечто притягательное — теперь, когда я оказался с другой стороны и знаю, как это все делается, да что там, принимаю в нем самое живое участие…»

— Вы были великолепны, Михаил, правда! — захлебывался Сол от избытка эмоций. — Мне исключительно повезло с вами, из вас получится великолепный актер, не сойти мне с этого места!

Бестужев бледно улыбнулся. Злость прошла совершенно: все равно ни Сол, разменявший пятый десяток, ни Курт, только и умевший делать хорошо, что запечатлевать на пленке очередную сцену, ни их чернокожий возница не смогли бы повторить то, что сделал он, — остановить взбесившийся дилижанс. А значит, и сердиться ни на кого не следовало. Ему пришло в голову, что старина Сол, очень возможно, уже настолько путает реальность и ее запечатленное на целлулоидной пленке подобие, что перестал различать жизнь и действо, отнесся ко всему происшедшему как к эффектной сцене, и не более того…

— Как эффектно все выглядело! — не мог уняться Сол. — Что, она все еще плачет? Бедная девочка сильно расстроилась?

— Я полагаю, так оно и есть, — мрачно сказал Бестужев.

— Ну, что делать, придется возвращаться в город, я же не бездушный человек, я понимаю, что тут можно и расстроиться… Но как только она поймет, до чего удачная сцена получилась, перестанет кукситься, точно вам говорю! Она настоящая актриса! А настоящий актер — это тот, кто все происходящее вокруг него рассматривает исключительно с одной точки: насколько это пойдет на пользу искусству. Она именно такая.

— Сомневаюсь что-то… — проворчал Бестужев. Улыбчиво покосившись на него, Сол решительными шагами направился к Лили — она уже поднялась на ноги, стояла, цепляясь за одного из мексиканцев, неуклюже пытавшегося бормотать какие-то слова утешения. Подняла глаза:

— Сол, увези меня отсюда! Такой ужас! Эти противные животные… В жизни больше не сяду…

Подхватив ее под локоть, Сол сказал проникновенно, как он это умел:

— Детка, это все пустяки. Финал был благополучным, ты цела и невредима.

— Я так перепугалась…

— Плевать, — сказал Сол. — Наплевать и забыть, крошка. Мы, видишь ли, снимали все с первой секунды и до последней. И я тебе говорю железно: сцена получилась великолепнейшая. Твое испуганное лицо, отвага героя, остановившего лошадей на всем скаку… Зрители тебя на руках носить будут, ты затмишь и эту кривляку Глорию, и ледышку Грету…

Лицо девушки моментально стало другим она улыбнулась сквозь непросохшие слезы:

— Правда? О Сол!

«Сумасшедшие», — подумал Бестужев, оглядывая равнину в поисках неведомо куда сбежавшего Пако.

Флегматичный конек отыскался быстро, он принялся спокойно пастись, отбежав не так уж и далеко. Мало что могло вывести его из равновесия, и уж никак не диковинный вид киноаппарата, не на шутку испугавшего упряжку дилижанса. Легко подманив коня, Бестужев взобрался на него и не спеша поехал в город. Как ни удивительно, он чувствовал себя прекрасно — а казалось, все тело будет ныть от ушибов…

Не колеблясь, он решительно свернул в сторону салуна — никак не помешает добрый глоток спиртного, пусть даже пить его придется на здешний манер.

У салуна его и поджидал Джонни (именовавшийся дома Иоганном, но, в противоположность родителям, крайне старавшийся поскорее американизироваться), один из самых сметливых и проворных малолетних агентов Бестужева, с некоторых пор выделенный для особого задания. Босоногий сорванец сидел в тенечке и лениво швырял камешки в старую бочку без днища — но, завидев издали начальство, моментально прекратил это занятие и подошел к салуну как раз в тот момент, когда Бестужев спешивался. С ходу сообщил:

— А я вас тут и ждал, мистер Майкл.

— Почему? — с интересом спросил Бестужев.

— А куда вы еще можете пойти, если не работаете? Либо в отель, либо в салун. Никого такого, — он ухарски подмигнул, — вы в городе не завели, так что… Только еще день, в отеле сидеть скучно…

«Выйдет толк из мальчишки, если соберется в полицию», — подумал Бестужев. Спросил тихонько:

— И что?

— Он отбил телеграмму. Час назад. До этого только письма отправлял, каждый день к вечеру, как по часам, чтобы они успели к восьмичасовому в Нью-Йорк, а теперь отбил телеграмму. Что там, я не разузнал, как тут разузнаешь, старик Берт ни за что не проболтается…

— Это точно, — задумчиво сказал Бестужев, вспомнив замкнутого костлявого почтмейстера, олицетворение служебного рвения и служебной тайны. — Тут и пытаться нечего… Хотя, Джонни… Мало ли что может за этим скрываться. Может, у нашего друга есть в Нью-Йорке невеста, или просто симпатия, вот он ей и шлет регулярно, а теперь решил телеграмму отстучать…

— Симпа-атия… — пробурчал Джонни с насмешливым видом умудренного жизнью индивидуума одиннадцати лет от роду, решительно не понимающего пока, что взрослые находят во всем этом. — Нет, мистер Майкл, я вам не малыш какой-нибудь, знаю, как это бывает, когда у парня симпатия. Он ходит с этаким глупым видом, с самой что ни на есть идиотской улыбкой, всему белому свету рад, и даже может дать монетку ни с того ни с сего… А этот всегда такой хмурый, кислый, каждый раз, когда заходит на почту, по сторонам озирается, как будто только что спер денежки у почтенной вдовы, и боится, что за ним уже пустились сыщики… Верно вам говорю, не похож он на парня, у которого симпатия…

— Посмотрим, — сказал Бестужев, протягивая ему монетку. — Посматривай там, на станции…

Войдя в салун, он поступил очень просто: трижды качнув пальцем над стаканом, повторил веско:

— Уан дринк, уан дринк, уан дринк…

Бесстрастный Пэдди, как и подобает хваткому кабатчику, не стал удивляться клиенту, приносящему дополнительную прибыль заведению, набуровил в стакан вполне приемлемую для русского человека дозу. Устроившись в дальнем, прохладном и темноватом уголке спиной к стойке, Бестужев глотнул отнюдь не на американский манер, враз разделавшись с половиной содержимого. На душе сразу просветлело.

Не зря же говорится, что устами младенца глаголет истина… Все верно: даже черствый, приземленный субъект, относящий на почту письма и отправляющий телеграмму симпатии, будет если не улыбаться, то хотя бы добреть лицом, некая мечтательная радость на его физиономии обязательно будет присутствовать. А вот мистер Фалмор, выполняющий в киноэкспедиции функции кассира и бухгалтера, ведет себя совершенно иначе — как подметили и Джонни, и сам Бестужев, вид у него при посещении почты вороватый, невольно озирается — ну понятно, он же не профессиональный шпик…

Именно Фалмор и привлек внимание Бестужева, наметанным глазом высматривавшего среди сотоварищей по экспедиции наседку. У него не имелось точных улик, но они не всегда и нужны: иногда достаточно неких трудноописуемых словами впечатлений, чтобы с уверенностью заключить: что-то тут неладно…

Слишком уж бегали глазки у мистера Фалмора, когда он болтался на съемках. Слишком уж назойливо он старался совать нос во все дырки, расспрашивать обо всем, иногда довольно неуклюже, нимало не заботясь о мотивировках.

Слишком уж он нервничал в те моменты, когда для этого не имелось абсолютно никаких причин. Основываясь на собственных наблюдениях и донесениях Джонни, с некоторых пор плотно опекавшего скромного бухгалтера, Бестужев и начал подозревать его всерьез. Разумеется, случаются самые нелепые совпадения, и напраслина порой возводится на самых невинных людей. Но чутье, но опыт… Бестужев уже почти и не сомневался: если здесь присутствует нанятый конкурентами соглядатай, то им может быть только мистер Фалмор, шпик-любитель, по ничтожеству своему не способный сохранять хладнокровие. До сих пор были только письма (ежедневные отчеты?), а теперь вот телеграмма. Должно это что-то означать? И что именно? Есть над чем поломать голову…

Глава четвертая

ТВОРЧЕСКИЕ БУДНИ

Когда оконное стекло тоненько задребезжало во второй раз, а там и в третий, Бестужев окончательно понял, что ему  не почудилось. Встал и направился туда. Он давно уже сидел, не зажигая лампы, глаза привыкли к темноте, и до окна он добрался быстро, ловко обходя массивные предметы мебели, очень может быть, помнившие еще Гражданскую войну.