Люди песков (сборник) - Бердыназар Худайназаров

— Да, сынок, что ни говори, — сказал он вслух, продолжая свои размышления, — а места здесь богатые!.. Очень богатые. — Старик ласково погладил деревянный брусок. — Что только не растет!.. Любое дерево можно отыскать: хоть на черенки для лопат, хоть на топорища… Можно и дутар смастерить — урюковых деревьев здесь тьма-тьмущая!.. Я нынче утром прошелся вдоль реки с топором… Хорошо!.. То фазан из кустов выпорхнет — уж на что диво дивное, то еще какая-нибудь живность… Дошел до старого арыка, а там винограду — туча!.. А кисти-то какие — одну взял и доесть не смог. А все река. Она всем началам начало!.. Перенести бы еще сюда наши родные барханы — и живи, радуйся — помирать не надо!..

Ну как ему сказать? Как сказать этому старому доброму человеку, что не радость, а тяжкая беда ждет его впереди? Вот он сидит и улыбается, подставляя ласковому осеннему солнцу согнутую годами спину; он доволен, почти что счастлив, а через минуту душа в нем замрет, стиснутая непосильным горем, а кругом будет стоять стон и плач…

— Тетя Дурсун дома? — вымолвил наконец Еллы.

— Нету ее, сынок, на внука пошла взглянуть. Такой у нас внучек растет — загляденье!.. — Старик поднял голову: — У тебя что, дело к ней?

— Да нет… Я вообше-то к вам… Анкар-ага… — И Еллы глубоко вздохнул, словно сбрасывая с плеч тяжесть, которую носил уже три дня. — Юрдаман…

Больше он ничего не сказал. Да и не надо было говорить. Услышав имя сына, Анкар-ага замер, устремив на Еллы остановившийся взгляд, потом закрыл глаза и стал медленно раскачиваться из стороны в сторону…

Еллы тихонько поднялся, отошел, оглянулся на ста-рпка. Анкар-ага все так же молчал, раскачиваясь из стороны в сторону.

Дурсун вернулась через полчаса вместе с Анной Са-мойловной. Анкар-ага сидел неподвижно, устремив взгляд в одну точку. Жена сразу почувствовала неладное:

— Отец, что с тобой?

Старик, казалось, не слышал вопроса, приветствие Анны Самойловны тоже не дошло до сознания. Он только тихо стонал.

— Что с тобой?!

Старик шевельнул губами, но женщины ничего не поняли. Они подхватили Анкара-ага под руки, хотели поднять.

— Обрезали оба мои крыла… — сквозь стон произнес он.

…На этот раз Анкар-ага не стал успокаивать женщин, не приказывал, чтоб не плакали. Паша попытался сделать это, вернувшись с поля домой, но ничего не добился и ушел в контору…

Вечером у кибиток Анкара-ага собралось все село.

Мужчины толпились возле кибитки хозяина, женщины — у кибитки Юрдамана. Анкара-ага пытались выззать на разговор, чтобы в беседе с людьми старик облегчил свое горе, но тот молчал. Казалось, он умолк навсегда…

— Уходят богатыри Каракумов… — скорбно произнес Нунна-пальван, руками вытирая слезы. — И Модана нет, и Нокера, и Юрдамана… И нельзя нам заменить сыновей, как заменяют людей, идущих на рытье окопов!.. Пусть бы старики шли на смерть: такие, как я, как Анкар-ага, как Поллык!..

Услышав свое имя, Поллык-ага из-под очков метнул на него злобный взгляд, но промолчал и только плотнее запахнулся в шинель, словно для того, чтоб защитить себя от недобрых шуточек Нунны-пальвана. Но тот и не собирался задирать старика — сейчас было не до шуток.

Кейик, рыдая, вышла из кибитки и, ничего не видя перед собой, пошла к реке, за деревню, — не могла она сидеть среди женщин, слушая их стенания. Следом за ней, приотстав на несколько шагов, шла Кейкер — Кейик ее не видела.

…Когда они, мокрые, продрогшие, вернулись домой, женщины уже разошлись. Кейкер и Бибигюль с сынишкой остались ночевать у Кейик…

…Безразличная ко всему на свете, Кейик три дня не выходила на работу. С Кейкер она не разговаривала, стариков не хотела видеть. Едой тоже не интересовалась, ни к чему, что приносила свекровь, не притрагивалась. Когда поблизости никого не было, Кейик выходила за кибитку, садилась на бугорок и неотрывно смотрела на тополя, молча разговаривая с ними.

А Анкар-ага, зажав в кулак свое сердце, работал в эти дни еще больше, еще усерднее, чем обычно. Расчистив возле кибитки площадку для тока, он с утра до позднего вечера обмолачивал джугару, двумя огромными кучами сваленную перед кибитками.

Работали они втроем: он, тетя Дурсун и ишак. До обеда ишака водила по току Дурсун, а старик сидел в мастерской, после обеда Анкар-ага шел на ток, а тетя Дурсун принималась хлопотать по хозяйству. До самой темноты маленький серый ишачок шагал и шагал по кругу…

Через неделю груда джугары перед кибиткой Анкара-ага была обмолочена, нужен был только ветер, чтобы просеять мякину.

Вечером, наливая в пиалу чай, Анкар-ага впервые за последние дни заговорил о Кейик.

— Ты бы позаботилась о своей невестке… — многозначительно сказал он жене.

— Да уж не знаю, как о ней и заботиться! Вторую неделю не пьет, не ест!..

Анкар-ага сердито посмотрел на нее:

— А ты ее не есть уговаривай! Скажи, чтоб работать начинала! За молотьбу надо приниматься, есть потом будет нечего! А слезами горю не поможешь!

В тот же вечер Дурсун от имени Анкара-ага подробно объяснила все невестке. Кейик выслушала ее спокойно и коротко ответила:

— У себя на току я уберу, не беспокойтесь!

Хотя Дурсун в более деликатной форме передала ее ответ мужу, он все равно обиделся. Однако виду не подал и только пожал плечами:

— И о чем она думает, неразумная женщина?..

— Да ни о чем не думает! — махнула рукой Дурсун. — Совсем голову потеряла!.. С горя пропадает! Бога проклинать начала!

— Бога?.. Ну пусть проклинает, раз делом заниматься не хочет! А голову терять — последнее дело! Так ей и скажи.

И Анкар-ага поднялся, считая разговор оконченным.

Глава вторая

Первую половину декабря Паша провел в песках у чабанов. В село он вернулся под вечер. Привязал к колышку вспотевшую лошадь, снял с седла хурджин и пошел к кибитке.

Дверь была на замке. Паша повесил хурджин на ветку тутового дерева, поднялся на бугор за кибиткой и с интересом оглядел свой приусадебный участок.

В деревне давно уже управились с обмолотом, только на председателевом участке колыхалась под ветром пожелтевшая джугара. Бибигюль успела скосить лишь около трети.

Две огромные желтые дыни привольно развалились на стерне. Буйно разросшаяся ботва заполонила все вокруг, перекинулась даже на соседний участок. Осенью дыни эти прятались в густой джугаре, и Паша совсем забыл, что посадил их весной. Вот уж не думал, что из двух маленьких семечек вымахают такие телки!..

Да, земля здесь благодатная, каждое зернышко возвращает сторицей. И воду не надо возить с колодцев, вон ее сколько — паши землю да поливай!.. Здесь только лентяй будет сидеть без хлеба. Одна беда — люди наши не привыкли еще землей заниматься…

Сейчас они пока сыты. До весны джугара прокормит, а потом?.. В марте начнут приходить за зерном в счет будущего урожая. А до него почти год, до этого урожая… И зерна осталось только на семена… Нет, председатель, не обойтись тебе без расширения посевов! Придется осваивать новые земли! Осваивать! Легко сказать, а силы где взять на освоение? Жать на людей? Жать, жать и еще раз жать? Как Довлиханов? Нет, так не годится! Колхозник, чтобы там ни говорили, не фронтовик — одними приказами от него ничего не добьешься. Кстати сказать, умные командиры и там не очень-то на приказы надеялись, на сознательность больше рассчитывали… У нас, что греха таить, иной раз бригадиры силой на работу тащат, по домам ходят, собирают, как малых детей… Только по справке и освобождают от работы. Бабы по врачам научились бегать, и ведь не из-за болезней — в песках небось никто не болел, — а за справкой! Как все-таки сделать, чтоб люди в поле шли с охотой?..

Паша долго еще сидел на бугре за кибиткой и думал, думал… Потом достал блокнот, карандаш и, вырвав листок, написал: «Товарищ Сазак! Собери сегодня перед планеркой членов и кандидатов партии. Надо серьезно поговорить. Паша».

На партсобрании присутствовало четверо: Паша, Сазак, Гыджа, которая недавно стала членом партии, и Нунна-пальван, которого летом приняли в кандидаты.

Некоторое время все молчали, Сазак не знал, с чего начать.

— Ну, что ж молчишь? — обратился к нему Паша. — Теперь, после отделения от парторганизации сельсовета, мы — самостоятельная организация, ты — секретарь. Веди собрание!

— Правильно, хозяин. Сейчас начнем…

— Во-первых, не называй меня, пожалуйста, хозяином! А во-вторых… Во-вторых, начинать надо с организационных вопросов. План у тебя есть?