Степной пояс Евразии: Феномен кочевых культур - Евгений Черных

В 1505 году Сангало, человек приближенный к Ватикану, известил молодого, еще 30-летнего, но уже именитого в то время скульптора о повелении 216-го римского Папы Юлия Второго соорудить тому: «… Великую гробницу. Величайшую гробницу каких не бывало на свете… Эта гробница будет громаднее, чем надгробье Мавзола…, величественнее могил Августа и Адриана

[Микеланджело поражен]: —Августа… Адриана… Это же гигантские сооружения!

– Гигантское будет и у тебя. Не по архитектурным масштабам, а по скульптуре. Святой отец хочет, чтобы ты высек столько грандиозных изваяний, сколько замыслишь, – десять, двадцать, тридцать!» [Стоун: 447].

Таким представал тысячелетний путь «восхождения» христианских поводырей от захоронений в подземных катакомбах до «величайших гробниц».

Сложности понимания

Связанные с переходом человека в иной мир древности по своей структуре в сравнении с памятниками поселенческими кажутся внешне не столь уж сложными и, пожалуй, существенно более монотонными в своих проявлениях. Однако в повседневной реальности археологической науки заупокойные памятники пониманию и корректной трактовке во многих случаях поддаются с гораздо большим трудом, нежели известные ученым места постоянного обитания древних людей. Сравнительный лаконизм внешних проявлений различных деталей погребального сооружения таит в себе огромный блок идеологических канонов, которым подчиняется ритуал перехода покойного в иной мир. И вот попытки осмысления подобных установок весьма нередко для ученых бывают сопряжены с поистине неодолимыми трудностями.

Чаще всего дешифровку такого рода мировоззренческих установок мы проводим по упрощенной схеме, опираясь на логику современной жизни и кажущееся нам рациональным понимание их взглядов на окружающий мир. Такая схема во многом оправдывает себя при изучении поселенческих памятников, но при оценке погребальных древностей она нередко приводит к весьма досадным сбоям.

Наше – и автора, и читателя данной книги – внимание к погребальным памятникам и сооружениям археологической старины должно отличаться особым интересом. Ведь культуры кочевых скотоводов оставляли по себе материальную память исключительно в виде захоронений своих соплеменников. Как правило, то были весьма характерные для Степного пояса курганные некрополи. Очень широко распространенными оказывались также и так называемые «грунтовые» кладбища, где над могилами усопших никаких сооружений не воздвигали вовсе, либо сами сооружения выглядели весьма скромно. Останки поселений полукочевых народов, если они и встречаются, в сравнении с селищами и городами оседлых культур чаще всего не в состоянии сколько-нибудь впечатлить стороннего наблюдателя своим богатством; зачастую они выглядят весьма убогими.

Погребальные памятники всегда в большей или меньшей степени отражают представления той или иной культуры о характере загробной жизни. Потусторонний мир может являться зеркальным повторением земного, и в таком случае каждый почивший должен отправляться в свое последнее путешествие с тем скарбом, который и должен служить его визитной карточкой в ином – по верованиям как древних, так и множества наших современников – уже вечном мире. Родственники и свита отрывают для покойного вождя громадную погребальную яму; стараются обустроить могильную камеру по возможности максимально более комфортно. Они сопровождают элитную персону огромной массой драгоценных – золотых, серебряных – и прочих диковинных предметов; наконец, возводят поверх всего гигантскую земляную насыпь – курган.

Археологи в качестве представителей потустороннего мира

Здесь мы позволим себе краткое отступление, или же ремарку, о фантастично звучащем парадоксе. Нас не может не поразить то, что именно археологи, как правило, выступают в странном качестве своеобразных «резидентов» потустороннего мира. Ведь именно они самыми первыми, ранее всех определяют, хотя бы предположительно, социальную значимость той персоны, что покинула земную жизнь многие сотни или даже тысячи лет назад. И вдруг тлен этой персоны совершенно внезапно и нежданно переносится в такой мир, образ которого вряд ли когда либо был в состоянии зародиться даже в неистово разыгравшемся коллективном сознании растворившейся во временных глубинах культуры…

Если же погребения со множеством драгоценностей в какой-либо культуре изобильны, то археологи зачастую склонны приписывать сообществу последней мощь чрезвычайную. Вместе с тем такое заключение может быть ошибочным. Вот что, к примеру, наблюдал еще на рубеже нашей эры древнегреческий историк и знаменитый путешественник Страбон: албанцы «вместе с покойниками погребают и все их имущество, и потому живут в бедности, лишенные отцовского достояния» [Страбон книга XI, IV,8]. Уже в этом оказывается заложенной специфическая и даже, по всей видимости, ненамеренная ложь археологического источника. Общество могло работать на потусторонний мир, выкладываясь до конца и тем самым старательно готовя себе тяжелую участь и даже погибель. В характере и направленности подобного рода культур резко нарастала опасная и даже губительная для нее доля иррационального.

Здесь уместно вспомнить историю известного египетского фараона Древнего царства Хеопса и возведения его знаменитейшей пирамиды, что доныне привлекает неослабное внимание миллионов людей, и не только туристов. В изложении «отца» истории Геродота это время представляется таким, что фараон, принуждая все население страны сооружать свою величественную каменную гробницу, «вверг страну в пучину бедствий… Сто тысяч людей выполняли эту работу непрерывно, сменяясь каждые три месяца… Десять лет пришлось измученному народу строить дорогу, по которой тащили каменные глыбы, – работа едва ли не столь же огромная, как и постройка самой пирамиды… Сооружение же самой пирамиды продолжалось 20 лет… А Хеопс в конце концов дошел до такого нечестия, что, нуждаясь в деньгах, отправил собственную дочь в публичный дом и приказал ей добыть некоторое количество денег» [Геродот: IV, 124–126]. И вряд в ли в передаче Геродотом этой истории мы найдем очень много преувеличений.

Но вот что любопытно: ведь Хеопс во многом добился, чего желал. Миллионы наших современников спустя четыре с лишим тысячелетия знакомы с его поразительным творением и имеют представление о фигуре древнеегипетского монарха!..

… Если же нам ведомы выдающаяся мощь и значимость культуры, а погребальных памятников не известно вовсе или же они крайне невыразительны, то, скорее всего, мы должны будем прийти к заключению, что в данном обществе представления о характере потустороннего мира не были связаны с материальными богатствами. Народы далеко не всех культур соотносили переход покойного в иной мир с помещением его останков в чрево земли (рис. Про.2.2). Вот, скажем:

«Погребение совершенно неизвестно современным кочевникам Тибета. Они либо выставляют мертвых на вершинах гор, либо бросают в озера и реки, или следуют обще-тибетскому обычаю разрезания тела на куски и кормления мясом грифов, которыми изобилуют тибетские нагорья. Старая литература Тибета знает обычай погребения тела в «каменных ящиках», сложенных из каменных плит, но следов подобных погребений еще не найдено, хотя и нельзя отрицать возможность их нахождения» [Рерих: 25].

Перерождение усопшего имеет дело лишь с его душой. Прежнее телесное лишь мешает посмертной трансформации, связанной уже с новой телесной оболочкой. Старая телесная оболочка греховна. «За «грехами» тела фактически скрывается боязнь самих телесных останков, одержимых злыми духами телесности» [Герасимова 1999: 140][1]. Истинная значимость покойника определялась его деяниями, славой его земной жизни, неизбывной духовностью и благосклонным вниманием к нему высших сил. В таком случае его останки могли, к примеру, предавать огню, как те же буддисты либо индуисты, или же оставлять на усмотрение и волю благородных хищных животных, подобных волкам или грифам (ведь к этим животным невозможно было приравнивать отвратительных земляных червей).

Рис. Про. 2.2. Современное кладбище в отрогах Монгольского Алтая. Ряд погребений местные группы западных монголов совершали по ламаистскому или даже т. н. шаманистскому, еще до-ламаистскому обряду, помещая покойника на поверхности склона каменистого увала без устройства ямы. Грифы, волки и лисы очень быстро «освобождали» тело от той плоти, что, согласно их верованиям, казалась столь безразлична при последующих перерождениях покойного

Особый подход к похоронному обряду у кочевников, отсутствие привычных могильных сооружений нередко будет ставить нас перед трудно разрешимой загадкой истинного понимания картины тогдашнего мира в пределах Степного пояса. Но вот, может быть, самый яркий, кажется, даже в чем то совершенно нежданный и загадочный для нас барьер… Мы будем именовать его «монгольским синдромом», и данный синдром явится весьма значимым для археологических построений, в особенности, сопряженных с историей кочевых народов.