Старая дева - Оноре Бальзак

В результате этого брака в Алансоне прежде всего резко разграничились партии. Дом д'Эгриньонов представлял здесь высшую аристократию, так как вернувшиеся на родину Труавили примкнули к нему. Дом Кормон, при ловком содействии дю Букье, стал выразителем тех пагубных взглядов, которые, не будучи ни истинно либеральными, ни положительно роялистскими, породили выступление двухсот двадцати одного депутата в тот день, когда определилась борьба между самой священной и самой великой, единственно подлинной королевской властью и самой фальшивой, самой изменчивой, самой деспотической, так называемой парламентской, которую осуществляют избирательные собрания. Салон дю Ронсере, тайно связанный с салоном Кормон, стал открыто либеральным.

По возвращении из Пребоде аббат де Спонд испытывал непрерывные горести, которые он глубоко таил в душе, ничего не говоря о них племяннице; он излил свою душу одной лишь мадемуазель Арманде и признался ей, что предпочел бы, если уж на то пошло, шевалье де Валуа этому, с позволения сказать, господину дю Букье. Никогда милейший г-н де Валуа не разрешил бы себе бестактно идти наперекор бедному старику, которому осталось жить считанные дни. Дю Букье все в доме уничтожил. Скупые слезы навернулись на потухшие глаза аббата, когда он рассказывал:

— Мадемуазель, у меня нет больше моей тенистой аллеи, которая пятьдесят лет служила мне местом ежедневных прогулок. Мои любимые липы спилены. В час моей смерти Республика еще раз является мне в образе грозного разрушителя домашнего очага!

— И все же будьте снисходительны к племяннице, — вмешался в разговор шевалье де Валуа, — республиканские идеи — первая ошибка молодости, которая ищет свободы, а находит самый страшный деспотизм, деспотизм бессильной черни. Ваша бедная племянница не по вине наказана.

— Что будет со мной в этом доме, где на стенах намалеваны голые плясуньи? Как я обрету мои липы, под сенью которых я читал молитвенник?

Подобно Канту, потерявшему нить мыслей, когда срубили сосну, на которую он привык смотреть во время размышлений, бедный аббат не мог вдохновиться молитвами, проходя по аллеям, лишенным тени, — дю Букье приказал разбить английский сад!

— Так лучше, — говорила г-жа дю Букье, вопреки собственному убеждению, покорствуя аббату Кутюрье, который предписывал ей угождать супругу.

Старый дом, заново отделанный, лишился своего прежнего блеска, своего патриархального добродушного вида. Подобно тому, как шевалье де Валуа, став небрежным, потерял самого себя, буржуазное величие салона Кормон исчезло, как только потолок окрасили в белое с золотом, обили стены голубым шелком и уставили турецкими диванами красного дерева. В столовой, убранной в новомодном стиле, кушанья, казалось, остывали быстрее, и ели там не так, как едали, бывало, прежде. Г-н дю Кудре уверял, что каламбуры застревают у него в горле при одном взгляде на все намалеванные по стенам физиономии, которые таращат на него глаза. Снаружи дом еще отдавал провинцией, но внутри в нем уже обнаруживал себя поставщик времен Директории. На всем лежал отпечаток дурного вкуса биржевого маклера: колонны, разделанные под мрамор, зеркальные двери, греческие профили, лепные карнизы, смешение всех стилей, неуместная пышность. В Алансоне не менее двух недель судачили по поводу такой дотоле неслыханной роскоши; несколько месяцев спустя ею стали гордиться, и не один богатый фабрикант, обновив обстановку, устроил у себя нарядную гостиную. В городе стала появляться модная мебель; там можно было увидеть даже «астральные» лампы! Аббат де Спонд одним из первых постиг тайные печали, которые этот брак не мог не внести в личную жизнь его нежно любимой племянницы. Благородная простота — особенность, некогда отличавшая их совместное существование, исчезла в первую же зиму, когда дю Букье задавал по два бала в месяц. Звуки скрипок и нечестивая музыка светских празднеств в этой священной обители! Аббат, коленопреклоненный, молился все время, пока длилось веселье! К тому же мало-помалу извратилась и политическая система, царившая в этом степенном салоне. Главный викарий разгадал дю Букье, он содрогнулся от его повелительного тона; не раз он замечал слезы на глазах племянницы, когда муж, отстранив ее от управления имуществом, оставил в ее руках лишь белье, стол и все прочее, что составляет удел женщины. Роза не была больше в доме хозяйкой: Жаклен, ограниченный теперь лишь кучерскими обязанностями, Ренэ, превращенный в грума, и повар из Парижа (Мариетта была разжалована в судомойки) подчинялись исключительно барину. В распоряжении г-жи дю Букье осталась одна Жозетта. А знаете ли вы, чего стоит отказаться от сладостной привычки властвовать? Торжество своей воли — одно из опьяняющих удовольствий в жизни великих людей, а для людей ограниченных в этом вся жизнь. Надо побывать в министрах и попасть в опалу, чтобы понять жгучую боль, испытанную г-жой дю Букье, когда она была низведена до состояния полной приниженности. Как часто она выезжала из дому, когда ей не хотелось, встречалась с людьми, которые были ей не по душе! Милые сердцу денежки уже больше не проходили через ее руки, и она, привыкшая свободно тратить сколько ей заблагорассудится, теперь была лишена этой возможности. Не вызывает ли всякая навязанная граница желание во что бы то ни стало переступить ее? Не причиняет ли все, что нарушает свободу воли, самые глубокие муки? Но это были пока только цветочки. Каждая уступка, сделанная бедняжкою супружеской власти, в те времена была продиктована любовью к мужу. На первых порах дю Букье прекрасно относился к жене; он держался превосходно, при всяком новом покушении на ее права он приводил ей веские доводы. В комнате, так долго пустовавшей, по вечерам у камина раздавались голоса супружеской четы. Вот почему первые два года своей замужней жизни г-жа дю Букье казалась очень довольной. У нее был тот особый, непринужденный и лукавый вид, каким отличается большинство молодых женщин, вышедших замуж по любви. Кровь больше не донимала ее. Новый облик г-жи дю Букье сбил с толку насмешников, опроверг слухи, ходившие насчет дю Букье, и привел в замешательство наблюдателей человеческого сердца. Роза-Мария-Виктория так боялась прогневить супруга, чем-нибудь досадить ему, лишиться его привязанности и его общества, что готова была пожертвовать ему всем, даже дядюшкой. Пустячные, глупые радости г-жи дю Букье обманули бедного аббата де Спонда, который легче переносил свои собственные страдания при мысли, что его племянница счастлива. Вначале весь Алансон думал то же, что и аббат. Но существовал один человек, которого провести было труднее, чем целый город! Шевалье де Валуа, укрывшись на священных вершинах высшей аристократии, проводил свою жизнь у д'Эгриньонов; он прислушивался к злословию и болтовне, день и ночь думая об одном — только бы не умереть, не отомстив. Он уже сразил каламбуриста, а теперь целился в самое сердце дю Букье. Бедный аббат уже постиг всю подлость первого и последнего возлюбленного своей племянницы, он содрогнулся, разгадав вероломную натуру ее мужа и его коварные махинации. Дю Букье обуздывал себя, памятуя о дядюшкином наследстве, совсем не хотел огорчать аббата и, однако, нанес ему смертельный удар, который уложил старика в гроб. Если вы согласны объяснить слово нетерпимость выражением непоколебимость принципов, если вы не находите нужным осудить бывшего викария-католика за тот стоицизм, которым Вальтер Скотт заставляет вас восхищаться в пуританине, отце Дженни Динс[37], если принцип potius mori quam foedari[38], которому вы удивляетесь в республиканском мировоззрении, вы согласны увидеть и в римско-католической церкви, то вы поймете скорбь, охватившую аббата де Спонда, когда в салоне мужа своей племянницы он встретил священника, присягнувшего конституции, которого он считал изменником, раскольником, еретиком, врагом церкви, клятвопреступником. Дю Букье, втайне честолюбиво стремившийся к господству над всем округом, захотел, в качестве первого залога власти, добиться возможности примирить священника церкви св. Леонарда с приходским кюре, и он достиг своей цели. Его жена полагала, что, принимая у себя аббата Франсуа, она способствует делу мира, а по мнению непоколебимого аббата Спонда, это было предательство. Г-н де Спонд увидел, что он одинок в своих убеждениях. К дю Букье приехал епископ и казался очень довольным, что вражде положен конец. Добродетели аббата Франсуа всех покорили, исключая ярого католика, готового воскликнуть вместе с Корнелем: «Во имя господа я доблесть ненавижу!»

Аббат умер, когда в епархии угасло правоверие.

В 1819 году благодаря наследству, оставленному аббатом де Спондом, доходы с земель г-жи дю Букье возросли до двадцати пяти тысяч франков, не считая ни Пребоде, ни дома на улице дю Валь-Нобль. Как раз к этому времени дю Букье вернул жене ее накопления, которые она ему доверила; он заставил употребить эти деньги на покупку земли, смежной с Пребоде, и превратил, таким образом, это поместье в одно из самых значительных в департаменте, потому что к Пребоде прилегали и владения аббата де Спонда. Никто не знал размеров личного капитала дю Букье, он отдал его в оборот Келлерам в Париже, куда ездил четыре раза в году. Так или иначе, в ту пору он уже слыл самым богатым человеком в департаменте Орн. Этот пройдоха, бессменный кандидат либералов, которому постоянно недоставало лишь семи-восьми голосов во всех выборных баталиях, разыгрывавшихся при Реставрации, притворно отрекался от либералов, желая быть избранным в качестве министерского роялиста; но, вопреки заступничеству конгрегации и магистратуры, правящие круги по-прежнему относились к нему с непреодолимым отвращением; этот злобный республиканец, распаленный честолюбием, задумал бороться с роялизмом и аристократией в краю, где они в ту пору одержали верх. Искусно разыгранная набожность позволила дю Букье опереться на церковников: он сопровождал жену к обедне, жертвовал на городские монастыри, оказывал денежную помощь конгрегации Сердца Иисусова, высказывался в пользу духовенства во всех случаях, когда оно выступало против города, департамента или государства. Пользуясь тайной поддержкой либералов и покровительством церкви, он, оставаясь конституционным роялистом, постоянно шел в ногу с аристократией департамента, чтобы погубить ее, — и погубил ее. Не упуская ни одной оплошности дворянской верхушки и правительства, он, опираясь на буржуазию, осуществлял в городе улучшения, вдохновителями и руководителями которых надлежало быть дворянам, пэрам и министерству, меж тем как те, наоборот, тормозили всякое улучшение из-за глупого соперничества, свойственного властям во Франции. Конституционные взгляды дю Букье вовлекли его в борьбу с аббатом Франсуа и в вопросах постройки театра, городского благоустройства, которое он предугадывал, выдвигал через либеральную партию и поддерживал во имя блага края в самый разгар дебатов. Дю Букье способствовал развитию промышленности в департаменте. Он ускорил расцвет этой провинции из ненависти к аристократическому предместью, расположенному по Бретонской дороге. Так подготовлял он месть владетелям замков, и особенно д'Эгриньонам, которых был готов в любой день переколоть отравленным кинжалом. Он дал средства на восстановление производства алансонских кружев; он оживил торговлю полотном — в городе открылась прядильня. Участвуя, таким образом, во всех практических начинаниях, живо интересовавших население города, верша дела, о которых королевская власть и думать не думала, дю Букье не рисковал при этом ни на грош. С таким богатством, как у него, он мог спокойно ждать грядущих доходов со своих капиталов, тогда как люди предприимчивые, но стесненные в средствах, нередко вынуждены были отказываться от больших и выгодных дел в пользу своих счастливых преемников. Он взял на себя роль банкира. Этот Лафит в миниатюре давал под залог деньги на все новшества. Занимаясь общественно полезными делами, он очень неплохо обделывал и свои собственные дела: он являлся зачинателем страховых обществ, покровителем новых предприятий общественного транспорта; он внушал мысль о подаче петиций, чтобы добиться от властей постройки необходимых дорог и мостов. Местные правители, которых он опередил, таким образом, во всех начинаниях, усматривали в этом посягательство на свои права. Завязывалась бессмысленная борьба, ибо благо края требовало уступок со стороны префектуры. Дю Букье натравливал провинциальную знать против придворной и против пэрства. Наконец он подготовил устрашающее присоединение значительной части монархо-конституционной партии к борьбе против трона, которую поддерживали «Журналь де деба» и г-н де Шатобриан, — бездарная оппозиция, выросшая на основе гнусного корыстолюбия и ставшая одной из причин торжества буржуазии и газетчиков в 1830 году. Поэтому г-ну дю Букье, так же как и тем, кого он представлял, выпала радость взирать на погребение королевской власти, которую провинция провожала без всякого сожаления, охладев к ней по тысячам причин, указанных здесь далеко не полностью. Старый республиканец, не вылезавший из церкви, пятнадцать лет ломавший комедию, чтобы в конце концов упиться мщением, собственноручно, под рукоплескания толпы, сорвал белый флаг с мэрии. Ни один человек во Франции не бросал на новый трон, воздвигнутый в августе 1830 года, взгляда, более опьяненного ликующей местью. Он расценивал восшествие на престол младшей ветви как торжество революции. Для него победа трехцветного знамени была возрождением Горы, которая на этот раз должна была уничтожать дворян хотя и менее жестокими, но более надежными средствами, чем гильотина. Установление пэрства, которое уже не передавалось по наследству, организация национальной гвардии, укладывающей на одну походную кровать мелкого лавочника и маркиза; уничтожение майората, провозглашенное одним буржуазным стряпчим; лишение католической церкви ее главенствующей роли — все законодательные новшества августа 1830 года были для дю Букье лишь более искусным приложением принципов 1793 года. С 1830 года этот человек становится главноуправляющим окладными сборами, чего он добился благодаря своим связям с герцогом Орлеанским, отцом нового короля, Луи-Филиппа, и с господином де Фольмоном, бывшим управителем вдовствующей герцогини Орлеанской. Молва приписывает ему восемьдесят тысяч ливров ежегодного дохода. В глазах всего здешнего края господин дю Букье — человек добродетельный, почтенный, человек непоколебимых правил, неподкупный, обязательный. Благодаря ему Алансон, приобщившись к развитию промышленности, стал первым звеном, которое, возможно, свяжет в один прекрасный день Бретань с тем, что зовется современной цивилизацией. Жители Алансона, где в 1816 году не насчитывалось и двух частных экипажей, через десять лет смотрели на катившие по городским улицам коляски, кареты, ландо, кабриолеты и тильбюри как на самое обычное явление. Буржуазия и землевладельцы, вначале напуганные ростом цен, позднее увидели, что это прекрасно окупалось увеличением их доходов. С вещими словами председателя дю Ронсере: Дю Букье — это сила! — соглашался весь край. Но, к несчастью для его жены, под этими словами кроется страшное противоречие. Дю Букье — супруг ничем не походит на дю Букье — общественного и политического деятеля. Сей великий гражданин, вне дома такой свободомыслящий, благодушный, движимый любовью к своему краю, дома — деспот, абсолютно чуждый супружеских чувств. Глубоко вероломный, хитрый лицемер, этот Кромвель Валь-Нобля ведет себя в семейной жизни, как вел себя с аристократией, к которой ластился, чтобы погубить ее. Так же, как его друг Бернадот, он надел бархатную перчатку на свою железную руку. Жена не дала ему потомства. Так подтвердились слова Сюзанны и намеки шевалье де Валуа. Но либеральная буржуазия, буржуазия монархо-конституционная, мелкое дворянство, магистратура и, как выражается «Конститюсьонель», «поповская партия» обвиняли в этом г-жу дю Букье. Она, мол, была совсем старухой, когда дю Букье на ней женился! Впрочем, бедной женщине повезло — в ее возрасте так опасно родить! Когда г-жа дю Букье со слезами поверяла свои горькие разочарования г-же дю Кудре и г-же дю Ронсере, эти дамы говорили ей: «Да вы с ума сошли, дорогая, вы не знаете, чего хотите; для вас ребенок — смерть!» К тому же многие мужчины, как, например, г-н дю Кудре, связывавшие свои надежды с торжеством дю Букье, заставляли своих жен петь ему хвалу. Старую деву изводили жестокими тирадами: