Дочка людоеда, или приключения Недобежкина - Михаил Гуськов

— Хорошо! — завопил Зинченко. — Я полечу. Смотри, жалкий лгун!

Зинченко тщательно избег всех нецензурных выражений, оставляя их для закулисной борьбы.

— Вот, ты видишь! Видишь!

— Ну давай! Давай! — подзадоривал его Ломтев. — Левитируй! Что же ты?! Не можешь!

— Саша! — кинулся к нему Нилин. — Не унижайся перед этим скандалистом. Опустись на землю.

— Не опущусь. Зафиксируйте отрыв! — вопил Зинченко. — Товарищи, зафиксируйте отрыв!

— Какой отрыв? — возмутился Ломтев.

— Есть отрыв! — торжествующе заорал Нилин, наскакивая на Ломтева и уже норовя съездить того кулаком по лицу.

— Кто, я не могу левитировать?! — вопил Зинченко. — Смотрите, как я не могу!

Но члены президиума уже накинулись на обоих спорщиков.

— Дайте мне подняться! — кричал Зинченко.

— Где отрыв?! Отрыв! Отрыв! — пронеслось по рядам, многие уже бежали к сцене, чтобы получше пронаблюдать драку двух основных лидеров отечественной левитации.

— Был, был отрыв. Я видела! — кричала скромно одетая старушка с орденскими планками и с нашивками за ранения, в которой по крючковатому носу бабы-яги и клыкам можно было признать Агафью. — Я как бывшая летчица и ветеран войны официально констатирую! Был отрыв! — подливала она масла в огонь скандала.

А в публике раздавалось:

— Не было никакого отрыва.

— Был. Явных полметра.

— Да они его держат, гады!

— Не дают взлететь человеку. Александр Иваныч, отрывайся!

Но члены президиума, крепко держа двух оппонентов за руки, не давая им высоко отрываться от земли, поволокли обоих за кулисы. Однако многие из сторонников Зинченко видели, как Зинченко поднимался в воздух и как висли на его плечах приспешники Ломтева, а поклонникам методики Ломтева казалось, что это Ломтев отрывался от пола сцены, а его тянули к земле сторонники Зинченко.

Нилин схватил микрофон и скороговоркой бросил в зал несколько фраз.

— Прошу публику извинить! По техническим причинам сеанс левитации отменяется. Руководство ассоциации приносит публике свои извинения за неэтичное поведение оппонентов. Секция закрывается, но вопрос оставляем открытым. Двадцать восьмого мая состоится окончательное решение проблемы левитации в СССР в большом зале Дворца культуры АЗЛК. Билеты продаются в кассе! А сейчас состоится демонстрация кинофильмов.

Но публику не интересовали кинофильмы, и она, возбужденно переговариваясь, стала покидать зал. Только несколько старушек, которым было все равно что смотреть, да несколько школьников начальных классов остались на кинофильм.

Приятно проснуться богатым человеком. Даже если ты последний нищий, живущий на трубах котельной, хоть однажды в жизни ты можешь проснуться, чувствуя себя богатым человеком. Для этого тебе накануне подорожания стеклотары нужно собрать, скажем, за задней стенкой калорифера, который держится на двух заклепках, всего каких-нибудь тридцать или сорок бутылок.

Эти заклепки, оказывается, очень легко вынимаются, если с тыльной стороны железной стенки открутить пару гаек. А никто из всей компании московских бомжей, которые так и шлифуют все тайные закутки подвалов, чердаков, бойлерных и котельных, пока еще не догадался сунуть руку под углом в тридцать градусов за железную стенку и отвернуть эти гайки. Это открытие сделал ты. И вот у тебя есть тайник, в котором на черный день накоплено несколько десятков винно-водочных бутылок. Конечно, за тобой следят, друзья видят, что ты куда-то носишь по одной-две бутылки, — где-то у тебя накапливаются сокровища. И по всем их расчетам уже накоплено на три, а то и на четыре бутылки красного. Кое-кто поговаривает, что, может быть, ты поставил в тайничок не просто пустые бутылки, но даже одну-две бутылки белого. Теперь с тобой в пивных уже считаются, заводят философские разговоры, спрашивают мнение о политических лидерах. Уже ты можешь не соглашаться с тем, что Горбачеву нет альтернативы, и тебя слушают. Но ты говоришь мало, многозначительно помалкивая. Говорите, говорите, друзья, все это пустые разговоры! У вас нет собственности, а у меня есть! Нет, собственность — это не бутылки, пусть их уж тридцать или даже сорок. Хоть и это, конечно, почти как счет в швейцарском банке. Главное — не счет, главное — это недвижимость, моя дыра за калорифером в бойлерной, куда вы заглядываете каждый день. Я теперь собственник, а вы голь перекатная. Бомжи! А я солидный человек, у меня есть недвижимость, средства производства. ^Средства производства — это моя дыра. Врет Мишка Профессор, что недвижимость ничего не производит. Очень даже моя дыра производит бутылки, и поэтому я могу пройти период первоначального накопления капитала. Вот, скажем. Болт, крутой мужик, хапуга, рвач, вчера из-под носа увел у меня две бутылки, но у него нет недвижимости — нет собственной дыры, и все, что он вечером собрал, утром должен сдать в приемный пункт стеклотары и тут же пропить.

А у меня есть дыра за калорифером — это немало! Дыра, про которую никто из остального человечества не знает, это, пожалуй, даже надежнее, чем счет в швейцарском банке. С такой дырой мне и рыночные отношения не страшны. Я готов к рынку. Я мог бы даже открыть кооператив на базе своей дыры или даже организовать СП, но я не хочу, чтобы Запад устанавливал контроль над нашими дырами, потому что я — патриот. Найти бы несколько таких дыр, и мое будущее было бы окончательно обеспечено. Очень удобная дыра, они, кто выслеживают, где я прячу свои капиталы, думают, что я свернул налево, а я свернул направо, они думают, что я верчусь у баков, а я кручусь возле насосов. И эхо, какое там эхо! Прямо не дыра, а клад. Истинно клад.

И вот этот бомж, который, имея дыру и в ней несколько десятков бутылок, вдруг накануне вечером узнает, что приемная цена на стеклопосуду возросла в три раза, утром наконец-то просыпается богатым человеком. Он, как ему казалось, и был богат, а теперь вдруг стал в три раза богаче. Вот повезло так повезло! Нет, неплохое правительство у нас в стране, если хоть кого-то за одну ночь может сделать в два, а то и в три раза богаче. Приятно, очень приятно, проснуться богатым человеком.

Глава 14

УТРО СВЕРХЧЕЛОВЕКА

Аркадий Михайлович Недобежкин уже во второй раз в своей жизни проснулся, чувствуя себя очень богатым человеком, счастливым человеком, — наступило второе утро с того вечера, как он убил Золотана Бриллиантовича Изумруденко. Он потянулся, причем кнут, прицепленный ременной петлей к запястью, змеей выполз из-под одеяла и напомнил ему, что богатому человеку надо быть настороже. В ушах его играла музыка вальсов, пасодоблей. Недобежкин представил Завидчую, как она входит к нему в комнату в своем бальном платье и начинает раздеваться перед ним. Вот она уже в кровати, и они начинают заниматься любовью. Голова кругом. Или не так. Входит Завидчая в утреннем пеньюаре и голосом, вибрирующим, как Эолова арфа, говорит: Аркадий, завтрак подан!" Нет, не то. Он и Завидчая встречаются в ресторане „Берлин", он хорошо рассмотрел сквозь занавеску зал с улицы, там, в углу есть интимный столик. Они встречаются, и он ведет ее к этому столику, на них устремляются все взгляды. Ананасы в шампанском…

— Надо бы пойти в Ленинку подковаться по экзотическим блюдам, а то, кроме дат по истории да трудов классиков марксизма-ленинизма, ничего не знаю. Даже и помечтать с размахом не могу. Что же там, кроме ананасов в шампанском? Ага! „Суфле из рябчиков". Впрочем, нет, это из Сытина, я маханул „Быт и нравы русских царей". Однако какое же суфле могло быть у русских царей, это же французское слово. Ерунда получается. И, кроме того, быт и нравы, постой, постой, вроде бы и не Сытин написал, а Костомаров, Сытин был издателем. Каша, каша в башке. Что, если заказать „гречневую кашу с бекасами" и „желе из дыни"? Впрочем, „Берлин" — это же немецкая кухня, а я гречневую кашу туда пришел есть.

Недобежкин огорчился и в раздумье потер себя ручкой кнута по лбу. „Никаких экзотических блюд не знаю! Позор! Что обо мне подумает Завидчая?!"

Суп-пюре гамбургский с овсяною крупою,

Суп немецкий со сливками и желтками,

Раковый суп по-галстейски.

Суп французский жюльен…

Кто-то в голове Недобежкина крутил меню немецкой кухни, перемежая их заходами в кулинарное искусство главных европейских государств и совершая краткие забеги в гастрономию малых государств. От первых блюд этот некто перепрыгнул во вторые:

Шницель,

Немецкое кислое жаркое,

Бифштекс по-гамбургски к завтраку.

Клопе,

Шнель-клопс,

Тартинки из телятины с пармезаном.

Далее шли соусы, потом салаты, все это крутилось в мозгах с неимоверной быстротой. Кто-то трусливо, как ученик, боящийся наказания розгами, торопливой скороговоркой перечислял разные блюда начиная с немецких, относящихся к ресторану „Берлин".