Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты - Светлана Бондаренко

„Все что угодно может быть сегодня, и все что угодно будет завтра, но послезавтра мы обязательно увидим небо в звездах, и на нашей улице наступит праздник…“ — думает Воронин в черновике. Позже Авторы исправляют первую часть мысли на: „Что сегодня может быть как угодно тяжело и плохо, и завтра — тоже…“

По показаниям Теодора Буха, Здание находилось „на Третьей Левой улице, неподалеку от“: в черновике — „церкви“, позже — „костела“. В Здании, как говорилось, не подстерегали „ни грабители, ни маньяки-садисты, ни кровососущие“: „пауки“ — в черновике, „мохнатые твари“ — в других вариантах.

Воронин вместе с Чачуа пересматривали дело о Падающих Звездах. В черновике дело состояло из „пухлой старой засаленной папки“, в других вариантах — из „кучи пухлых засаленных папок“. Получается, что дело стало более объемным, хотя чуть позже Чачуа упоминает об одиннадцати трупах по этому делу, в черновике же их восемнадцать.

Воронин говорит Эйно Саари: „Я уверен, что все подробности о Красном Здании вы узнали где-то на стороне. Сами вы его, может быть, даже и не видели“. В черновике он более обстоятелен: „Я лично не верю, что вы в тот вечер провожали Эллу Стремберг, видели Красное Здание и видели, как Элла вошла в это здание. Я лично думаю, что вам это всё подсказали“.

Антенна на Красном Здании названа странной и — в черновике крестовидной, позже — с несколькими поперечинами. Сельма, которую Воронин видит в Красном Здании, была в „кружевных розовых“ не „трусиках“, а „панталончиках“.

Несколько по-другому описывалось развлечение ребят на сборах, о котором вспоминает Воронин: „…брали ботинок, привязывали его за веревочку к причинному месту заснувшего спьяна товарища, а потом ставили этот огромный грязный ботинок ему на морду, и как тот спросонья и в бешенстве хватал этот ботинок и запускал им в пространство…“

После того как пан Ступальский заявил, что они находятся в аду, Изя отвечает ему. В публикациях ответ выглядит так: „Во всяком случае, если это и не ад, то нечто совершенно неотличимое по своим проявлениям“. В черновике идет упор на логику: „Если два явления разнятся по своим определениям, но идентичны по своим проявлениям, надлежит считать их одним и тем же явлением“.

О выражении „Запад есть Запад, Восток есть Восток“ Андрей думает, размышляя о характере Вана, и, если в черновике он оценивает это так: „Это были совершенно неправильные, несправедливые строчки, но в данном случае они почему-то казались уместными“, то потом Авторы правят: „Строчка лживая, несправедливая, унизительная, но в данном случае она почему-то казалась уместной“.

На вопрос, что он делал в Красном Здании, Кацман отвечает: „Это мое личное дело. Вы не имеете права вторгаться в мои личные дела. Докажите сначала, что они имеют отношение к составу преступления. Статья четырнадцатая у-пэ-ка“. В черновике же он ее цитирует: „В соответствии с четырнадцатой статьей УПК следствие имеет право вторгаться в личные дела граждан только в том случае, если может доказать, что дела эти имеют отношение к составу преступления“.

Когда Изя говорит Воронину, что он обязан говорить правду о том, что он видел Воронина в Красном Здании, Воронин спрашивает вполне в духе сухого допроса: „Вы же говорите, что это вроде сна. Тогда какая разница, видели вы меня во сне или не видели? Зачем что-то там давать понять?..“ В черновике это звучит, скорее, саркастически: „Странное рассуждение, Кацман. Красное Здание — это что-то вроде сна? И если вы меня там видели, это вовсе не значит, что я там был, так? Зачем же такое благородство, душевная тонкость…“ Изя на это отвечает: „Я просто постеснялся вам сказать, что о вас думаю иногда. И зря постеснялся“, а в черновике добавляет: „Думал я правильно“.

Когда, во время переворота, Кацман с Ворониным ведут разговор о том, что было в папке и что он сказал Гейгеру, Авторы в черновике ставят акцент несколько иначе. В репликах Изи вместо „Такие вещи, согласись, простым гражданам знать ни к чему. Этак все к чертовой матери вразнос может пойти…“ — „Такие вещи не положено знать простым горожанам. Это и мне бы конец был, да и тебе, наверное, тоже…“; вместо „Зачем это ему [Гейгеру — С. Б.] — рассказывать?“ — „Ну конечно, зачем он тебе станет говорить… Зачем он вообще кому-нибудь станет говорить?“; вместо „Кто владеет информацией, тот владеет миром, — это он очень хорошо у меня усвоил!..“ — „А я сижу и думаю, чего это меня не приканчивают? А ведь теперь он меня может прикончить, если вспомнит…“; вместо „Интересно получается… — проговорил он неуверенно. — Может он просто забыл? То есть не то чтобы забыл…“ — „Пожалуй, все-таки лучше тебе этого не знать, — неуверенно проговорил он. — Или сказать? Просто даже не знаю“; вместо „Не знаю. Это все надо обдумать. Так, сразу, и не сообразишь“ — „Гейгер, наверное, об этом деле давно забыл. К вопросу о власти оно прямого отношения не имеет. По крайней мере, пока“.

„Легенда“ Румера по поводу самоубийства (взрыва) Дэнни Ли: в черновике — фермер со взрывчаткой, позже — работяга-взрывник.

На обеде у Гейгера Кацман замечает, что „у Манджуро за обедом водку подают“. В черновике — не у Манджуро, а у Румера.

В разговоре о писателях (почему их нет в Городе), Изя замечает: „Воображаю, как они расправятся с твоим Румером!“ В черновике более конкретно: „Воображаю, что бы какой-нибудь Салтыков-Щедрин сделал с твоим Румером!“

Полковник, сокрушаясь по поводу плохой готовности солдат (когда объявили боевую тревогу после взрыва у Президентского дворца), говорит: „Такого я не видывал, даже когда дрессировал этих чернозадых в Уганде!..“ В черновике вместо „в Уганде“ — „в Рас-аль-Хайме[3]“.

Во время разведки Андрей обращает внимание, что „Изя шел теперь рядом с Паком, махал у него перед носом схемой и кричал что-то про масштаб“. В черновике все яснее: „…кричал, что масштаб на ней не соблюден“.

После того как Воронин увидел проходившую статую, он обсуждает это с Изей:

— Ты мне вчера дневник читал… <…> Ну, этого… который повесился…

— Да?

— Вот тебе и да!

В черновике вместо последней реплики идет: „Похоже, что он был не сумасшедший“.

Есть и казусы. К примеру, Амалия, в то время секретарша в газете, приносит Изе Кацману пирожки в пластикатовом пакете. Пластикатовый — в черновике. Потом Авторы правят его на полиэтиленовый. Но дальше по тексту, уже в конце романа, Андрей вспоминает время, проведенное в Хрустальном Дворце, и как Изя там запаял экземпляры „Путеводителя по бредовому миру“ „в конверты из странного прозрачного и очень прочного материала под названием „полиэтиленовая пленка““. Получается, что ранее, видя пирожки у Изи в полиэтиленовом пакете, Воронин не удивлялся, а позже — как бы увидел в первый раз. Поэтому в ряде публикаций ГО (до замеченной Авторами ошибки) пирожки приносят в полиэтиленовом, а в других изданиях — в бумажном промасленном пакете.

Финал пребывания Воронина в Городе был описан Авторами несколько по-другому, более поэтически, но менее информативно:

И они сошлись, и остановились в десяти шагах друг от друга, — два рослых, неимоверно ободранных и изможденных человека, до глаз заросших нечистыми встрепанными бородами, и оба держали руку на пистолете, и оба уже спустили предохранитель, и они глядели друг другу в глаза, пытаясь угадать, что будет дальше, и не узнавали друг друга, и так и не успели узнать.

Потому что погасло солнце.

О разнице в цене дерьма Ван говорит: „Это — в Сычуани, а в Цзянси, например, цены доходили…“ Сначала Авторы словами Воронина поясняют читателю: „Ну да, — пробормотал он. — Это же в Китае…“, затем убирают эту реплику. Ван же, продолжая рассказ, сообщает о том, что сегодняшних цен он не знает, так как „после революции я не жил в деревне“. „После революции“ Авторы изменяют на „последнее время“ — более размыто, неконкретно.

Первое появление в романе Сельмы сопровождается крепким запахом „духов, помады и еще какой-то парфюмерии“. Помада из перечня убирается. Может быть, потому что Андрею, комсомольцу пятидесятых, не свойственно было отличать запах духов от помады?

В биографии полковника Маки, которую рассказывает Кэнси, есть такой эпизод: „…два года просидел в Берлине“. В черновике Кэнси более точен: „…по долгу службы два года просидел в Берлине“.

„У Кэнси же кобура на боку, что он в ней — сигареты носит?“ — возмущается Андрей. „Бутерброды“, — отвечает Дональд. И это выглядит то ли шуткой, то ли правдой. В черновике вставлены две поясняющие реплики: „Вы шутите?“ — „Нет. В ночных дежурствах Кэнси носит в кобуре бутерброды, днем она у него пустая“.