Последний коммунист - Валерий Залотуха

- Ну, допустим, не каждую, - не согласился, защищаясь, Печенкин.

- Каждую, каждую... - настаивала Галина Васильевна.

- А если я так отдыхаю! - перешел в наступление Владимир Иванович. Расслабляюсь! - Он повернулся, сделал в сторону сына шутливый выпад, как если бы в его руке был нож, и крикнул: - Если ты обманешь Джагу, ты получишь это!

Галина Васильевна отступила на шаг, увлекая за собой сына. Печенкин захохотал, катер взвыл сиреной, подходя к причалу Тихой заводи, которая тоже была территорией печенкинского имения. Дом, куда утром приехал Илья, стоял наверху на крутояре и смотрелся издали гораздо лучше, чем вблизи.

На широком песчаном, переходящем в луг берегу было людно. Посредине возвышался яркий шатер, рядом стояли покрытые белыми скатертями столы. Чуть в отдалении горел костер, над костром висел большой закопченный котел. Суетились, сновали многочисленные официанты в белых сорочках с черными бабочками.

- Уха готова? - Первое, что, ступив на берег, спросил Печенкин мгновенно окруживших его людей.

- Готова, Владимир Иванович, остался дымок! - доложил, улыбаясь, дородный розовощекий повар в белоснежном кителе и в таком же белоснежном башнеподобном колпаке.

Печенкин развел руками и воскликнул:

- А вот это мое!

Происходящее напоминало известную картину про Петра I. Окружение с трудом поспевало за стремительным лидером, на каждый шаг Печенкина приходилось три-четыре шажка всех остальных. Его приветствовали на бегу, с ним подобострастно шутили и обращались к нему с просьбами, хотя Владимир Иванович никого не слушал.

- Отдыхаем культурно! Весело, но без мордобоя! - шутил Печенкин под общий чрезмерный смех и раздевался на ходу: шелковый черный пиджак, яркий от Версаче галстук, полотняную белую сорочку - все это подхватывали на лету случайные люди слева и справа и только большой пистолет в мягкой кожаной кобуре мгновенно очутился в нужных руках седого.

У Печенкина была крепкая, в жесткой рыжеватой шерсти грудь и чуть располневший живот.

- Патрик Лесаж, Владимир Иванович, журнал "Экс-пресс". Вы обещали интервью. Сегодня последний день, завтра он улетает, - напоминал, убеждая, спешащий рядом Прибыловский.

Печенкин глянул вбок и вниз и обнаружил там ино-странца, в джинсах и свитере, мелкого, с грязными волосами, прыщеватым лицом и нездешними глазами. Чужак посмотрел вызывающе и требовательно и что-то залопотал. Владимир Иванович поморщился и обратился к референту:

- Какая это страна?

- Франция, - доложил Прибыловский.

Печенкин усмехнулся:

- Как говаривал мой друг Желудь, Франция - по-следняя великая нация, которая думает, что она послед-няя великая нация. - Он засмеялся, и все, кто были вокруг, тоже засмеялись, хотя многие и не расслышали остроту.

Прибыловский сдержанно улыбался. Француз смотрел снизу нахально и зло.

- Он мой друг, Владимир Иванович, - сказал Прибыловский.

Печенкин пожал плечами, сдаваясь.

- Ну, если друг... Мужская дружба для меня святое. Вообще-то я интервью не даю, зарекся. Переврут все, ходишь потом как оплеванный. Ваши еще любят про уборные писать, уборные у нас грязные... Дались им эти уборные... Всем отказываю! Японцам только не отказываю. Эти так напишут, что никто не прочитает. - Владимир Иванович снова засмеялся, и снова засмеялись следом все вокруг.

Прибыловский сказал что-то французу по-французски и вновь обратился к Печенкину:

- Господин Лесаж готовит большую статью о философии нового русского бизнеса, точнее даже, о его идеологии...

- Идеология? - перебил Печенкин, еще больше оживляясь. - Идеология - это не ко мне. Это вон к губернатору. Он на идеологии собаку съел, двадцать лет просидел на идеологии.

Владимир Иванович говорил, глядя на приближающегося мокрого усатого мужика в красных растянутых плавках, который прижимал к груди, держа за жабры, здоровенного бьющего хвостом сазана.

- Вернулась рыба в Дон, Иваныч! - сипло кричал на ходу губернатор. - На простой шестиметровый бредень взяли! - Подбежав, он бросил добычу к ногам Печенкина.

Владимир Иванович захохотал:

- Да ты замерз как цуцик, Павел Петрович! Погрейся хоть маленько...

Губернатор замотал головой:

- Не, Иваныч, когда рыба идет, я сам не свой! - Он махнул рукой и побежал к воде, где дожидались его жалкие замерзшие подчиненные с бреднем.

Следующую остановку Печенкин сделал у костра, рядом с которым выстроились официанты, и шеф-повар протянул ему специально приготовленный обугленный дымящийся кол, держа его за обернутый белоснежной салфеткой конец. Сделавшись вдруг очень серьезным и сосредоточенным, в мгновенно наступившей тишине Владимир Иванович поднял дымящийся кол над головой и медленно, торжественно и строго перпендикулярно погрузил его в котел с ухой.

- Вот теперь с дымком! - победно воскликнул он, и все вокруг закричали, причем не только "ура", но и, так как здесь было довольно много молодежи, новомодное, на американский манер "вау".

Торжественная часть на этом, однако, не закончилась. Печенкин подошел к микрофону и, подозвав взглядом стоящих неподалеку жену и сына, заговорил:

- Когда шесть лет назад мы с моей женой отправили нашего сына в Швейцарию, в знаменитый колледж "Три сома"...

- "Труа сомэ", - с улыбкой на устах поправила мужа Галина Васильевна, но он весело и смущенно отмахнулся.

- Это я никогда не запомню... "Три сома"!

Вокруг засмеялись, глядя то на мужа, то на жену.

- Ну вот, сбила! - укорил Печенкин Галину Васильевну, вспоминая, о чем же он говорил. - Да! И я сказал ему: "Ты вернешься, когда выучишь латынь! Ты будешь единственным человеком в Придонске, кто знает латынь". Это не блажь, это, если угодно, принцип. Я позвонил ему туда и спросил: "Латынь выучил?" Он сказал: "Да". Я сказал: "Возвращайся". Меня сейчас не интересует, что он знает три языка, экономику, право и все такое прочее, меня интересует латынь!

Владимир Иванович замолчал и улыбнулся. Все были явно заинтригованы, кроме, быть может, Ильи. Тот стоял спокойный и бесстрастный, как будто не о нем шла речь.

- Сейчас мы проведем экзамен! - выкрикнул вдруг Печенкин. - Проверим, как он ее там выучил...

Мгновенно возникший рядом Прибыловский протянул старинный кожаный фолиант с блеклым золотым тиснением.

- Я эту книжечку специально для сегодняшнего дня на аукционе Сотбис купил, - объяснил Печенкин. - За сколько, не скажу, все равно не поверите. Это Плиний Младший. Жил в первом веке новой эры, писал исключительно на латыни, тогда, между прочим, все на латыни писали. И вот... Я открываю страницу... Любую... Наугад... И строчку... тоже любую... Ну-ка, сынок, читай! Вот от сих и до сих!

Печенкин куражился, но, кажется, происходило это уже не из желания повеселить публику, а от волнения за сына.

Илья взял фолиант и, всматриваясь в выцветший старинный шрифт, стал читать, негромко, глухо, монотонно. Ветер стих, и непонятная тревога посетила вдруг Тихую заводь, легкое волнение коснулось душ, слушающих мертвый, таинственный, опасный язык... Эхом разносились над придонскими далями непостижимые слова:

- ...Timere potes... potes... potes

.....sed omnes timent... timent... timent

.....dolores mortis... mortis... mortis...

- А теперь переводи! - выкрикнул Печенкин, обрывая сына на полуслове.

Илья послушно кивнул и стал переводить, запинаясь, коротко задумываясь, тихо и глухо:

- "Я не боюсь тебя, лукавый царь Порсена! - воскликнул Муций Сцевола.

- Меня ты можешь не бояться, но все боятся смерти. А пуще боятся смертных мук! - сказал Порсена и захохотал.

- Я смерти не боюсь! - с этими словами отважный юноша опустил руку в пылающий очаг.

- Ну что ж, посмотрим, - воскликнул царь, но первым закричал от страха. И ужаса".

Илья замолчал и поднял на отца глаза.

Судя по этому взгляду, он был готов к любому, самому немыслимому экзамену. Печенкин смотрел на сына с благодарным восторгом. Галина Васильевна прикладывала к уголкам глаз сложенный мышкой платочек. Гости были готовы аплодировать, громко, от души, но, глядя на застывшего, похожего на статую, Печенкина, не решались пока. Владимир Иванович пошевелился, расправил плечи, посмотрел на стоящих вокруг людей. Благодарный восторг в его глазах сменился победным бешенством.

Резко наклонившись, он вырвал из земли здоровенный булыжник, поднял его над головой и закричал так, что на шее вздулись синие, в палец толщиной, жилы:

- Это камень! Он мертвый, но я возьму этот камень и положу его в фундамент, а на этом фундаменте построю дом! Самый прекрасный дом! Сегодня мертвое рождает живое!!

Печенкин бросил камень к ногам, и вот тут все, наконец, зааплодировали...

2

Мать и сын Печенкины не участвовали в общем празднике поедания ухи с дымком, а удалились ото всех на дощатый настил купальни под свисающие ветви ив. Галина Васильевна стояла на самом краю у воды, Илья за ее спиной полуприсел на деревянное перильце.