Внутренний голос - Рене Флеминг

Я старалась совершенствовать свои певческие навыки и запоем читала автобиографии коллег, пытаясь отыскать советы по работе с голосом, но по преимуществу находила лишь забавные истории из жизни знаменитостей. И хотя меня увлекали рассказы об интригах и приемах с шампанским, важнее было получить ответы на насущные вопросы: где и у кого эти певцы научились тому, что знали? Как справлялись с первыми прослушиваниями, страхом сцены, провалами? Как, добившись наконец успеха, смогли выучить все эти партии? Как им удалось сохранить голос на протяжении карьеры? Я так долго искала заветную книгу, что в итоге ничего не осталось, как попробовать написать ее самой. Эта книга — не история моей жизни, а биография моего голоса. Но ведь именно мой голос определил мое призвание и мою карьеру; всех артистов, независимо от того, поют они, играют или танцуют, талант заставляет искать свое место на сцене. Надеюсь, мой «Внутренний голос» станет добрым спутником тем, кто выбрал эту непростую, но волнующую профессию.

Моя история чем-то похожа на романы о лошадях, столь любимые мною в юности: девочка находит жеребенка и чувствует в нем незаметный другим огромный потенциал. Она любит его, заботится о нем и без конца тренирует. Девочка и ее воспитанник очень привязаны к друг другу, никто не может их разлучить. Животное получает травму, девочка ухаживает за ним и не верит тем, кто говорит, что скакун выдохся. Когда жеребец делает первые успехи, девочка отказывается продавать его, какие бы деньги ни предлагали. В конце концов он приходит первым, и в награду за свою верность и труд девочка получает такую славу, о которой даже не помышляла.

Это история о том, как я нашла свой голос, как работала над его огранкой и как он, в свою очередь, огранил меня.

ГЛАВА 1

СЕМЬЯ

Всю мою жизнь сопровождает музыка. Она звучит почти во всех воспоминаниях. Иногда музыка — главная героиня истории, иногда — ненавязчивый аккомпанемент, песенка, которую моя дочка напевает вполголоса по дороге к автобусной остановке. Музыка творит историю моей жизни, пока я в тишине и одиночестве разучиваю ноты. Она отправляет меня в кругосветное путешествие и приводит обратно домой. Многие дорогие мне люди, учителя и коллеги, ставшие моими друзьями, ассоциируются у меня с определенными музыкальными фразами. В моих воспоминаниях люди так часто поют, или я сама пою, или кто-то берет первые аккорды на фортепиано, что порой сложно уловить, с чего все начинается. И хотя я не могу вспомнить, как впервые услышала музыку, мне не забыть тот вечер, когда я в нее влюбилась.

Мне тогда было тринадцать, и мы жили на окраине Рочестера, штат Нью-Йорк, в районе, застроенном блестящими новенькими домиками — длинными одноэтажными и двух- и трех-этажными, с комнатами на разных уровнях. Летом сумерки опускались долго-долго. Дети играли во дворах, носились друг за дружкой по соседским газонам, перекрикивались, а когда темнело, матери принимались звать их домой — каждая со своего крыльца. Из-за жары у всех были распахнуты входные двери, и до нас доносились «доброй ночи», «увидимся завтра» и звук опускающихся шторок, а потом все затихало, раздавался только треск сверчков да гул проезжающих машин. В тот самый вечер я сидела в гостиной, а родители пели. Они оба преподавали музыку и весь день слушали чужое пение — бесконечные гаммы, одни и те же песни, шлифуемые снова и снова. Моя мама Патриция работала в небольшом частном колледже, а вот отец, Эдвин Флеминг, обучал вокалу в средней школе, так что за день он сталкивался с сотней голосов. Когда дни напролет поешь и слушаешь других, казалось бы, к вечеру в тебе не должно остаться ни единой ноты; но родители приходили домой и пели в свое удовольствие, будто за рабочий день музыка их вовсе не утомила. В тот вечер они пели друг для друга, для меня, моей младшей сестры Рашель и брата Теда. Мама играла на фортепиано, отец стоял рядом, они исполняли «Бесс, теперь ты моя» Гершвина. Этот дуэт из «Порги и Бесс» они особенно любили: романтичная, берущая за душу песня как нельзя лучше подходила их голосам, папин баритон превосходно оттенял чудесное мамино сопрано. Я распласталась на ковре в гостиной с собакой Бесси, чувствуя необыкновенное умиротворение.

Отец был привлекательным мужчиной со слегка выдающейся нижней губой и блестящими черными волосами, спадающими на лоб, как у Элвиса Пресли. Мать походила на любимых актрис Хичкока и представляла собой нечто среднее между Типпи Хедрен и Ким Новак. Они были красивой парой, и, когда пели дуэтом, становилось ясно, что у нас все хорошо, что мы — счастливая семья. Благодаря им пение всегда ассоциировалось у меня со счастьем, ведь если гармония существует в твоей собственной гостиной, она непременно должна быть и во всем мире. Я бы могла лежать и слушать их целую вечность.

Их послеобеденные спевки не были редкостью, но в тот летний вечер дети, игравшие во дворах, побросали мячики и прислушались, а матери, вышедшие позвать отпрысков, вернулись домой за мужьями; один за другим соседи подтягивались к нашему дому. Они напоминали мотыльков, а мои родители — влекущее, невыносимо прекрасное пламя. Некоторые вошли внутрь, но большинство столпилось на улице, за венецианским окном. Потихоньку собралась вся округа. На нашей улице жили эмигранты, в основном семьи из Италии, недавно переселившиеся на север штата Нью-Йорк. Мои родители исполнили для них популярные арии и дуэт из первого акта «Богемы». Мама тогда заканчивала аспирантуру в Истменской школе музыки и спела арии Пуччини «Mi chiamano Mimi», «In quelle trine morbide» и «Vissi d'arte», которые репетировала для выпускного концерта. После каждой арии зрители бурно аплодировали, не веря в счастливое совпадение: такие замечательные певцы живут на их улице, прямо под боком. Концерт затянулся до самой ночи; держась за руки, улыбаясь, кланяясь, родители исполнили все дуэты, какие только были в их репертуаре. Наконец представление закончилось, обессилевшие, но взволнованные соседи разошлись по домам, а нас отправили в кровать. Но мне, как Элизе Дулиттл, было не до сна. Я была самой счастливой девочкой на свете: все восхищались моими родителями, а я могла наслаждаться их пением в любой момент.

«Но все было не так», — возразила мама, когда я недавно вспоминала эту историю.

Нет?

Конечно, они частенько пели по вечерам, и соседи их приходили послушать, но в тот незабываемый для меня вечер отца даже не было дома. У нас гостила бабушка, а мама сама себе подыгрывала на фортепиано.

Память иногда выкидывает подобные фокусы, сливает воедино избранные моменты — и вот уже чудная ночь ассоциируется с прекрасным пением, а созерцание физической красоты — с семейной идиллией. Я берусь утверждать, что отлично помню все события своей жизни, но это также жизнь моих родителей, сестры и брата, и любой из них рассказал бы эту историю по-своему. Но о самом главном — вездесущем пении — наверняка упомянул бы каждый. В нашем доме общались на языке музыки. Дышали музыкой. Кто-то играл на фортепиано, кто-то опускал иглу на пластинку с песнями Шуберта и Вольфа, которые так любил отец. Да, практика, обучение, репетиции, но в то же время — спонтанно, естественно — музыка заполняла собой все, как теплый воздух из решеток в полу холодными нью-йоркскими зимами.