Джан — глаза героя - Ольга Перовская

Но не только жара донимает собаку. Вспоминаются псу крик и ругань давешней хозяйки козы… Почему она так на него раскричалась?!. Женский крик, брань, повышенный тон Джан не терпит со щенячьих дней своей жизни. Это так всегда было обидно и незаслуженно!.. Много горя, побоев и унижений перенес он щенком. А за что?!.

Джан вздыхает.

И вдруг… Дверь открылась, и тот самый крикливый голос спросил:

— Сюда, что ли? Войтить можно?!.

В кабинете стояла хозяйка козы.

— Вот он! Он самый и есть! Точно!.. — она сразу уставилась пальцем под стул. — Ишь ты, толстомясай! Теперь спрятал, небось, морду бесстыжую!..

Но Джан, наоборот, теперь как раз поднял «бесстыжую» голову и отчетливо показал зубы…

— А вы что же, гражданин, за собакой своей не доглядываете? Это как же выходит, к примеру сказать, глаза, что ль, повылазили? А?… Розку мою затравил… до смерти… Загонял, изуродовал… Это всю… на клочки изорвал…

Женщина всхлипнула:

— Это так хорошо поступать! А?! Онищили… Обидели… И по-о-ошли себе дальше…

— Не выдумывайте! Ничего этого не было, — медленно и веско ответил Семен Гаврилович. — Глаза, правда, у меня «повылазили». Я — слепой. Но и без глаз я знаю, что вы говорите неправду.

— Сле-е-е-пой!..

— Да. Собака моя так обучена, что она без моего приказания никогда никого не укусит. Я за нее головой отвечаю…

Семен Гаврилович поднялся во весь рост. Рядом с ним встал и вытянулся его поводырь. Это была очень внушительная пара.

— Вы издалека заприметили мои очки и решили: «Он плохо видит. Попробую-ка я его одурачить»… Ну, где ваша коза? Давайте ее сюда! Или можно позвать двух-трех товарищей и сведите нас к ней, мы проверим на месте. Понятно?! И если собака действительно причинила ей хоть малейший ущерб, хоть царапинку, я немедля за все уплачу.

Семен Гаврилович говорил, не повышая тона, но у Розкиной хозяйки сразу пропала охота извлекать выгоду из этого приключения:

— Да вы что же, так уж и рассерчали?!. Очков ваших, я извиняюсь, совсем даже и не видела и дурачить не собиралась… а… а… просто… обидно… Небрежничает, думаю, человек… травит Розку своею собачкою…

И она с явным подхалимством улыбнулась Джану, на что он не замедлил ответить: «Ар-ррр!»

— Извиняюсь Пойду уж! Чего гам! Толковать-то! Человек и так, можно сказать, пострадавший… Не серчайте на дуру-то бабу… Может, вы за нас, окаянных, и глазыньки свои порешили… — бормотала она, отступая к дверям. — А мы — чурки с глазами… Полены дубовые… Голос ее доносился уже где-то с лестницы, из сада. И чем дальше она отходила, тем громче сама себя обличала и каялась:

— … они-то… за нас-то… А мы — чурки с глазами… — долго еще звенело над улицей.

В комнате все пришло в прежний порядок.

Директор молча, но с интересом наблюдавший всю эту сцену, предложил «освежиться» шипучкой.

— А пожалуй, вы в чем-то и правы, Семен Гаврилович. Я все время смотрел на эту женщину: такая, если бы ей только ничто не помешало, и на человека наговорить не посовестилась бы.

— Вот и нужно, чтобы совесть росла с человеком в его человеческом сознании с самых младенческих лет. А это лучше всего воспитывается в отношении к слабейшим, бессловесным и беззащитным. Просмотрите-ка биографии лучших людей, в каждой есть хоть две строчки: «С детства он был бережен и заботлив ко всему живому, любил природу, животных, детей»… В этом сразу и проявляется, кто перед нами — Человек или…

Семен Гаврилович вдруг добродушно заулыбался:

— … или «чурка с глазами». Ну, а теперь разрешите откланяться. Мы как будто хорошо поработали с вами для нашего плановика и бухгалтера. Мне хотелось бы еще зайти в цех. Пойдем, Джан! Веди меня в «картонажный»!

Толстяк в одиночестве выпил два стакана шипучки и высунулся из окна. Вон они идут, обогнули прудик, вошли в переулок… Шагают себе как ни в чем не бывало по этакой-то жарище!..

Кто же это такие? Откуда они? Как свела их судьба? Нет, они никогда, верно, не жили врозь!..

Для того, чтобы это узнать, нам придется вернуться к лихим, тяжелым годам второй мировой войны.

Щенок

Тощая, похожая на скелет, овчарка медленно слонялась по комнатам и кухне.

Она едва держалась на ногах от слабости, и только хорошее воспитание заставляло ее сдерживать голодный вой.

Двухкомнатная квартирка в одном из выстроенных перед войною домов плохо и редко отапливалась. Узоры инея белели по углам; на обледеневших окнах висели одеяла; полы были затоптаны, опилки и стружки лежали дорожкой от холодной газовой плиты до маленькой печки-«буржуйки» в столовой.

Нигде — ни под кухонным столом, ни в шкафах, нив ведерке для отбросов, собака не могла отыскать ни крошки съестного.

А есть ей хотелось мучительно. По низу ее втянутого, тощего живота болтались пустые соски, а в холодном углу кухни, на старом байковом одеяле, жалобно попискивал голодный щенок.

Собака погрызла выброшенную в мусор подошву, полакала из миски воды и печально поплелась на место.

Щенок принялся мять лапками и тянуть ее пустые соски, а она согревала его своим телом, лизала, растирала и переворачивала языком на бочок и на спину со всем терпением и лаской материнства.

На голодный писк малыша в комнате появился хозяин Он подошел к водопроводу и размочил под струей корку хлеба.

— На, Джедда, подкрепись немного, старушка! Ишь ведь до чего отощала!.. Так ты совсем щепка затомишь… Подохнет ведь он у тебя с голодухи-то…

— И очень прекрасно сделает, — раздался из соседней комнаты резкий голос. Высокая женщина, с грубыми чертами лица и большими руками, на которых блестели кольца и браслеты, остановилась на пороге кухни.

— … Понять не могу, отчего она так отощала?! — не слушая ее, повторял мужчина. — Ведь товарищи из Института собаководства обследовали ее на прошлой неделе… Она совершенно здорова… Новую карточку на ее паек выписали. Джедда на особом учете. Государство очень дорожит такими служебными собаками… Мы, что ли, ее объедаем?!

Женщина всплеснула руками:

— Из-за такой дряни и такие упреки!.. Да я… Да лучше ее совсем уморить и щепка ее выкинуть на помойку!.. Чем…

Собака, внимательно и серьезно смотревшая на разъяренную женщину, подняла голову и приглушенно завыла.

— Успокойся, Джедда, не волнуйся, старушка! Это она только так, зря болтает. Анна Петровна! Я тебе не шутя… Я в последний раз тебе говорю: брось ты куражиться над собакой! Для меня Джедда — не дрянь. Мы с ней много лет вместе работаем. Она защищала не раз мою жизнь, когда мне с кассой приходилось добираться к дальним точкам. От хулиганов, от воров не раз меня отбивала. Слышишь?!. Это — мой старый, испытанный друг… Покойная жена моя любила ее, как человека. И я не брошу ее… Понятно?! — он сильно раскраснелся и топнул ногой.

— Ну, ну! Расшумелся, как кипящий самовар, — переменила тон женщина. — Кто твою Джедду обидит? Из ее пайка я варю ей же болтушку. Но ты думаешь, этого на много дней хватит?!. Да она и наши все пайки пожирает. А почему отощала? Кормящая мать, всякому это понятно.

— Ну то-то же! — примирительно отозвался отходчивый кассир. — Ух ты, псиночка моя бедная! До чего же худа! А нельзя ли, Аннушка, раздобыть для нее какие-нибудь обрезки, отбросы, остатки… Чего-то такого, такого, — он пошевелил, объясняя пальцами, — из еды… понимаешь…

— Теперь все по карточкам. Сам знаешь, какие остатки теперь. Это надо знакомство, пригласить, угостить кого-нибудь, — говорила, как будто обдумывая, как будто сочувствуя Джедде, хитрая женщина.

— На вот тебе на устройство Джеддиного кормления, — хозяин протянул ей деньги. — Достань, пожалуйста… Пригласи, угости, кого хочешь.

Еще утром Джедда, захлебываясь, вылакала полную миску овсянки. Она так давно не получала этого прекрасного кушанья, что позабыла почти его вкус и запах. Она никак не могла оторваться от пустой миски, катая ее по всей кухне и снова и снова полируя языком и без того вылизанные до блеска дно и бока.

К обеду в столовой затопили «буржуйку». Запахло свежими пышками. Хозяин, смеясь, подзывал Джедду к столу, бросал ей корочки хлеба и сыра и рассказывал гостю:

— Запирать двери и окна запрещают: вынесет стекла воздушной волной. А оставить открытой квартиру — вынесут все и без воздушной волны. У нас много понаехало незнакомого народу. Все старые жильцы просто в отчаянии. Хоть вовсе не ходи в бомбоубежище! А мы горя не знаем: старушка моя, Джеддушка, ложится на пороге — и ну-ка! Попробуй-ка! Сунься! Она горло вырвет. Это уж — как пить дать…

Он нагнулся и крепко, ласково провел рукой по острому позвоночнику своей любимицы. Джедда присела на слабых ногах и улыбнулась.

В тот вечер она несколько раз бегала в угол и кормила прихлынувшим молоком щепка. Убаюкав его, она с праздничным видом снова подходила к столу.