В одежде человека. Сфинкс или робот - Леена Крун

Пеликан взял трость и попытался нарисовать на песке букву «А».

— Немножко не так, — сказал Эмиль. Он наклонился и подправил букву.

— Вы умеете писать?! — удивился пеликан.

— Конечно, умею, — засмеялся Эмиль. — Осенью я пойду уже в третий класс. Я хожу в школу рядом с Центральным парком.

— Все ясно.

Пеликан нарисовал на песке крылья, расправленные, словно в полете, и сложенные вместе.

— Это сложное искусство, — сказал он как бы сам себе и резко ударил тростью по песку. — Не согласитесь ли вы дать мне несколько уроков? Конечно, за определенное вознаграждение. — Он снова пристально посмотрел на Эмиля своими желтыми навыкате глазами. — Не могли бы вы научить меня читать и писать?

Эмиль засомневался.

— Я никогда никого не учил. Не знаю, получится ли у меня…

Но, увидев, как помрачнело лицо пеликана (не знаю, можно ли в данном случае говорить о лице) и как он весь сразу осунулся и поник, Эмиль поспешно продолжил:

— Но я могу попробовать.

Пеликан встал и торжественно пожал руку своему будущему учителю. Хотя назвать это рукопожатием довольно сложно — скорее, это было прикосновение крыла, легкое, как пух.

— Тогда завтра в пять часов, если вам будет удобно.

— Хорошо, завтра в пять, — повторил Эмиль.

Они расстались у памятника народному поэту.

Алфавит

На следующим день ровно в пять часов вечера Эмиль стоял на восьмом этаже пятого подъезда перед дверью квартиры пеликана. На дверной табличке было написано: «Хурулайнен». Эмиль нажал кнопку звонка, и через некоторое время за дверью послышались шлепающие шаги. «Он, наверное, только что вылез из ванны», — подумал Эмиль. Пеликан открыл дверь. На нем был коротенький ярко-красный халатик с вышитыми синими и зелеными павлинами. Ему определенно нравились яркие цвета.

— Проходите, пожалуйста, — вежливо пригласил он.

Эмиль вошел в комнату. Она была немного старомодна — такие Эмиль видел в старых маминых журналах по дизайну. Книжная стенка темно-красного цвета с баром в центре, диван-кровать, проигрыватель для пластинок и телевизор. И все же комната выглядела нежилой.

— Одну минуту, — крикнул пеликан из коридора. — Я только переоденусь. Думаю, халат не совсем подходит для учебных занятий. Честно говоря, — продолжил он доверительно, — я почти все время сижу в ванне.

Он внимательно взглянул из-под бровей на мальчика, словно ожидая от него какой-то невероятной реакции на это сообщение.

Но Эмиль кивнул с серьезным видом. Стало ясно, почему комната казалась такой нежилой.

— Я, видите ли, живу в ванне, — сказал пеликан, повысив голос.

Эмиль почувствовал, что необходимо что-то сказать в ответ, и пробормотал:

— Ну конечно, вам без воды плохо. Вы ведь наверняка родом с побережья.

— С побережья, — вздохнул пеликан, и на глаза ему навернулись слезы.

Он вышел из комнаты, и сквозь журчание воды в ванной было слышно, как он поет низким хриплым голосом:

Шумит, шумитморская ширь,Стемнеет, стихнет на ночь глядя,И, деток чайки нежно гладя,Прибрежной галькойзашуршит…

Пеликан вернулся одетый во фланелевую рубашку и бархатные брюки, от него приятно пахло лосьоном после бритья, хотя, ясное дело, он никогда в жизни не брил бороду.

— Теперь за работу, — поторопил он мальчика, и Эмиль достал из портфеля свой старый букварь.

Буквы в букваре были расположены не по алфавиту, самой первой была буква «У». На первой странице был нарисован паровоз, а над ним надпись: «У-у-у-у!» Это была легкая буква, и пеликан быстро научился ее писать и хорошо произносить. Но он не просто подражал гудку паровоза, он гудел, как паровоз, так что учителю Эмилю пришлось срочно переходить на следующую страницу, пока соседи не забили тревогу. Потому что паровозы не должны гудеть в жилых домах.

Пеликан быстро учился. Когда за окном стали сгущаться сумерки, он с помощью Эмиля уже довольно-таки бегло прочитал: «БИ-БИ-БИ — ГУДИТ МАШИНА. ЭТО ГРУЗОВИК. ОН БЫСТРО ЕДЕТ ПО ДОРОГЕ. ОН ВЕЗЕТ МОЛОКО В МАГАЗИН».

Последние слова ему особенно понравились. Пеликан закрыл глаза, словно вспоминая что-то веселое, и с наслаждением повторял: «МО-ЛО-КО В МА-ГА-ЗИН. МО-ЛО-КО В МА-ГА-ЗИН».

Под конец Эмиль прочитал своему ученику считалочку про пальцы. Пеликан слушал очень внимательно. Он с восхищением рассматривал ладонь мальчика и каждый раз, когда Эмиль называл какой-нибудь палец, пеликан дотрагивался до него кончиком крыла.

Большому брату — дрова рубить,Брату-указке — воду носить,Среднему брату — печку топить,Безымянному брату — кашу варить,А крошке-мизинцу — песенки петь.

Стало совсем темно, и в комнате пришлось зажечь свет. Эмилю очень понравилось преподавать. Пеликан оказался внимательным и прилежным учеником. Он наверняка научится читать очень быстро. Сам же пеликан считал, что ему просто повезло с учителем.

— У вас невероятные педагогические способности, — похвалил он Эмиля. — А теперь я предлагаю немного перекусить.

Он скрылся в кухне, откуда вскоре послышался звон посуды. Возвратившись в комнату, он принес поднос, на котором были красиво расставлены чашка чая, тарелочка с бутербродами и пирожными и миска со свежей салакой.

— Это для меня, — сказал он и указал на миску. — Остальное — для профессора.

И они с аппетитом принялись за еду, хотя порой Эмиль забывал про свой чай, наблюдая, как ловко пеликан подхватывает клювом салаку.

Перекусив, пеликан потянулся и удобнее устроился в кресле.

— Думаю, вам не терпится узнать, почему я решил жить, как человек, учу ваш язык и всеми силами стремлюсь быть похожим на людей.

Эмилю просто сгорал от нетерпения, но вежливо ответил, что, конечно, ему было бы очень интересно об этом услышать.

— Что ж, тогда я расскажу вам обо всем с самого начала. Только сразу хочу предупредить, что история моя довольно длинная.

Не дожидаясь ответа, пеликан начал рассказывать.

К людям

Первый рассказ пеликана

Я родился на южном побережье, где море соленое и теплое, а волны прибоя омывают прибрежный песок. Жил гам счастливо, в кругу семьи и друзей, в большой птичьей стае. Ловил рыбу, воспитывал детей и общался с друзьями и близкими. Но со временем человек стал все больше и больше вторгаться в нашу жизнь.

Теперь он не только охотился на нас, но и строил на наших берегах свои заводы и электростанции. Он сбрасывал отходы и мусор в воду, и вся рыба ушла из тех мест. Нам приходилось голодать и терпеть лишения. Постепенно, друг за другом, мы стали покидать родные места и в конце концов оказались вот здесь, на севере. Мои близкие понемногу освоились, а я стал задумываться: как же теперь нам быть? Человечество процветает и благоденствует, захватывает новые территории и живет все лучше и комфортнее, тогда как животные страдают. И при этом чем лучше живется человеку, тем сложнее приходится животным. Норы и гнезда исчезают под зубьями электрических пил и комбайнов, пища становится все более скудной, а насиженные места — непригодными для жизни. Мертвая рыба всплывает на поверхность, в почве накапливаются ядовитые вещества, а яичная скорлупа становится такой хрупкой, что ломается, прежде чем птенцы успевают хоть немного подрасти.

Я стал завидовать людям. Подумал: если нельзя спокойно быть птицей, буду тогда человеком. Они сильнее нас, и я тоже хочу быть таким же.

Среди всех птиц в округе я был, пожалуй, единственным, кто осмеливался мечтать о чем-то подобном. В течение нескольких лет я пристально наблюдал за жизнью людей, прятался в кустарниках, подслушивая разговоры загорающих на берегу, следил за ними, беззвучно паря над головами, когда они вечером возвращались к себе домой. Я, попросту говоря, шпионил. Подсматривал в окна, как с наступлением темноты они зажигают в своих изящных гнездах яркий холодный свет и собираются за столом на ужин.

Я заметил, что они окружают себя бесчисленным количеством странных вещей, которые остаются на своих местах даже после того, как их хозяева исчезают.

Я стал учить язык людей и понял, что всему в мире можно дать имя.

У меня всегда были способности к языкам, так считали в тех краях, откуда я родом. Я свободно говорю на диалекте чаек и при желании могу перекинуться парой слов с бакланами. Но человеческий язык — самый завораживающий и самый сложный из всех, что я когда-либо слышал. Я был очарован им, смаковал на языке согласные и гласные звуки, наслаждался ими, болел ими. Когда берег был пуст, я выкрикивал их ветру, я повторял их во сне, я даже дал новорожденным птенцам человеческие имена: Урсула, Илона, Уильям и Вяйнямёйнен. Я смотрел на яркий свет и говорил: «Это солнце», смотрел на море и говорил: «Это вода». Весь мир преобразился, стал не таким, как прежде, распался на части и возродился вновь.