Серебро и тайны - Сильвия Мерседес

Но… меня не проглотили.

Сердце колотилось, голова болела, и тьма вспыхивала по краям, когда я моргала, но уголки рта приподнялись в улыбке. Я выжила. Я вошла в тот странный лес и выжила. Видимо, с силой своей магии. Руна гвейир сработала.

Или нет? Я нахмурилась, оглядела круг рун и деревья за ним. Обычные деревья, насколько они могли быть обычными в Шепчущем лесу. Рыжая белка прыгала по веткам сверху, и птицы пели вне поля зрения. Все ощущалось нормальным. Почти.

Мне показалось, или воздух был странно напряженным?

— Фэррин! Фэррин Боддарт, тащи сюда свой зад, ленивая девица!

Я вздрогнула и повернулась, глаза расширились.

— Семь богов! — охнула я.

Матушка Улла. Она вернулась. Уже. Гадкая Венда! Видимо, ребенок появился на свет быстрее обычного. И южная грядка все еще была в сорняках!

Ругаясь именами всех богов, я взяла посох и побежала прочь из рощи осин. Я забыла на миг о серебряном лесе и тенях, почти замеченных среди сломанных веток. Я даже забыла о тихом опасном голосе, который шептал на грани моего сознания.

Матушка Улла была насущной проблемой.

2

Фэррин

Старая ведьма стояла в дверях дома, когда я вышла из леса и ворвалась во двор. Я не стала замирать и открывать калитку со стороны кухни, а перепрыгнула через ограду и быстро пошла по узкой тропе между грядок, босые ноги стучали по вытоптанной земле, посох был поднят, чтобы он не волочился и не замедлял меня.

— Вы так рано вернулись! — крикнула я, приближаясь к дому и ждущей госпоже. — У Венды были легкие роды? — я попыталась невинно улыбнуться старой ведьме. Судя по ее лицо, получилось не убедительно.

Матушка Улла стучала пальцами по дверной раме. Вряд ли было время даже в ее юности, когда она была милой. В ее жизни не было места мелочным переживаниям из-за красоты. Время и опыт превратили ее лицо в морщинистую коричневую маску, твердую, как скорлупа грецкого ореха, с бровями, которые будто жили отдельно, и носом, который мог служить еще и открывалкой для бутылок. Ребенком я всегда представляла ведьм в черных длинных плащах и высоких шляпах, но матушка Улла быстро прогнала эти фантазии. Ведьмы носили все те вещи, которыми жители их округа платили им за услуги. Если те вещи плохо сидели, ведьма умела разобрать их по швам и внести нужные правки. Результатом, в случае матушки Уллы, была накидка из лоскутов разных оттенков коричневого и бежевого цвета с зелеными вставками. Накидку так часто латали и перешивали, что изначальное одеяние давно пропало из виду. Ее ступки были босыми. Ведьмы округа не носили обувь.

Она скривила тонкие губы, показывая три зуба, еще оставшиеся у нее. Зубы были неожиданно белыми и крепкими, как древние монолиты гордой далекой эпохи в ее красных деснах. Улла гордилась ими и показывала их при любой возможности, в улыбке или гримасе. Сейчас была гримаса.

— Ленивая девка, — прорычала она, когда я остановилась перед ней. — Рано вернулась, говорит она! Будто я не помогала бедной Венде двадцать четыре часа, чуть не стерев свои бедные ладони до костей.

Я моргнула. Сутки? Нет, это была ошибка. Прошло не больше двух часов с тех пор, как я нарисовала круг рун и вошла в мир сна. Верно? Я ушла не так глубоко, и когда я проснулась… когда проснулась…

Мог ли мир прыгнуть на сутки, бросив меня в реальность на день дальше, чем я ушла?

Матушка Улла все еще ворчала. Я с трудом вернула внимание к настоящему.

— И что девица делала, пока меня не было? — сказала ведьма, стуча пальцами по дверной раме быстрее. — Ушла в лес, играла в мелкие игры, с мелкими заклинаниями, бросив южную грядку гнить!

Плохой знак, когда старая ведьма говорит обо мне в третьем лице при мне. Я открыла рот, гадая, стоило ли объясниться. Но если Улла узнает, что я была в чужом сне, еще и так глубоко, что потеряла день и ночь, не поняв этого, она жутко застынет. А потом резко зашумит со всей силой гнева, и воздух зашипит вокруг нее, и все взорвется, и я пострадаю от последствий хуже, чем упреки за лень. Старая ведьма могла даже перестать меня учить и отправить меня домой. Она уже не раз угрожала мне этим.

И я оставила объяснения и оправдания себе, терпела тираду. Когда у Уллы кончилось дыхание, и она отвернулась и пошла в дом, я последовала, опустив голову покорно. Ведьма села в свое старое кресло у холодного камина и махнула рукой без слов. Но после четырех лет я научилась понимать даже жесты матушки Уллы, и я тут же поставила чайник чая кипятиться. Я высыпала из сумки инструменты для родов, оставила их отмокать в чаше мыльной воды и уксуса. Улла еще не брала меня на роды, но я видела и убирала достаточно последствий, чтобы не давить. Я не хотела изучать эту сторону работы ведьмы, если честно.

Она на время перестала бурчать, холодно молчала, пока я не передала ей деревянную чашку пряного горького чая. Она сделала глоток, закрыла глаза и вздохнула. Волна будто прошла по ее напряженному старому телу, расслабляя все мышцы и суставы, и она обмякла в кресле. Даже ее кривые пыльные пальцы ног растопырились, как у кота, когда она была расслаблена, она закинула ноги на низкую табуретку, которую я придвинула, уперла в нее большие мозолистые пятки.

— Отдам должное девице, — сказала Улла после пары глотков. — Она делает приличный чай.

Я улыбнулась и повернулась к чаше инструментов для родов, закатала рукава, чтобы отмывать их. Я не успела погрузить руки в грязную воду, ведьма фыркнула, будто гавкнула.

— Не сейчас! У тебя сегодня другое задание, с него нужно начать.

Я замерла, глядя в сторону старой ведьмы.

— Я справлюсь сегодня с южной грядкой, матушка Улла, обещаю, — проворчала я. Мне не нравилось ухаживать за садом ведьмы, полном неприятных сюрпризов. — Я хотела сделать это до вашего…

— На это тоже нет времени, — рявкнула Улла, отцепила от чашки длинный палец и указала им на меня. — Ты пойдешь в Сидал. Пока я помогала Венде и ее ребенку, до меня дошла весть, что юная девица Коналл страдает от снов. Да, плохой случай, как я поняла. Что-то гадкое залезло в ее разум, и она вся бледная и слабая, довольно бесполезная для семьи. Они хотели, чтобы я