Настоящий Спасатель. Назад в СССР - Адам Хлебов

Вокруг не за что было зацепиться взглядом, чтобы хотя бы приблизительно определить год или эпоху, в которой я мог бы находиться.

Попал в прошлое? Да ну нафиг.

Смирнов уже стоял на ногах.

— Доктор, Петр Сергеевич, — я обратился к врачу, и он перевел взгляд с девушки на меня, — скажите, а какой сейчас год?

Я читал в фантастических романах о том, что сознание переносится в тело подростка или юноши в другом времени. Но, конечно же, не верил, в то, что это произошло сейчас со мной.

— Смотрите-ка, наш пациент начал связные вопросы задавать, — улыбнулся доктор, — шутишь или придуриваешься?

— Нет, доктор я серьезно. Я не помню.

— Вставай, я тебе помогу, — он помог мне подняться, — с утра на дворе был одна тысяча девятьсот восьмидесятый.

— Охренеть, я так и думал, что примерно восьмидесятые.

Врач рассмеялся. Мы остановились, и он профессионально заглянул мне в зрачки.

— Не примерно, а точно. Восьмидесятый год

— Доктор, а олимпиада уже была?

— Вот, а говоришь, что не помнишь. Всплывает в памяти? Будет в июле, — он заинтересованно смотрел на меня.

— Охренеть…Тысяча девятьсот восьмидесятый. Это же сколько я дел могу понаделать, зная будущее!

— Что? о чем ты? Что ты там наделать собрался? Давай, сам залезть можешь? Какое будущее ты знаешь? — он указал на подножку кареты скорой помощи и нахмурился. От его добродушия не осталось и следа. Мои слова звучали для него как полный бред.

— Ну американцы же объявили бойкот, часть спортсменов от них приедет самоходом. Хороший праздник будет, Мишка улетит весь мир будет смотреть и плакать. Потом олимпиада уже в Америке будет, но уже на этот раз мы не поедем. Но все равно наши в спорте всех сделают. И долго еще утирать нос на олимпиадах, пока антидопинг…

— Какой Мишка, какой улетит, какой антидопинг, что такое сделают, что ты вообще несешь? — он спросил меня немного раздраженно и при этом оглядывался на зевак, будто искал поддержки.

Я посмотрел ему за спину и увидел, как взрослый дядька лет семидесяти, слышавший мою последнюю фразу досадливо махнул рукой и сказал, что у меня не все дома.

Я понял, что мне следует держать рот на замке. Я сболтнул много лишнего и замолк.

Остальные зеваки собирались расходиться, но тут я услышал урчание двигателя подъезжающего автомобиля и протяжный скрип тормозных колодок.

К месту, где собралась толпа подъехал допотопный УАЗик ярко канареечного цвета с синим капотом. На борту на синей полосе красовалась надпись «Милиция». Номера авто так же были черного цвета с белыми буквами, как и у кареты Скорой Помощи.

С водительского сидения слез молоденький сержант, и на ходу надевая фуражку, неспешно приблизился к нам. Он разгладил рубашку, поправил двумя руками свой пояс с ремнем и крякнув обратился ко всем стоящим:

— Так, разошлись граждане и гражданочки. Что тут у нас, доктор?

Сержант не обратил внимания на ворчащих зевак. Кто-то в толпе недовольно бурчал о том, что, когда надо милиция никогда не приезжает вовремя. А вот когда все преступники и бандиты уже скрылись, то милиция тут как тут.

Доктор протянул руку сержанту.

— Смирнов. Врач скорой помощи. А мы уже собирались уезжать.

— Осин. Сержант милиции, — как бы подкалывая в ответ, сымитировал интонацию доктора милиционер, — что с ним? Пьяный, может в вытрезвитель его?

Он кивнул в мою сторону.

— Да нет, не пьяный. Я забираю его в Первую больницу в травму, — доктор снова достал свою записную, на листочке написал мои и свои данные и передал сержанту.

— Видимо, драка была. Сам не видел, но вроде люди тут говорили, парень за девушку заступился. Сейчас пациент не в состоянии отвечать на ваши вопросы, это я как врач вам говорю. Вызывайте через неделю, не раньше. У него бред, амнезия — потеря памяти. Сейчас от него тока вам не будет никакого.

Я обратил внимание на кокарду с советским гербом на фуражке

— Потеря памяти, говоришь. Всё они делают вид, что ничего не помнят, — он убрал листок в левый нагрудный карман форменной рубашки, о огляделся, — свидетели есть? Как выглядели те, с кем он дрался?

Врач подождал секунд десять, затем отрицательно покачал головой. Видимо, дал девушке самой решить — общаться с милиционером или нет. Чтож благородно. Толпа тоже помалкивала.

— Насчет памяти он говорил, что не помнит какой год.

— Ладно разберемся, — милиционер пожал руку врачу и обратился ко мне, — Что случилось? Ты с кем дрался помнишь?

Я отрицательно покачал головой. Он перевел взгляд на доктора. Он уточнил у Смирнова характер и наличие побоев, видимо, чтобы понять есть ли криминальная составляющая.

Потом опять обратился ко мне.

— С тобой всё понятно, толку от тебя… Смотри у меня. Я знаю кто ты и твой домашний телефон у меня — вот здесь, — он похлопал себя по сердцу.

Видимо, последняя фраза должна была как-то дисциплинировать меня и влиять на мое поведение, но я решил промолчать и ничего ему не ответил.

Так. Если я попал в тысяча девятьсот восьмидесятый, то мне нужно для начала оглядеться и освоиться тут. Нельзя особо выделяться среди своих сограждан. Болтать лишнего нельзя. Привлекать внимания нельзя.

Конечно, расстрелять меня не расстреляют, и лес валить не отправят, но попортить жизнь и затаскать по разным конторам могут. Могут даже в психушку на принудительное лечение отправить, а это в мои планы совсем не входило. Я разглядывал забытые цифры «03» на борту скорой.

Сержант развернулся, еще раз строго приказал толпе расходится и направился к своему авто. Секунд через десять УАЗик натужно завелся, обдал окружающую атмосферу облаком сизого выхлопа и уехал.

Я уже хотел пройти внутрь кареты скорой помощи и сеть на лежанку, как к машине подошла та самая красавица, которая оставляла мой номер доктору.

— Макс, спасибо тебе. Все будет хорошо. Я завтра зайду к тебе в больницу. Что-то принести?

Я уже понял, что тело, в которое я попал ходило в кино именно с ней и дрался я из-за нее. Такая красотка пошла на сеанс с Максом Бодровым, чем он такой выдающийся? Мне это еще предстояло выяснить.

Я молча подумал нужно ли мне что-нибудь и отрицательно покачал головой.

— Ну хорошо. Поправляйся скорее, — она послала мне обворожительную улыбку.

— Чё молчишь? Хоть попрощайся с девушкой ради приличия, — слегка подтолкнул меня в бок врач скорой.

— Пока, — выдавил я из себя и попробовал улыбнуться Виктории. Получилось натянуто. Но сейчас это мне было даже на руку.

Она неуверенно помахала мне рукой, на что я ответил ей простым кивком головы.

— Поехали Николаич, — скомандовал доктор водителю и захлопнул за собой дверь.

— Мигалку включать или так поедем?

Глава 2

— Мигалку включать или так поедем?

— Давай мигалку, мы тут товарищем Бодровым и так долго провозились.

В слове «товарищ» не было никакого официоза. Скорее было похоже на приятельскую симпатию. Это звучало, как если бы кто-то из моих друзей назвал меня «господином Бодровым» во времени откуда я прибыл.

Скорая завелась и завыла какой-то особой необычной сиреной, похожей больше на протяжное звучание клавишного электрического синтезатора. Я пытался разглядеть новую окружающую действительность сквозь лобовое стекло, потому что боковые окна были бело-матовыми и через них ничего не было видно.

— Максим, ложись, давай. Тебе нельзя сидеть.

Я, все еще удивляясь, смотрел вперед и видел, как мы выезжаем из парка на дорогу со старыми фонарями с большими лампами накаливания, дающими желтоватый свет.

Мне пришлось подчиниться требованиям доктора и прилечь. Сначала я разглядывал салон и оборудование кареты Скорой Помощи. Но не найдя ничего интересного для себя, я стал вспоминать увиденное, пытаясь сравнить с прошлым временем откуда я прибыл.

В глаза бросался контраст во всём. Люди имели другой взгляд и мимику. Они словно были членами одной большой семьи, к которой я пока еще не принадлежу. Мне было сложно объяснить самому себе в чём была разница.

Ни грамма индивидуализма, что ли, столь разобщившего жителей России в моем времени. Люди были еще не испорчены печатью потребительства.

Даже милиционер, чувствовавший себя хозяином жизни, был каким-то своим, домашним, вызывающим абсолютное доверие в глазах людей. Хотя я был уверен, что они абсолютно не знакомы с ним. Он был таким… Я подобрал слово — человечным.

По мнению большинства зевак, он был не способен сделать что-нибудь плохое, даже если бы очень захотел.

Мне подумалось о том, что мог ли я посчитать