Щелчок - Лидия Чарская

Дядя Иванка осекся, смолк внезапно, оборвав на полуслове свою фразу, и замер на месте…

Замерли и все остальные, взрослые и дети, замер весь табор.

Прямо на них, по дороге, скакали пять всадников… Один взрослый, тоненький студент в белом кителе, и четыре мальчика-гимназиста — все на обыкновенных сытых и быстрых господских лошадях, а один, передний всадник, крошечный по росту мальчуган, белокурый и хорошенький, на статном чистокровном арабском коне.

При виде этого коня дух замер у всего населения табора.

Такого красавца копя еще не встречали на своем пути ни дядя Иванка, ни все остальные цыгане за всю их жизнь.

Рыжая шерсть лошади червонным золотом отливала в лучах утреннего солнца. Пышной волной струились пушистая грива и хвост. Стройная лебединая шея гордо выгибала прекрасную голову с парою горячих, как уголья, глаз и розовыми трепетными ноздрями.

— Смотрите, господа, цыгане! Целый табор! Как это их не видно из усадьбы от нас! — серебристым голоском крикнул передний маленький всадник и круто осадил красавца коня. Осадили своих лошадей и другие.

Цыгане поспешили навстречу вновь прибывшим.

Старая цыганка Земфира, помахивая своими седыми лохмами, подошла к старшему из всадников, черненькому студенту.

— Барин-красавец, хороший, пригожий, — затянула она гортанным неприятным голосом, протягивая смуглую морщинистую руку, — дай ручку, посеребри ладошку, алмазный барин, брильянтовый, яхонтовый!.. Земфира судьбу твою тебе расскажет… Всю правду скажу, ничего не утаю, барин хороший, пригожий, посеребри ручку, богатый будешь, счастливый будешь, сто лет проживешь! Посеребри ручку моему Ваньке на рубашечку, Сашке на юбку!

На эту странную гортанную болтовню черненький студент только рассмеялся звонким молодым смехом.

— Не надо сто лет, бабушка, ой, не надо… Что же это: все свои перемрут, а я один останусь столетний! Скучно! — отмахиваясь от гадалки, шутил он.

— А ты посеребри ручку, глазки твои веселые, — не унималась Земфира.

Студент с тем же смехом полез в карман и, достав какую-то мелочь, подал старухе.

— А гадать не надо, я и сам умею гадать, — смеялся он.

В это время Иванка и другие цыгане окружили маленьких всадников и жадными глазами разглядывали красавца коня.

Белокурый мальчик, сидевший на нем, весь зарделся от удовольствия при виде такого внимания к своему скакуну.

— Хороший конь! Редкий! Откуда он у тебя?.. Поди, тысячу рублевиков за него дадено, — сверкая глазами, выспрашивал гимназиста цыганский начальник.

— Не знаю, сколько! Мне его бабушка подарила, когда я перешел из первого класса во второй, — с некоторой гордостью отвечал гимназистик.

— А эти кони тоже, поди, бабушкины? — снова спросил цыган.

Мальчик не успел ответить. Черненький студент подъехал к нему и, перегнувшись в стременах, сказал по-французски:

— Ну, не советую распространяться больше. Среди цыган — много воров… Бог ведает, что у них на уме сейчас… Поэтому всего благоразумнее будет повернуть домой и скакать обратно… Ну, друзья мои, стройся… И вперед, рысью марш!..

И черненький студент первый пришпорил свою лошадь. Четыре мальчика последовали его примеру и, кивнув цыганам, во весь опор понеслись по мягкой проселочной дороге.

Глава VI

— Вот так конь! — Не конь, а картина! — Жизни не пожалею за такого коня!

— Диво-лошадь, что и говорить! Тысячу стоит, ничуть не менее…

Так говорили между собою цыгане.

Всадники давно уже скрылись из виду, а цыгане, всем табором собравшись в круг, все еще жадно смотрели вслед ускакавшим.

Наконец дядя Иванка вернулся первый на свое место под липой и, почесав кудлатую голову, проговорил:

— Такого коня в жизни я не видывал еще доселе. Теперь день и ночь о нем думать буду… И тому, кто мне этого коня раздобудет, я все отдам, ничего не пожалею… Помощником, рукою своею правою сделаю, как брата родного лелеять стану и беречь, а состарюсь — весь табор ему отдам под начальство, хозяином и старшим его надо всеми поставлю… Только бы вызвался кто из молодцов раздобыть мне красавца коня!

Едва успел окончить свою речь хозяин, как все находившиеся в таборе мужчины, юноши и подростки шумною толпою окружили его и загалдели своими гортанными голосами:

— Пошли меня, дядя Иванка!

— Нет, меня пошли! Я тебе это дело оборудую ловко!

— Лучше меня, хозяин; у меня счастье особенное!

— А мне бабка-колдунья наворожила удачу — всякий раз счастливо коней уводить.

— Ладно, врешь ты все! Я тебя счастливее! Все это знают… Я докажу, пускай только хозяин меня пошлет…

Вдруг звонкий детский голосок покрыл мужские:

— Дядя Иванка, пошли меня!

И, сверкая глазами, Орля вынырнул из толпы.

Дружный насмешливый хохот встретил его появление:

— Тебя?.. Да ты бредишь, что ли, мальчишка! — Не суйся не в свое дело, не то попадет!

— Ишь ты! Наравне со старшими нос сует тоже!

— Проучить бы его за это, братцы!..

— Кнутом бы огреть, чтобы небу жарко стало!

— И то бы кнутом!

Последние слова точно огнем опалили Орлю; он затрепетал всем телом, вытянулся как стрела. Лицо его побледнело, губы вздрогнули и белые зубы хищно блеснули меж них. В черных глазенках загорелся гордый огонь.

— Дядя Иванка! — проговорил он, окидывая окружавших его цыган презрительным взглядом. — Ты — хозяин и начальник надо всеми, следовательно, голова.

И ты меня хорошо знаешь. Кто тебе больше меня добычи приносит? Никто!.. Двенадцать годов мне, а другой старый цыган послужил ли табору так, как я?.. Вспомни: я тебе трех коней у помещика увел, корову у крестьянина, из стада четырех баранов, а сколько перетаскал поросят, овец да кур, и счет потерял… Сам ты меня в пример другим ставишь, Орленком — Орлей прозвал за лихость, так почто же позволяешь издеваться надо мной? Вот они все за награду тебе коня привести обещают, а мне ничего не надо от тебя. Одного прошу: приведу коня — не выгоняй Гальки, дай ей жить у нас, не заставляй ходить на работу. А больше ничего не спрошу… Так пошли же меня, дядя Иванка, Богом тебя заклинаю, пошли!

Горячо и убедительно звучала речь мальчика. И когда он кончил, долгое молчание воцарилось кругом.

Дядя Иванка сидел, опустив голову на грудь, и что-то раздумывал. Прошло минут пять. Наконец он поднял ее снова и обвел глазами толпившихся вокруг него и Орли мужчин и женщин.

— Слушайте все, — возвысил он голос, — мальчишка правду сказал. Ловчее и проворнее его не найти среди нас. Да и ростом он много меньше всех нас будет. Куда мы, большие, не пролезем, он без труда пройдет. Его и посылаю… Слышь, Орля? Посылаю тебя! Отличись, Орленок! А приведешь коня — тебя и твою сестренку к себе возьму в хозяйскую телегу и заместо родных детей буду держать… Вырастешь, опять-таки хозяином вместо себя назначу. И Гальке не житье будет, а масленица тогда. Так и знай… Если же бахвалишься зря и коня не раздобудешь, не погневись, мальчик: тебя кнутом исполосую, а Гальку брошу среди леса — ты это знай… А теперь к делу… Не надо нынче идти на работу! Собирайтесь, женщины! Сейчас двинемся в путь, отойдем подальше через лес, на прежнюю стоянку.

— Слышишь, Орля, мчись во весь опор. Как уведешь коня прямо к последней нашей лесной стоянке лети, там тебя и будем дожидать, — закончил свою речь, обращаясь к мальчику, дядя Иванка.

Глава VII

Ночь. Светлые сумерки окутали землю. Легкий июньский полумрак прозрачен. Отчетливо видно в нем кто идет по большой дороге к усадьбе. Но если прокрасться вдоль берега большого пруда с обрывистыми берегами, можно остаться невидимым в тени ракит.

Небольшая вертлявая фигурка крадется по самому береговому скату, держась за прибрежные ракитовые кусты.

Над головою раскинулись шатром плакучие ивы, и под ветвями их можно укрыться от зорких глаз.

Орля вышел из лесу сразу после заката солнца. Он прокрался между двумя стенами молодой, чуть поднявшейся ржи и достиг пруда. Здесь, под кустом ракиты, дождался он предночных сумерек и пошел дальше.

Теперь уже и до усадьбы рукой подать. Вот белеют стены господского дома за деревьями сада… Лишь бы пробраться в сад, где гораздо темнее от частых деревьев и кустов. А там он осмотрится и проберется дальше под тенью дерев до самого двора, к конюшням.

Жутко одно: не умолкая, трещит у господского дома сторожевая трещотка, и то и дело лают собаки, будя ночную тишину.

Про собак Орля вспомнил, проводя последние минуты в таборе. Он захватил для них с собою сухих корок черного хлеба.

Медленно прокрался цыганенок берегом пруда и подобрался к изгороди усадьбы. Она была невысока: аршина два, не выше.

Выждав время, когда трещотка ночного сторожа затихла в отдалении, Орля быстрыми движениями рук и ног вскарабкался на забор и оттуда соскочил в сад, прямо в колючие кусты шиповника. Больно исцарапав себе лицо и руки, но не обратив на это никакого внимания, мальчик бросился вперед, держась все время в тени деревьев.