Перестройка - Александр Ванярх

— Вы меня извините, я, когда вас увидела — обрадовалась, и получилось как-то нехорошо, уж больно эмоционально.

— Это я должен извиниться, что не помню вас.

— Конечно, куда же вам, столько нас было. Я первый раз вас увидела, когда вы привезли Володю Марченко в Планерское на море.

— Так это вы были? Надо же, вот здорово! Живете в Феодосии?

— Я же говорю — соседи мы с Галиной Степановной, вчера только на кладбище ее видела.

— На кладбище?

— А вы что, не знаете?! — Раиса испуганно посмотрела на Ивана.

— Ничего не з-знаю, г-го-ворите, Рая, г-го-ворите, — Исаев опять стал заикаться и это еще больше испугало медсестру.

— Я не должна была вам говорить, вы уж меня не выдавайте. — У Раисы неожиданно навернулись на глаза слезы.

Иван, взяв себя в руки, спокойно сел на кровати, подтянувшись за спинку, и тихо, но решительно сказал:

— Не волнуйтесь, я умею держать язык за зубами. Говорите.

— Никита Игнатич умер.

— Когда?

— Вот вчера и похоронили.

— Оля была?

Раиса присела на край кровати:

— Нет, Оли не было, я не стала расспрашивать, видела только, как Галина Степановна увела Ванятку.

— Мальчика брали на кладбище, зачем?

— Иван Егорович, вы только успокойтесь, я очень неправильно поступила, рассказав все вам, мне влетит за это. — Раиса вдруг расплакалась.

— Ну, бросьте вы, я сказал — никому! Как я завидую Марченко. — Иван обнял за плечи девушку и, как мог, стал успокаивать.

— А как я завидовала Оле, когда вы ее привезли тогда вечером, как на вас тогда тетка Галя наехала! — вдруг рассмеялась сквозь слезы Раиса.

— Жаль Никиту Игнатьича, толковейший был человек, пусть земля ему будет пухом. Так после того, как на меня Галина «наехала», Никита Игнатич мирил нас, да так до конца и не помирил.

— Она со всеми так, все ей не угодны. Никита Игнатич любил ее, и как она над ним ни издевалась, не мог бросить. Правда, мамка говорит, что уходил он от нее два раза, но потом опять возвращался.

— Конечно, жизнь есть жизнь. Жалко старика, милый был человек.

— И что удивительно, Галина все охает, ахает, ко мне за помощью обращается, а он — ни разу.

— Да. И как вас, простите, тебя на медсестру угораздило?

— Да так, в мединститут не прошла, вот и..., — Раиса развела руками.

— А как же с Вовкой? Дети?

— Конечно есть, притом двое, мальчик и девочка, уже взрослая, не то что ваш.

— Ну да! А Марченко теперь кто? Мы же с ним после Планерской так и не встречались.

— Да как же: Водитель он, на автобусе колесит по Крыму. Живем хорошо, недавно квартиру получили. Поправитесь, заходите.

— Конечно, само собой!

Раиса встала, заторопилась уходить.

— Минуточку, Рая, можно я вас так буду называть?

— Отчего же, ваш Ванятка меня иначе как Райкой и не величает.

— Я бы очень просил никому о том, что я в госпитале, пока не говорить. У Оли диплом, пойдут разговоры. Кого бы я хотел видеть — так это Ванятку, но и ему пока нельзя, пусть думает, что я на ученьях, так будет лучше.

— Хорошо, хорошо, Иван Егорович, я только Вовке скажу, у нас с ним секретов нет, иначе он узнает и никогда мне не простит. Тем более что он о вас часто вспоминает.

— Ладно, договорились. А вот, глядя на вас, кто бы мог подумать, что вы летали на планере!

— Почему же? Между прочим, это я Олю уговорила записаться в школу.

— Вы сейчас такая солидная, такая...

— Ну что вы, я какой была, такой и осталась, не как некоторые...

Иван стал анализировать полученную от медсестры информацию: «Жаль Игнатьича, ведь и шестидесяти не было... И почему мои не сказали? Вот конспираторы! А Оля? По идее она уже должна была защититься еще в июле. Тогда где же она? Что-то тут не так, надо позвонить отцу».

Исаев всегда перед сном долго костылял по живописному госпитальному дворику, сидел на лавочке в вечернем сумраке. Вот и сейчас он медленно спустился со второго этажа и поковылял по пустынному, поросшему кустами туи и шелковицы двору. Подошел к телефону автомату, постоял возле него, не решаясь — звонить или не звонить. Да так и не позвонил, подумал: «Может спят, они рано ложатся, зато рано встают». И, приняв такое решение, вновь застучал костылями по аллее.

А на следующий день, к большому удивлению Исаева, нагрянул к нему Марченко со всей своей семьей, да еще и с Ваняткой. Увидев отца, он вначале не узнал его, и только когда Иван позвал, вихрем понесся навстречу. Исаев, бросив костыли, встал на колени и Ванятка повис у него на шее.

— Папочка, миленький, родненький, я так и знал, что неправду говорит бабуля, что ты умер! Вот же живой ты, я теперь всегда к тебе убегать буду! — И мальчишка всем своим горячим тельцем прижался к голове Ивана, гладил кудрявые волосы и все щебетал, щебетал: - Папочка, миленький, родненький. Ух, ты, щетина, какая! Ты побрейся, а то колется, а Райка хорошая, и чего ты на ней не женился, вон Вовка — не нарадуется.

Вовка с Раисой и детьми стояли в сторонке и, наблюдая эту сцену, улыбались.

— Что же ты на мамку свою такое говоришь-то? И бабуля у тебя х-хорошая, — наконец вымолвил, чуть заикаясь, Иван.

— Не хорошая, не хорошая, она меня от бабушки Риты забрала, а дедуленьку-то моего родненького в землю зарыла! — и мальчик заплакал навзрыд. — Папочка, пойдем, заберем его оттуда, ему там плохо. Он приходил ко мне вчера ночью и говорил, просил забрать, давай заберем его!

— Да успокойся, Ванечка, все у нас будет хорошо, у тебя еще один дед есть, Виктор. Он-то живой.

Мальчишка как-то вдруг сразу успокоился и по-взрослому сказал:

— Баба Галина о нем плохо говорит и опять неправду, а дед Виктор мне велосипед подарил, поедем с нами домой, папочка, поедем, мне плохо без тебя. А мамочка моя в Африку укатила.

— Как в Африку?! — выдохнул Иван.

— Так, в Африку! Я слышал, как баба Галя соседке хвасталась!

— Ну, теперь мы пропали, — сказала Рая, — узнает Галина, бойня пойдет.

— Пусть только попробует!

Глава пятая

Почти год Иван колесил по госпиталям, был и в Симферополе, и в Севастополе, и даже в Одессе. От инвалидности категорически отказывался.

И не перед кем он не был в таком долгу, как перед Виктором и Ритой. Старики часто навещали его, как могли — успокаивали.

Вначале Иван совсем пал духом, когда понял, что Ольга предала его. Тогда Виктор Иванович даже устроился сторожем в госпитале, чтобы бать рядом, но то ли молодость взяла свое, то ли Исаев все же переборол себя, но где-то через неделю он успокоился. Вскоре его перевели в Симферополь. Кости срослись довольно быстро, а вот последствия нервного стресса сказывались на здоровье еще долго. И опять операции, операции, операции...

И вот, наконец, капитан Исаев, списанный с ВДВ, почти здоров, но еще с палочкой, прибывает к новому месту службы в город Бендеры, что стоит на берегу живописного Днестра в Молдавии.

Крепость Тигина, о ней ходили легенды. Иван ни одной из них пока не знал, а потому просто с любопытством смотрел на земляные насыпи, под которыми располагались казармы, на крепостной вал, защищающий крепость широченный ров. Дежурный по части подвел его к казарме роты, которой предстояло командовать Исаеву.

— Ну вот, товарищ капитан, ваше хозяйство: казарма, учебный корпус, дальше заходите, разбирайтесь сами. Одно лишь скажу: вашу роту иначе как «черная сотня» и не называют, за мою службу в ней сменилось четыре ротных.

— Почему «сотня» — ясно, а вот почему «черная»?

— Так связисты, у них и петлицы, и эмблемы черные.

Иван зашел в роту. Прохладное грязное помещение, у тумбочки дневального никого нет. В расположении тихо. И вдруг со стороны спального помещения послышались лихие переливы баяна:

Меня мама провожала,

А отец бухой стоял!

Капитан направился туда, откуда неслись звуки. Но дверь казармы с грохотом открылась, и на пороге показался солдат с баяном. Под глазом у него красовался большой синий фингал. Рыкнув басами, он спросил:

— Ты кто?

Солдат явно был под хмельком.

— Да, играешь ты мощно, а баян-то тульский — фирма, можно попробовать?

— А чего, умеешь, что ли?

— Та так себе, батяня когда-то играл, а музыку люблю.

— Пожалуйста, мы не жадные, чего с дубинкой-то, десантник?

«Мы на землю часто,

Как с луны слетаем»

— Вот это да, не думал, что тут десантную лирическую услышу! Откуда знаешь?

— Я всю жизнь десантником мечтал быть, а вот попал... Ну, давай, капитан, врежь!

Иван взял баян, нежно погладил его, будто протирая, не разжимая мехов, прошелся по клавишам и, грустно вздохнув, вернул:

— Как звать-то тебя, боец?

— Колька, а чего, чудной ты какой-то. Может, ты и не офицер вообще? Форма летная и значок парашютиста, а с палкой.

— Ладно, Коля, офицер я, к тому же ваш новый командир роты, А вот это откуда? — указал Исаев на синяк.