Крыши Савоны - Лайош Мештерхази

Я чувствовал, что я был так храбр в поезде благодаря необыкновенным часам, но если мы окажемся где-нибудь на берегу моря или поднимемся на гору Риги, сядем на сухую редкую траву над городом, над далекой панорамой голубого залива, и будем смотреть на белые пароходы, то тут у меня лихости не хватит. Я стану бесприютным, жалким и одиноким, не мужчиной-победителем, а совсем кротким человеком, которому нужны друг, любовь и покой. Что же будет, когда я выдам себя? Это тоже промелькнуло у меня в голове, и, если уж быть откровенным, то именно об этом я и подумал. Но тогда я еще многого не понимал – на этом ветру, приносившем запах моря, в этом отрезвляющем сиянии солнца я думал: вдруг это всего лишь случайное приключение? А я еду в Париж – на год. А, может, и не на год! Что-то со мною будет?… Будет война. Переживу ли я ее?

Настоящие приключения сейчас только и начинаются, глупо и бессмысленно останавливаться на первой же станции. Почему ты встретилась мне не в конце пути, Нина?! Зачем так сразу, в Генуе, когда я даже не дошел до родины моих мечтаний? Ведь это даже не начало начал. Я был похож на человека, который выиграл в рулетку на первую же ставку выигрыш, будь он каким угодно крупным, кажется недостаточным, потому что это лишь первая ставка. И я сказал себе: если она не сможет дозвониться и на оставшиеся две монеты, пусть рок свершится, да свершится святая воля божественного телефона-автомата.

А автомат заглотал все наши монетки. Над ним красовалось изречение, которое должно было пробуждать патриотические чувства. Я читал его, пока Нина стояла у телефона вполоборота ко мне, слегка склонившись. Может, и у нее пропало настроение?… Кондукторы размахивали руками, стучали дверями. Нина обернулась, и какое-то мгновение еще растерянно стояла на перроне. Тут я должен был вскочить в вагон и снять ее вещи. Но я дал клятву телефону-автомату и то ли поэтому, то ли по другой причине не сдвинулся с места. Раздались свистки, крики. Нина отчаянно прижалась ко мне – и поезд уже тронулся, когда она впрыгнула в вагон.

Я же стоял над своим чемоданом и махал ей рукой долго-долго. Я еще очень долго видел ее. По самый пояс высунулась она из окна и махала мне, ветер трепал ее белую блузку, и, казалось, она билась в окне, как маленькая белая птичка, а этот хищник – черный поезд, уносил ее вдаль. Потом ко мне подошел железнодорожник, тронул за плечо и сказал:

– Пожалуйста, синьор, вон там работает.

В двух шагах позади меня, на другом столбе висел еще один телефон-автомат. И действительно, кроме патриотических изречений, его украшала надпись: «Работает».

На следующий день я продолжал свой путь. Скорый поезд, отходивший утром, быстро дошел до Савоны. Я не очень помню ее, ведь города показывают поездам свои задворки. Кажется, Савона довольно долго тянется вдоль берега моря, перед моими глазами проплывали брандмауэры, балконы, устроенные на крышах; красноватые железные и темные черепичные крыши. Немое скопище камней. Этот ранний поезд не останавливался в Савоне, он только замедлил ход и, тихо раскачиваясь, прошел над городом.

Над городом, в котором где-то спала Нина. Где-то, под одной из крыш, под черепичной, или под железной, или под плоской, как терраса, на которой сушится белье.

Скоро я доеду во Вентимилии. Там я буду совсем один в длинном поезде. Со мной поедут лишь два взвода фашистской милиции. Таможенники будут грубы и недоверчивы, а поезд дальше не пойдет, и французский состав тоже не подойдет сюда за мной. Мне придется шагать пешком по рельсам через границу. И тут, и там мобилизация. Экспресс «Азур» ходит с разрывом в несколько сотен метров. Меня немного помучают, ведь они чиновники, а я еду туда, к противнику. Потом разрешат мне взять чемодан и шагать дальше. Я пойду по железнодорожному мосту над каменным ложем притихшего и усталого горного ручья. Направо – белые скалы, налево – море. В одиночестве я перейду границу на мосту, французский поезд ждет меня на той стороне.

Направо – белые скалы. И эти белые скалы полны пещер и с той, и с другой стороны. Это укрепления, со стволов орудий сняты чехлы, на замаскированных сторожевых постах – караулы в полном составе, и там, и тут. Налево – море, а на нем военные корабли.

Я пойду по мосту один. Сколько тысяч глаз, сколько биноклей будет следить за мной? Стрелять они пока не будут.

Поезд покачивал меня над Савоной, и было очень странно думать о том, что в этом неизвестном м«е городе, где я никогда не бывал, через который ни до того, ни после даже не проезжал., что в этом городе сейчас спит моя почти возлюбленная. Уже рассвет, она явно спит, сжавшись в комочек. Девушки всегда так спят. И в такое время, на рассвете, они спят очень тихо, дышат еле-еле. Ее прекрасное лицо бледно и серьезно, оно светится в обрамлении разметавшихся черных волос. На легком одеяле лежит ее рука, рука, которая обнимала меня. Сейчас она под крышей, под любой из этих крыш. Почему-то именно в Савоне.

Все это случилось так, как я тут рассказал, и никакой политики тут нет.

Quod erat demonstrandum [6].

Примечания

1

Имеется в виду южная часть Словакии, которая была передана гитлеровцами Венгрии по Первому Венскому арбитражу (ноябрь 1938 года).

2

Оливковое масло фирмы «Сассо».

3

Не курить» и «не высовываться» (ит.).

4

Черт возьми! (ит.)

5

Дорогая (ит.).

6

Что и требовалось доказать (лат.).