Я — Оззи - Оззи Осборн

Эх, было времечко.

Я ненавидел школу, как же я ее ненавидел!

До сих пор помню свой первый день в школе Prince Albert Juniors в Астоне. Я был пойман за шиворот и силой туда доставлен, вереща и брыкаясь по дороге.

Единственное, чего я с нетерпением ждал в школе, был звонок в 16.00. Я не умел нормально читать, соответственно, не получал хороших оценок. Знания в моей башке не задерживались, а я не мог понять, почему вместо мозга у меня бесполезный холодец. Когда я листал книжку, мне казалось, что она написана по-китайски. Чувствовал себя тупицей, полным неудачником. Только когда мне было за тридцать, я узнал что у меня дислексия, синдром дефицита внимания и гиперактивности[6]. В то время об этом дерьме никто не слышал. В классе было человек сорок и если кто-то чего-то не понимал, учитель скорее не пробовал ему помочь. Нам разрешали бездельничать, чем я и пользовался. И когда кто-нибудь пытался подъебнуть меня за тупость, например, заставлял читать вслух, то я пробовал рассмешить одноклассников. Придумывал такие глупости, чтобы другие смеялись.

Наверное, единственным преимуществом моей болезни было то, что дислектики очень креативны. Так по-крайней мере мне сказали. Мы думаем не так как все. Но не уметь читать как все нормальные люди — это стыд и позор. Я всегда жалел, что не получил добротного образования. Книжки — это клёво, в натуре! Находить время для чтения книг, бля, — это феноменальное дело. У каждого должна быть такая возможность. За всю свою жизнь мне удалось дочитать книгу до последней страницы только пару раз. Раз в пятилетку у меня в голове что-то разблокируется и я стараюсь читать как можно больше. А когда снова включится блокада, могу только пялиться в книгу как баран на новые ворота.

Сколько себя помню, в школе все называли меня Оззи. Понятия не имею, кто это первым придумал, а также когда и зачем. Наверное, это было уменьшительным от фамилии. И абсолютно соответствовало моей клоунской сущности. С тех пор как эта кликуха приклеилась ко мне, только моя семья продолжала называть меня Джон. Сегодня я вообще не реагирую на свое настоящее имя. Если кто-то говорит: «Эй, Джон! Иди сюда!» — я даже не оборачиваюсь.

По окончании начальной школы я перешел в среднюю школу на Бирчфилд Роуд в Перри Барр. А там уже носили униформу. Это было необязательно, но практически у всех она была, включая моего младшего брата, который прикидывался пай-мальчиком. Ежедневно приходил в школу в пиджачке, старых фланелевых брючках и рубашке с галстуком. А я красовался в заляпаных калошах, рваных джинсах и старых, пропахших потом, свитерах. Мистер Олдэм, директор школы, постоянно устраивал мне показательные выволочки, всякий раз я попадался ему на глаза:

— Джон Осборн! Приведи себя в порядок! Ты позоришь школу! — Орал он на весь коридор. — Почему ты не берешь пример с брата?

И лишь однажды мистер Олдэм отозвался обо мне по-хорошему. Я стуканул ему, что, мол, один из старшеклассников попытался отравить рыбок в аквариуме и плеснул в воду средство для мытья посуды. Меня даже похвалили на линейке:

— Благодаря Джону Осборну нам удалось задержать негодяя, совершившего этот гнусный поступок.

Но мистер Олдэм и не знал, что это я пытался отравить рыбок, заливая «Фэйри» в аквариум. Только очканул на полпути. Зная, что пену в аквариуме и так повесят на меня (я был виновником всего плохого, что случалось в школе), я решил, что ничего не случится, если переведу стрелки на кого-нибудь другого. И план сработал.

Был один учитель, которого я даже любил — мистер Черрингтон — за его страсть к истории Англии. Он забрал нас как-то на открытый урок в место под названием Пимпл Хилл, где ранее возвышался замок Бирмингем. Это было классно! Рассказывал об укреплениях, местах захоронений, средневековых орудиях пыток. Никогда в жизни ни один урок мне так не понравился, хоть я не получил хорошей оценки, потому как не смог ничего написать в тетради. Вы будете смеяться, но единственным предметом, по которому я успевал на Бирчфилд Роуд, была обработка металла. Наверное, потому что я унаследовал тягу к металлу от отца-инструментальщика. И даже занял первое место в классном конкурсе на изготовление шпингалета. Но это вовсе не означает, что я перестал чудить. Наш трудовик, мистер Лэйн без устали лупил меня под зад обрезком доски. Лупил от души и тогда мне казалось, что моя жопа отвалится. Но несмотря на это, он был дядька что надо. Хоть и страшный расист. Я фигею, что он нам рассказывал. Он сегодня бы за это загремел.

На уроках по обработке металла я делал такой прикол: брал однопенсовую монету и три−четыре минуты нагревал ее паяльной лампой, а затем подкладывал на стол мистеру Лэйну. Когда тот садился и из любопытства брал монету в руки, сначала было слышно только: — Аааай!

И тут же:

— Осборн! Гаденыш!

Ха, ха!

Ах, этот старый добрый прикол с монеткой! Полный отпад, чувак!

Когда мне было 11, ну может 12 лет, ребята постарше надо мной издевались. Поджидали после уроков, снимали штаны и прикалывались. Приятного мало. Правда, меня не трахали и не дрочили мой болт, ничего подобного не было, так, для ржачки, как это делают мальчишки в их возрасте. Но мне было стыдно, вдобавок, я был запуган и не мог рассказать об этом родителям. Дома мы часто донимали друг друга (ничего удивительного — в тесной клетушке жило шестеро детей), но именно поэтому я не видел смысла жаловаться. Мне казалось, что это я виноват.

По крайней мере, решил, когда я выросту и у меня будут дети, скажу им: «Не бойтесь рассказывать маме и папе о своих проблемах. Вы знаете, что такое хорошо и что такое плохо! И если кто-то захочет сделать с вашим телом что-то, что не нравится вам, просто идите с этим к родителям». И поверьте, если бы я узнал, что какой-то подонок причинил им боль, то пустил бы кровушки этому сукиному сыну.

В конце концов, нашелся способ как покончить с этими преследованиями. Я заприметил самого большого парня на площадке и кривлялся до тех пор, пока тот не рассмеялся. Так он стал моим другом. На вид мой великан был чем-то средним между кирпичным «очком» и долбаной горой Сноудон. Если бы кому-то взбрело в голову поприкалываться над ним, то этому смельчаку пришлось бы месяца полтора питаться в столовой через соломинку. А на самом деле, это был добродушный великан. С тех пор как мы подружились, никто уже ко мне не приставал — и очень хорошо, т. к. дрался я так же плохо, как и читал.

Одним из тех, кто меня ни разу не тронул в школе, был Тони Айомми. Учился на класс старше и все его знали, он умел играть на гитаре. Хотя он не задирался, я и так чувствовал перед ним респект. Тони был высоким, красивым, все девчонки сохли по нему. А дрался он так, что никто не мог его завалить в партер. Раз он был старше меня, значит, мог дать под зад пару раз, или чего покруче, не более того. Если вспомнить Тони в школьные годы, то приходит на ум день, когда нам разрешили принести в школу рождественские подарки. Тони заявился с ярко-красной электрогитарой. Помню, тогда подумал, что ничего круче в своей жизни не видел. Я всегда хотел играть на каком-нибудь инструменте, но у стариков не было на это денег, да и у меня не хватало усидчивости. Больше пяти секунд ни на чем сосредоточиться не мог. А вот Тони, тот умел играть. Был талантлив от рождения. Ему можно было дать какие-нибудь монгольские волынки, и через пару часов он научился бы на них лабать блюзовые риффы. В школьные годы мне было интересно, как сложится его судьба.

Должно было пройти еще несколько лет, прежде чем наши пути вновь пересеклись.

Когда я подрос, начал чаще пропадать в туалете с бычком в зубах и реже появляться в классе. А коптил уже так, что постоянно опаздывал на утренние построения, которые проводил мистер Джонс, тренер школьной команды по регби. Как же он меня ненавидел! Заставлял меня оставаться после уроков и издевался надо мной на глазах других детей. Но самое большое удовлетворение ему приносило наказание ботинком. Мистер Джонс посылал меня к противоположной стене класса, к полке со спортивной обувью, откуда я должен был принести ботинок самого большого размера. Потом мучитель направлялся туда сам с проверкой, и если находил теннисные туфли большего размера, то я получал по заднице по двойному тарифу. Никто не издевался надо мной, так как он.

Кроме того, по утрам мистер Джонс устраивал проверку внешнего вида, в частности, осматривал наши шеи с помощью белого полотенца. Если полотенце становилось грязным, провинившегося нещадно полоскали как животное под классным умывальником.

Никто не издевался над нами так, как этот мистер Джонс.

Довольно быстро я смекнул, что у стариков бабок меньше, чем у родителей моих товарищей. Наверное, понятно, что каждый год мы не отлеживались на Майорке, потому что надо было прокормить и одеть шестерых Осборнов. Я впервые увидел море, когда мне было четырнадцать, да и то, благодаря тетушке Аде из Сандерленда. А уж океан с водой, в которой не плавают какашки из Ньюкасла и в которой за три секунды не замерзнешь нахер, и вовсе когда мне было за двадцать.