Держиморда (СИ) - Путилов Роман Феликсович

- Степаныч, это ты что ли? — прогудел он низким басом.

Ты меня знаешь? — задушено просипел я.

— Ты что меня не признал? Я же Архип, Петров сын, дворник в доме, где ты квартируешь.

— Извини, Архип, меня по голове ударили и, кажется, не один раз. Сам себя не узнаю. — с трудом, продираясь через натужное дыхание, прохрипел я.

— Ну да. — глубокомысленно заметил Архип, разогнувшись и опершись на черенок лопаты: — сейчас время такое, свобода. Городовому по голове получить легче лёгкого.

— Архип, ты меня до моего жилища не проводишь, а то ноги совсем не слушаются? Только помоги подняться, пожалуйста. — попросил я, поняв, что в этом квесте, без посторонней помощи, я до финиша не дойду

— А что не проводить, можно и проводить. — Могучая рука легко и резко вздёрнула меня вверх, да так, что меня опять чуть не вырвало. Видя, что клиента повело в сторону, Архип обхватил меня за плечи и что-то негромко бормоча в густую бороду, куда-то повёл. Не сразу, но я разобрал, о чём он толкует.

— Только ты, Пётр Степанович, имей в виду — за тобой уже два раза приходили, эти, как их, свободные граждане. Я их во двор не пустил, сказал, что нет тебя на службу ушёл. Ну, если кто-то увидит и донесёт, сам понимаешь…

- Я тебя, Петрович, услышал. Спасибо тебе. Я только переоденусь и сразу уйду, где-нибудь пережду.

Мы наконец дошли до темно-серого дома, похожего на старую казарму, по лестнице, ведущей вниз, спустились и оказались в вытянутом полуподвальном помещении, куда выходило множество деревянных дверей. В этом коридоре было сыро, пахло кислой капустой, каким-то подгоревшим жиром, и ещё чем-то неприятным. Навстречу нам попалась толстая баба в мокром фартуке, с трудом несущая, прижав к животу, красными, распаренными руками деревянную кадушку, которые я раньше видел только в музее крестьянского быта при помещиках. Протискиваясь мимо нас с дворником, тётка зыркнула на меня как-то совсем не по-доброму.

— Вот твоя комната, Степаныч. — дворник остановился напротив одной из многочисленных деревянных дверей, выкрашенной мрачно-коричневой краской, как, впрочем, и все остальные двери в коридоре.

— Ключи-то с собой или мне дворницкую надо идти? — Петрович прислонил меня косяку и смотрел вопросительно.

— Сейчас, погоди минутку. — я зашарил рукой по карманам галифе и, к моему облегчению, рука извлекла наружу длинный ключ с крайне примитивными выступами бородки.

Ну всё, Степаныч, ты дома, а я побегу во двор, посмотрю, что да как. — рывком распахнул дверь мой провожатый подтолкнул меня вперёд: — Ты давай, поспешай. Лукерья не зря назад не идет, небось за рэволюционэрами побегла.

Я стоял на пороге, абсолютно не знакомым мне, небольшой комнатенки и не решался сделать следующий шаг. Обстановка была откровенно убогой — металлическая кровать с шишечками, заправленная серым одеялом и горкой подушек, накрытых белой кружевной накидкой выглядывали из-за массивного шкафа, делившего комнату на две части. Ближе к двери к стене был прибит примитивный умывальник в изголовье. В углу к стене был прибит примитивный жестяной умывальник «дачного» типа, с торчащим вниз соском и такого же пошиба раковина, слив которой уходи в ведро, приютившееся под раковиной. Тут же примостился небольшой круглый стол с парой потертых стульев с гнутой деревянной спинкой. В «красном» углу висела небольшая потемневшая икона с окладом светлого металла и висящей под ней, погасшей, лампадкой. За столом высился, в тон шкафу, буфет, под д стеклом которого стояла фотография типичная для дореволюционного времени. На фотокарточке, хорошей чёткости и с логотипом какого-то фотоателье, была изображена молодая пара— мужчина на вид 25, со строгим, типичным для того времени, скуластым лицом, в форме, как я понимаю городового, лычками старшего сержанта на погонах. Он сидел в красивом кресле, придерживая перед собой саблю в черных ножнах. За спиной мужчины, положив ладонь ему на плечо, стояла невысокая худенькая девушка, Одета девушка была по-городскому, в светлом платье, с рядом маленьких пуговок, застегнутых под горло, дурацкой темной шляпке с какими-то цветами и кружевном платке, накинутом на плечи. На обороте фотокарточки фиолетовыми чернилам была выведена надпись — седьмое августа одна тысяча девятьсот шестнадцатого года. Я шагнул к небольшому мутному зеркалу, что висела надо рукомойником. Было плохо видно, но сомнений не оставалось — из зеркало смотрел на меня мужчина, изображенный на фотокарточке, с небольшими, светлыми усами и коротким чубчиком на коротко-стриженной голове. Вместо того чтобы рыдать и ударится в истерику, я заметался по небольшой комнате, просматривая полки и ящики шкафа и буфета, скидывая всё ценное и полезное в темно- коричневый вещевой мешок, который я обнаружил висящим на вешалке у входной двери. Буквально через десять минут я был наскоро переодет, обут в юфтевые сапоги, вдетые в смешные кожаные галоши. Я понимал, что если еще раз пройти по комнате с более тщательным обыском, то количество полезных «ништяков» сильно увеличится, но мне не давал расслабиться злой взгляд давешней бабы, и боюсь, что о неприкосновенности жилища в данной местности не слышали, так что, за коричневой дверью комнаты долго не отсидишься. Но мысли мыслями, но организм требовал своего. Я сам не понял, как оказался на мягко скрипнувшей под моим весом кровати, голова обессиленно откинулась к, оклеенной бумажными обоями, стене, глаза сами прикрылись…

Посторонний шум вырвал меня из сладкой дремы (Сон во сне? Забавно), заставив меня вскочить на ноги. Небольшое окошко под потолком выходило на какую-то улицу, позволяло видеть только ноги, проходящих мимо людей. Сейчас мимо, занавешенного белой марлей, окна, очень спешили ноги, как бы, не десятка человек. Мне очень не понравилось бегущие куда-то люди. Я сунул сверху в мешок икону со стены, накинул на себя черное пальтишко с серым барашковым воротником и чёрную мерлушковую шапку типа кубанки, подозреваю, что это старая форменная, но никакой другой в комнате не было, после чего осторожно выглянул в коридор, но ничего подозрительного не увидел. Где-то, за дверьми, разговариваю люди, что-то шипело и шумело, обычная жизнь перенаселенного подвала. Я аккуратно повернул ключ в замке на три оборота и направился к выходу из полуподвала. Когда до лестницы оставалось пройти буквально пятнадцать шагов, сверху, с выхода на улицу, раздался перестук множество ног. Я замер, а лестничный проём вдруг потемнел и в подвал, по ступеням, вбежало множество людей.

— Вон он, душегуб, уже в пальте! — тесный коридор наполнил истеричный бабий визг, я даже догадался, кому он принадлежал. Впереди гомонящей толпы, мели грязный пол широченными клёшами, два невысоких квадратных морячка, с хорошо различимыми красными погонами на черных бушлатах. На стволах их винтовок, красноречиво направленных в мою сторону, холодно поблескивали узкие кончики четырехгранных штыков.

Очевидно, что это ко мне. За Ваньку пришли спросить, и боюсь, «отъехать» на приверженности демократическим идеалом революции и на членстве в РСДРП (Б) с одна тысяча восемьсот девяносто девятого года не получится. Позже я пытался анализировать произошедшее и пришёл к выводу что я ни в чём не виноват. Револьвер сам выскочил из кармана пальто, а я только нажал на спусковой крючок. Здоровенная машина смерти, неожиданно сильно, лягнула меня в руку, чуть не выпав из не ожидавшей этого подвоха кисти, выплюнула из ствола и барабана сноп искр и клубы вонючего дыма. Потом палец нажал на спусковой крючок еще раз, но ничего не последовало. Ни знаю, какой черт наворожил мне отвести назад торчащий клюв курка, но после этого выстрел последовал, а потом еще и еще. Я, как ковбой из старого вестерна, палил из этой натуральной пушки от пояса, взводя курок после каждого выстрела. К сожалению режим «Бесконечные патроны» в моем сне отсутствовал, и барабан я отстрелял очень быстро. Когда курок щёлкнул вхолостую, я зачем-то гаркнул «Viva la Imperia» на смеси латино-французского, а зачем — сам не знаю. В спертом воздухе подвала витало густое облако порохового дыма, а все, кто секунды назад, бежал ко мне, сейчас неаккуратными кучками лежали на полу и на ступенях. Кто-то громко и протяжный стонал, но никто не шевелился. Морячок, что вырвался вперёд, был явно неживым — из-под крепкого тела, туго обтянутого коротким, чёрным бушлатом, начала растекаться тёмная, густая лужа. Его руки, вытянутые вперёд, казалось вот-вот дотянуться до отлетевший в мою сторону длинной винтовки. Где-то в клубах серенького дыма, кто-то горестно и протяжно завыл: