Только не говори маме. История одного предательства - Магуайр Тони

— Оставь меня в покое, — беззвучно прокричала я, призывая на помощь все свои душевные силы, чтобы оттолкнуть ее.

Мои глаза открылись, и теперь лишь пыльные мушки плясали в воздухе, но стоило мне прикоснуться руками к своему лицу, как они тут же стали влажными от детских слез на взрослых щеках.

— Тони, — прошептала она, — позволь мне рассказать тебе, что же произошло на самом деле. Время пришло.

Я знала, что Антуанетта уже проснулась и теперь мне не удастся загнать ее в то дремотное состояние, в котором она пребывала все эти годы. Закрывая глаза, я впустила к себе ее шепот, чтобы он наконец рассказал нашу историю.

Глава 2

Мои первые воспоминания связаны с тем периодом, когда мы с матерью жили в домике с садом в Кенте, где моя миниатюрная бабушка была частой и желанной гостьей. Едва заслышав ее голос, звавший: «Антуанетта, где ты?», как будто она искала меня, я бросала все свои дела и мчалась к ней навстречу, чтобы оказаться в ее теплых объятиях.

У нее был особенный запах — смесь пудры и ландышей, — и в будущем он неизменно вызывал в моей памяти воспоминания о ней. Вместе с этим ароматом я вдыхала любовь, которая связывала нас с бабушкой.

В солнечные дни она предлагала прогуляться по главной улице Тентердон, и мы обязательно заходили в уютную чайную с дубовыми балками под потолком. Перед прогулкой меня переодевали в чистое платье, мыли мне лицо и руки, расчесывали волосы, чтобы я выглядела достойно.

Бабушка надевала туфли на высоких каблуках, брала сумочку в тон, мама красила губы яркой помадой, припудривала нос, и мы втроем выходили в город.

Официантка в черно-белой униформе провожала нас к столику, и бабушка заказывала послеполуденный чай. Блинчики с джемом и кремом, за которыми следовало розово-желтое мороженое, я запивала соком, а взрослые пили чай.

Моя мать, в платье с квадратным вырезом, с непокрытой головой, весело болтала с бабушкой, которая всегда, независимо от погоды, прятала свои огненно-рыжие волосы под шляпкой. Дамы ее возраста в цветастых платьях, соломенных шляпках или таблетках с улыбкой приветствовали ее, непременно отмечая, как я выросла, комментировали погоду, что мне, ребенку, казалось излюбленной темой разговоров у взрослых.

Среди других особенных событий я выделяла визиты к миссис Триветт, старой школьной подруге моей бабушки, которая, к моему восторгу, готовила изумительные сладости в своем крохотном черно-белом коттедже. Ее сад размером с почтовую марку был заполнен темно-розовыми гортензиями, их пышные кружевные шапки нависали над низкой кирпичной оградой и кивали под порывами ветра. Особенно меня завораживали два гномика с удочками в руках, которые сидели под кустом. Возможно, именно от миссис Триветт передалась моей матери любовь к этим садовым фигуркам.

Бабушка стучала отполированным молоточком по черной двери, и миссис Триветт, в пышном фартуке, открывала ее, выпуская наружу теплый аромат кипящей сладкой смеси, из которой потом получались столь любимые мною конфеты.

Провожая меня на кухню, она показывала, как делаются конфеты. Жирные полоски черно-белой сладкой тянучки подвешивали к крюку, затем вытягивали, пока они не утраивались в длине. После этого миссис Триветт снимала полоски с крюка, некоторые нарезала маленькими кубиками, другие — кусочками покрупнее, скручивая их в пастилки.

Завороженная, я наблюдала за ее работой, а мои щеки раздувались от образцов, которые миссис Триветт разрешала мне скатать самостоятельно и испробовать на вкус. Когда последняя капля сахарного сиропа проскальзывала в горло, я затевала игру, в которую мы играли каждый раз.

— Миссис Триветт, а из чего сделаны маленькие девочки?

Меня никогда не утомлял ее извечный ответ:

— Антуанетта, ну сколько раз тебе повторять? Конечно, из сахара и ванили и из всего самого вкусного!

Я заливалась счастливым смехом, и она награждала меня очередной конфетой.

А в другие дни мама показывала мне игры, в которые сама играла ребенком; эти игры переходили из поколения в поколение. Мы наряжали кукол, лепили из грязи пирожки с помощью маленького ведерка и лопатки. Но больше всего мне нравилось играть с чайным сервизом, который мне подарила бабушка. Сначала я выставляла на салфетку крохотные чашки с блюдцами, за ними чайник и миниатюрный молочник. Потом аккуратно ставила в ряд тарелки. Когда сервировка была закончена, в ход шли маленькие камешки или цветы, служившие сэндвичами и пирожными, которые я подавала своим взрослым компаньонам по игре или куклам. Я разливала импровизированный чай по чашкам, передавая их по кругу, вытирала куклам личики, смахивая невидимые крошки.

Моя мама не только успевала играть со мной в свои детские игры, но и любила одевать меня в красивые наряды, многие из которых шила сама, украшая их пышными оборками по моде того времени.

Сохранилась профессиональная фотография, на которой я, трехлетняя, позировала в сшитом мамой платье в полоску, с белой оборкой. Я сидела, сложив свои пухлые ножки одна на другую, и уверенно улыбалась в камеру. Выглядела я ребенком, обласканным любовью, и я знала, что так оно и было.

Однажды мама привела меня на конкурс «Мисс Перз», и, к ее великой радости, я заняла второе место. Маленькая фотография в рамке заняла почетное место на каминной полке.

Но тем счастливым дням, когда мы были семьей из двух человек, пришел конец. Я столько лет мечтала о том, чтобы они вернулись, и вот, спустя годы, это произошло, но радости не принесло.

Мой отец после войны несколько лет оставался в армии и лишь навещал нас время от времени, привнося в наш быт сумятицу и волнение. Мне он казался, скорее, важным гостем, а не родителем. За несколько дней до его приезда в доме начиналась генеральная уборка, перетряхивали подушки, полировали мебель, натирали полы. Дом наполнялся ароматами выпечки — пекли его любимые печенье и торты, — а в долгожданный день его приезда мама наряжала меня и сама надевала свое самое красивое платье. Нетерпеливо выглядывая в окно, мы ждали, когда откроется калитка и раздастся громкий голос отца, и тогда мать спешила к двери и бросалась в его распростертые объятия.

Отец в то время производил на меня впечатление большого красивого мужчины, повергавшего мою мать в счастливый смех, от которого ее лицо заливалось румянцем. Его приезд всегда сопровождался подарками в виде шелковых чулок для матери и шоколада для меня. Мать терпеливо разворачивала свои подарки, бережно складывая бумагу для дальнейшего использования, а я с восторженными криками срывала упаковку со своего шоколада. Он, великодушный гость, садился в самое удобное кресло и с улыбкой наблюдал за нами.

На мой четвертый день рождения под сорванной упаковкой объемного свертка обнаружился большой, красный плюшевый слон. Взяв его в руки, я подумала, что он куда красивее всех моих кукол. Я назвала его Джамбо и в течение нескольких месяцев отказывалась выпускать из рук. Держа Джамбо за хобот, я таскала его по дому, настаивая на том, чтобы он спал в моей постели и ходил со мной в гости.

Спустя несколько месяцев после того дня рождения отец объявил, что его тянет к гражданской жизни. Он сказал, что хочет проводить больше времени с женой и дочерью. Когда мать услышала эти слова, лицо ее вспыхнуло радостью, и следующие несколько недель я чувствовала, как она возбуждена в предвкушении его возвращения, на этот раз окончательного.

О дне приезда отца я догадалась по запаху выпечки и особенно усердной уборке дома, но прошло еще три дня, прежде чем он наконец приехал. На этот раз подарков после громогласного приветствия не последовало, и за считаные часы беспечная атмосфера, царившая в нашем доме, исчезла навсегда. Началось нарастание напряженности.

После того как меня уложили спать в обнимку с любимым слоником, в мой сон ворвались звуки первой ссоры между родителями. Я ощутила беспокойство. До сих пор мне еще не доводилось слышать таких злых голосов. Я крепче прижала к себе Джамбо, надеясь, что ссора вот-вот утихнет, и вскоре снова провалилась в тревожный сон.