Связник Рокоссовского - Анатолий Азольский

Кстати уж — и по возможности мельчайшим шрифтом… Когда на десятой погоне львы наконец-то настигают буйвола, это вовсе не означает, что стадо (в данном случае — европейское) избавилось от менее прыгучего и жизнеспособного члена популяции; чаще всего отданная стадом на заклание особь чем-то провинилась перед вожаком стада, она, эта особь, штрафник как бы, и сей факт устанавливается тем информационным полем, что соткано из кличей, поз, способов бега, особенностей ландшафта… Стадо откупается особью в расчете на снисхождение хищника — именно так Европа пожертвовала Чехословакией, чтоб затем уступить и Польшу…

С первых же дней ущербного августа 1944 года поляки страдали не только от недостачи оружия и продовольствия; восставшие сразу же начали понимать, что если кто и может способствовать успеху, то — русские лишь. Они рядом, там, за Вислою, но их как бы и нет. Варшавяне все чаще посматривали на небо в ожидании чуда, ибо не могли же русские бросить Варшаву в беде. Или они не знают, что город восстал? Знают, конечно, но почему тогда не штурмуют город с востока, не связываются с командованием АК? Понятно, что до начала восстания связь эта не могла быть общеизвестной и официальной, но сейчас-то — что скрывать? Где человек из штаба Рокоссовского, сына Варшавы?

И Рокоссовский дал знать о себе. В Варшаве появился человек, которого по явному, казалось бы, недоразумению приняли за полномочного представителя и связника Рокоссовского, обласкали его, дали возможность послать радиограмму самому Сталину; человека этого — а звали его так: Калугин Константин Андреевич — выгодно было всем считать представителем штаба 1-го Белорусского фронта, стоявшего по ту сторону Вислы, — всем, кроме самого Рокоссовского и, естественно, Сталина: последний раздраженно заметил (9 августа, при встрече с Миколайчиком, когда при нем упомянули имя этого представителя), что «никакого Калугина он не знает». По прошествии некоторого времени до Сталина и Рокоссовского дошло: а ведь этот самозванец Калугин кое-какую пользу принесет!

Мысленно, надо полагать, Иосиф Виссарионович тогда, 9 августа, прикнопил к этому имени аббревиатуру «ВМН», то есть заранее приговорил лжесвязника к расстрелу.

«Самозванец» — не громко ли сказано? Именуемые так ловкачи возникают после мучительных раздумий народа, плодом разочарований и несбывающихся надежд. А человек, о котором пойдет речь ниже, рожден злобою дня, мотыльком, порхнувшим на огонек случайно зажженной спички.

Двумя неделями раньше такая же бестолковщина царила в Берлине. Покушение на Гитлера то ли удалось, то ли нет. Полковник Штауффенберг приставил портфель с бомбою к ногам Гитлера, благополучно скрылся, грохот взрыва услышал по пути к аэродрому, долетел до Берлина и доложил заговорщикам: фюрер — погиб!.. Однако из ставки Гитлера сообщали: фюрер — жив! Заговорщики не знали, что делать дальше. В любом случае им позарез нужен был хотя бы сочувствующий путчу военачальник высокого ранга, народом и армией любимый. Роммель вне Берлина и отлеживается после ранения, никого иного, столь же заслуженного, нет, кроме генерал-фельдмаршала Браухича, но тот с конца 1941 года в запасе по состоянию здоровья и к тому же вдали от Берлина. И вдруг он, Браухич, возникает в разных местах Берлина — причем увидевших его и опознавших никак не упрекнешь в склонности к галлюцинациям.

Да, Калугиным назвался этот человек. Возраст Христа, то есть 33 года, крепкий, темноволосый, ладный, живой, вещественный, ощущаемый и не призраком мелькавший, как Браухич, то вблизи Курфюрстендамм, то на Бюргерштрассе; не фантом, растаявший в голубой дымке жаркого июльского дня 20 июля 1944 года, а мужчина, спокойно куривший недешевую сигарету 2 августа 1944 года в подпольной квартире на Познаньской, 16, и отложивший «Юнону», когда в дверь громко забили прикладами. Константин Андреевич Калугин сопротивляться не стал и согласился считать себя арестованным. Патруль из АК навела на квартиру бдительная полька, давно заприметивщая на Познаньской офицера в ненавистной немецкой форме и с нарукавной эмблемой РОА. Документы свидетельствовали: гауптман (капитан) Калугин Константин Андреевич. Задержанного препроводили в штаб АК, здесь Калугин достал носовой платок красного (!) цвета, надорвал один из углов его и предъявил пораженному дежурному микроудостоверение личности, гласящее, что податель сего выполняет особое задание отряда под командованием Черного.

Эпизоду этому не откажешь в выразительности, экспрессии, патетике и шпионской романтике. Офицер Армии Крайовой живо смекнул: владелец красного носового платка представляет большую ценность — и оповестил начальство. В городе уже вовсю шли уличные бои, лишь 5 августа важный и почетный пленник предстал перед комендантом Варшавы и предложил свои услуги для спасения гибнущей столицы Польши.

Такая версия гуляет по страницам воспоминаний бывших повстанцев. Есть и другие, менее интригующие и более приземленные версии, в них и с датами что-то не то, и носового платка нет, и не в доме 16 покуривал Константин Андреевич, а в доме 18. С номером дома когда-нибудь выяснят и расскажут о пепельнице, на которой осталась дымиться недокуренная сигарета. И о том, когда же все-таки прибыл в Варшаву капитан Русской освободительной армии Константин Калугин. И как — пешком, поездом из Люблинского округа или, подтягивая стропы парашюта, высадился под Варшавой за две недели до восстания, что имеет бо-ольшое значение: русские-то о восстании вон аж когда знали!

Нет смысла отдавать предпочтение какой-либо версии. Потому что в наше время потеряла смысл достоверность как таковая, в разнузданной стихии информационных вихрей всегда найдутся хулители и опровергатели уже установленной истины, непременно вякнут педанты, благонамеренным перстом тыча в ранее неизвестный источник. Остается последний и решающий метод отображения и выражения реальности — добротный художественный вымысел, и когда-нибудь, по прошествии многих-многих лет, найдется прозаик или драматург, который с бoльшей убедительностью поведает о писке маленького человечка, Константина Андреевича Калугина, жалкой пичужки, порхавшей от одной львиной пасти к другой в поисках спасения и успевшей прощебетать что-то. В капле воды отражается весь океан, но каждая капля чем-то да отличается от такой же другой, и постичь поэтому океан невозможно — вот в чем и вся мудрость мира…

И вот там, в штабе коменданта Варшавы Калугин недрогнувшей рукой написал обращение к товарищу Сталину, оно шифровкой полетело в Лондон, оттуда в Москву, чтобы попасть на глаза Верховному главнокомандующему, который за свою жизнь много любопытных, забавных и трагических документов прочитал, но, боюсь, ни разу еще на стол его не попадало следующее нагло-напыщенное послание.

"Шифрограмма, 5 августа 1944

Москва, Маршалу (товарищу) Сталину

Установил личную связь с командующим гарнизоном Варшавы, который руководит героической повстанческой борьбой народа с гитлеровскими бандитами. Разо-бравшись в общей военной обстановке, пришел к убеждению, что, несмотря на героические усилия войск и населения всей Варшавы, имеются следующие потребности, удовлетворение которых позволило бы ускорить победу в борьбе с нашим общим врагом: автоматическое оружие, боеприпасы, гранаты и противотанковые ружья…"

Стиль-то, стиль каков, а? Камиль Демулен с трибуны Конвента зовет народ Франции на последний и решительный бой с роялистами! Политдонесение с Малой Земли полковника Л.И.Брежнева!

Автор шифровки просил связи с Рокоссовским и отрекомендовался наконец: «Из группы Черного капитан Калугин Константин. Варшава. 66804».

Текст шифрограммы предварялся и пояснялся припискою генерала Коморов-ского: «Передаю донесение капитана Советской армии Калугина, который явился к коменданту города и поддерживает с ним постоянную связь, но так как он не имеет собственной связи с Москвой, то просит нашего посредничества в передаче донесения».

Два дня спустя, то есть 7 августа, лондонский штаб поляков расшифровал текст, довел его до англичан, и падкие на новости из Варшавы политики высшего ранга усвоили это имя — капитан Константин Калугин! Пошел капитан фланировать по сводкам, упоминаться в переписках сильных мира сего. Капитан Константин Андреевич Калугин оказался в нужный час в нужном месте, как то подобает историческим фигурам. Эмигрантское лондонское правительство теперь в ответ на упреки в поспешности, в несогласованности с русскими сроков восстания и т.п. могло отныне тыкать пальцем в Калугина: вот он, представитель Москвы, заблаговременно послан сюда, владеет всей информацией, так чего ж вы от нас хотите!..

Обаятельный, видимо, мужчина. Да и как не уважать: лицо с особыми полномочиями, то ли инспектор из Москвы, то ли ревизор. Кто именно — никто не знал. Но уважать себя заставил — непринужденно как-то. Внушал доверие — и тем, и этим, и третьим, что в условиях тогдашней Польши, вакханалии предательств, повальных обысков и арестов, взаимной слежки и той охватившей всех нервозности, когда дружеские рукопожатия и приемы рукопашного боя мало чем разнились, — в Польше того времени такое расположение к себе могло быть признаком только силы. Командир РККА Калугин был здесь как дома, а родом ведь из Донбасса, чин — капитан, род войск — артиллерия, 1131-й полк 6-й армии. В плену с мая 1942 года, тяжелое ранение под Харьковом не дало возможности сражаться с подлыми немецко-фашистскими захватчиками до последней капли крови. С сентября того же года — в Люкенвальде (Германия), вступил в РОА, лелея надежду помочь Родине одолеть врага, пребывая в его стане того. Учился на курсах пропагандистов (при министерстве Геббельса) в Германии 1942 года, да еще и раньше, в Советском Союзе, тому же обучился, — там и там, судя по разухабистой манере агитации, нахватался приемов доверительного общения… Завел дружбу с Бушмановым из окружения Власова, и Бушманов, преподаватель академии в прошлом, одобрил его стремление пакостить немцам. Чем Калугин и занялся, после курсов посланный в лагерь (Саксония) для военнопленных, оттуда переведен в Ченстохов, где установил связь с партизанами. Им он и вложил в память свою версию о том, где воевал, как пленен был, в каком лагере бедствовал, кто его завербовал, чтоб перевербовать. Какую версию изложил он позднее советской контрразведке — только оная контрразведка и знает, где-то в архивах ее пылятся материалы допросов, а те, понятное дело, все подогнаны под злобу дня, насущный момент, указания свыше и пристрастия следователя.