Утро снайпера (сборник) - Владимир Сорокин

— А ведь верно… как я не додумался…

Соловьев растерянно почесал затылок, тихо пробормотал:

— Да я вообще-то… хотел то же самое…

Авдеенко одобрительно крякнул, шлепнув себя по коленке:

— Вот, орлы, что значит настоящий профессионал!

Потрепав его по плечу, Иван Тимофеевич вышел на середину избы, присел на корточки и костяшками пальцев три раза стукнул в оледенелый пол, внятно проговорив:

— Мысть, мысть, мысть, учкарное сопление.

Стоящие вокруг геологи хором повторили:

— Мысть, мысть, мысть, учкарное сопление.

Затем молодые геологи быстро встали рядом, вытянув вперед ладони и образуя из них подобие корытца.

Иван Тимофеевич сделал им знак головой.

Геологи медленно наклонились. Корытце опустилось ниже. Склонившись над ним, Иван Тимофеевич сунул себе два пальца в рот, икнул, содрогаясь.

Его быстро вырвало в корытце из ладоней.

Отдышавшись, он достал платок и, вытерев мокрые губы, проговорил:

— Мысть, мысть, мысть, полокурый вотлок.

Не меняя позы и стараясь не пролить на пол густую, беловато-коричневую массу, геологи внятно повторили:

— Мысть, мысть, мысть, полокурый вотлок.

Иван Тимофеевич улыбнулся и облегченно вздохнул.

В печке слабо потрескивали и с шорохом разваливались прогоревшие поленья.

За маленьким окошком свистела таежная вьюга.

Деловое предложение

— Понимаете, ребята, мы романы с продолжением не печатаем, — Авотин сунул окурок в банку с водой, помахал рукой, разгоняя повисший возле лица дым. — У нас не ежемесячный журнал, а всего лишь институтская многотиражка.

Савушкин усмехнулся:

— Да это ясно, конечно. Но все-таки это же не роман какой-нибудь, а беллетризованный дневник геологической экспедиции. Это разные вещи.

— Но объем-то чудовищный, Витя! — Авотин встал и, сунув руки подмышки, заходил по узкой редакционной комнате. — Почти два печатных листа! У нас подвал — десять машинописных страниц. Растягивать ваш дневник на пять номеров, что ли?

— А почему бы и нет? — вмешался Кершенбаум, — Действительно, это ведь не Агата Кристи, а нужный актуальный материал. Работа геологов.

— И написано, по-моему, нормально, — пожал плечами Коломиец.

— Длинно, длинно написано, — пробормотал Авотин, прохаживаясь, — длинно и многословно.

— Почему длинно? Разве это длинно?

— Там ведь все по делу, четко!

— А о природе как хорошо! Саша постарался.

Авотин подошел к столу и крепко оперся на него ладонями:

— Ну, вот что. Если хотите, чтоб мы это напечатали — сокращайте вдвое. Тогда в двух номерах, так и быть, попробуем уместить. Иначе не выйдет ничего.

Сидящие напротив студенты удивленно переглянулись:

— Вдвое? Да ты что?

— Как — вдвое? А что останется?

— Что там сокращать-то, а?

Авотин сел за стол, зевнул, посмотрел на часы:

— Девятый… прозаседались опять…

Кершенбаум подошел к столу:

— Сереж, но это же невозможно. Как мы сократим? Там столько фактов, находок. А местный фольклор какой? А описание Урала? Что же — все это выкидывать?!

— Не выкидывать, а сокращать. Выкидывать я вас ничего не призываю. Сократите. Вы же литераторы. Вот и сократите так, чтоб остался и фольклор, и Урал, и все прочее…

— Но ты пойми, что у нас чрезвычайно плотный материал. Там пустот нет почти. Одни факты.

— Факты тоже надо уметь излагать коротко и ясно.

— Сереж, но ты сам себе противоречишь. Ты прошлый раз говорил, что ради хорошего актуального материала не пожалеешь и полосы. А теперь? Сразу сокращать? Это легче всего.

— Нет. Это труднее всего, дорогуша. Написать коротко и ясно — труднее всего. Да и в конце концов, что ты предлагаешь? Печатать в десяти номерах?

— А почему бы и нет? — встал Савушкин. — Такой материал не стыдно и растянуть.

— Конечно. И читать будут с удовольствием.

Авотин нетерпеливо вздохнул:

— Послушайте! Вы понимаете, что такое институтская многотиражка? Это две полосы! Две! Если б у меня было четыре, я б конечно без всяких пустил ваш материал в пяти номерах. Но сейчас это невозможно. Невозможно. И вообще, давайте закругляться, сколько можно сидеть…

— Как — закругляться? А материал?

— Сокращать. Другого не дано.

— Это невозможно, Сергей.

— Возможно. Когда сократите — еще лучше будет.

— Ну, это глупости…

— Ладно, орлы, по домам. Сокращайте, приносите и поговорим тогда.

Студенты молчали.

Авотин встал и принялся складывать в портфель лежащие на столе бумаги. Савушкин поднялся и твердо проговорил:

— Знаешь, Сереж: если дело так выходит, мы посоветуемся с комитетом комсомола.

— Правильно, — кивнул головой Кершенбаум, — покажем Лосеву. Пусть решает.

— Это ваше право, — сухо проговорил Авотин. — Мое мнение я высказал. Лосеву я скажу то же самое. В конце концов вопрос о размере материалов утверждался на парткоме… А теперь — до свидания. Мне еще дома работать…

Студенты стали молча выходить.

— Гена, останься на минуту, — проговорил Авотин, застегивая портфель. — Тут из ДНД приходили насчет твоей статьи, я забыл совсем сказать тебе…

Коломиец подошел к дивану и снова сел.

Авотин застегнул портфель, потер подбородок, глядя в открытую дверь:

— Я вчера думал насчет этой катавасии со стройотрядом. Знаешь, у меня к тебе есть деловое предложение.

Улыбаясь, Коломиец кивнул.

— Закрой-ка дверь, — тихо проговорил Авотин.

Коломиец встал, подошел к двери и, прикрыв ее, повернул дважды круглую ручку замка.

Потом повернулся к Авотину и еще шире улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.

Авотин медленно выбрался из-за стола, приблизился к нему и, протянув руку, провел дрожащими пальцами по его гладко выбритой щеке. Коломиец тихо засмеялся, положил ладони на широкие плечи Авотина. Мгновенье они смотрели в глаза друг другу, потом лица их медленно сблизились.

Они долго целовались, привалившись к двери. Авотин гладил курчавую голову Коломийца, потом стал расстегивать ему ширинку. Коломиец отстранил его руку:

— Не надо щас…

— Ну а чего, давай здесь! — зашептал ему в ухо Авотин.

— Да ты что.

— Никто не увидит. В окно же не видно ничего…

— Нет.

Авотин пожал плечами:

— Чего ты боишься?

Коломиец улыбнулся:

— Ничего.

— Ну а чего ж ты? Ну давай, Ген.

— Да не буду я, — капризно пробормотал Коломиец и, прислонившись к двери, посмотрел в потолок.

Авотин гладил его щеку:

— Ну, поехали ко мне тогда?

— К тебе? — вяло повторил Коломиец.

— Ко мне.

— Тащиться далеко.

— Так возьмем мотор, пятнадцать минут езды. Поехали.

Коломиец потянулся:

— Не хочу.

— Почему, Ген?

— Не хочу. Да и вообще, знаешь… — он подошел к окну. — Я тебе ведь главного не сказал.

— Чего? — настороженно спросил Авотин.

Коломиец вздохнул и после долгой паузы произнес:

— Я вчера у мамочки опять нюхал.

Авотин побледнел.

Коломиец обернулся к нему и повторил, странно усмехаясь:

— Нюхал.

Авотин молчал. Коломиец присел на подоконник и тоже молчал.

— Гена… — произнес Авотин сдавленным голосом, — ты же обещал, ты же…

Коломиец смотрел в окно.

— Гена! Гена! — Авотин опустился на колени, подполз к Коломийцу и, ткнувшись лицом в его колени, заплакал.

— Ну, кончай, ну что ты… — вяло отстранил его Коломиец.

— Я… я… это… ты же обещал, — всхлипывал Авотин. — Ты… ты же обещал… гад! Гад!

— Ну, хватит, в самом деле…

— Гад! Гад! — рыдал Авотин, тряся головой. — Ты мучить меня хочешь, да? Мучить? Мне что… что мне… убить ее? Или пове… ситься? Гад!

— Ну что ты городишь… встань… встань сейчас же.

— Гад! Я убью ее! Сука рваная! Гадина! Убью!

— Замолчи! Встань, что ты как какой-то… встань…

— Сволочь какая! А ты! А ты сам-то! Ты же обещал! Ты же поклялся тогда… в Ялте! Ты же поклялся!

— Ну, хватит…

— Нет! Я что… что я кукла тебе? Да? Пешка? Как Перфильев? Ты… ты меня совсем за человека не считаешь? Я кто для тебя? Скажи, скажи! А ей? Ей-то? Сволочь какая! Какая тварь!

Коломиец обнял голову Авотина руками и закрыл ему ладонью рот. Некоторое время они молчали, только глухо всхлипывал Авотин. Наконец, Авотин встал с колен, достал платок, вытер лицо и сухо проговорил:

— Да… ну, в общем, это, конечно, твое дело. Ты ведь у нас эгоист. О себе только и думаешь. А я вот о тебе подумал.

Он подошел к письменному столу, выдвинул средний ящик и достал сверток, перевязанный розовой ленточкой:

— Вот. Подарок тебе.

Он подошел к Коломийцу и бросил сверток на подоконник:

— За все хорошее.

Коломиец взял сверток, положил себе на колени и развязал ленточку. Потом он развернул бумагу и бросил на пол. В руках его осталась продолговатая пластмассовая коробка.