Беспокойный человек - Любовь Воронкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Коровы во дворе еще лежали и чуть-чуть пошевеливали ушами, не поворачивая головы. Стояли только семь — Катеринины… Все семь, услышав голос своей доярки, обернулись к ней. Крайняя корова, рыжая с белой головой, тихонько замычала. Катерина достала из кармана корочку и дала ей.
— Ну что, видал? — сказала Катерина, оглядываясь с гордостью на дядю Кузьму. — Как солдаты в строю!
— Да, — усмехнулся дядя Кузьма, — ловка девка! Ишь ты, воспитала как! Чудно! Ишь ты, что придумала!
— А это не я придумала, дядя Кузьма, — возразила Катерина, — это я чужой опыт переняла. В Костроме, в Караваевском совхозе, такой порядок давно заведен! А там хозяйство образцовое… Если корову в одно время доить, так она к этому времени и молоко готовит.
— Ишь ты! Переняла, значит… — сказал дядя Кузьма, снимая свой белый фартук. — То-то я гляжу — у тебя вроде все не так, как у других. Так-то получше выходит!
Катерина, улыбнувшись, пожала плечами. И, усевшись доить, ответила:
— Мало ли что получше, да ведь зато и потруднее и забот побольше…
В коровник вошла молодая доярка Тоня Кукушкина и, прислушиваясь к разговору, задержалась на пороге. Узкие черные глаза ее настороженно засветились: «Ну-ка, ну-ка, послушаем, что еще скажет. Как еще выхвалится?..»
Но Катерина уже начала дойку.
— Ну, делай, делай свое дело, — сказал дядя Кузьма, — мешать не буду. Уже и утро подступает… Вон и еще одна молодка пришла… И Степан уж сено привез… А вот и бригадир наш идет. Доброго здоровья, Прасковья Филипповна! Люди на работу встают, а я, как ночной филин, спать пойду. Чудно!.. А вот и еще молодка. Веселого веселья, Аграфена Иванна!..
— «Веселого веселья»! — фыркнула Тоня. — Масляное масло! А что, масло бывает не масляное?
— Масло не масляное не бывает, — возразил дядя Кузьма, — а вот невеселое веселье бывает. Ну, да молода еще…
И пошел было из коровника, но доярка Аграфена, любившая позубоскалить, остановила его:
— А вот ты-то, дядя Кузьма, оказывается, стар становишься!
Дядя Кузьма приосанился, расправил усы:
— Как, то-есть?
— Да как же: нынче ночью у телятника какой-то неизвестный человек объявился, а тебя и след простыл! Дроздиху-то чуть не до смерти напугал!..
— Какой человек? Еще что сболтнешь! Чудно! Да кабы кто чужой, я бы сейчас задержал!
— Задержал бы! Небось, испугался, под ясли залез!
Дядя Кузьма в недоумении глядел то на Аграфену, то на Прасковью Филипповну. Аграфена от души рассмеялась, и круглые свежие щеки ее сразу заполыхали румянцем. Подошли и другие доярки и подхватили Аграфенин смех — все уже знали, как ночью девушки напугали сторожиху Наталью Дроздову.
— Стареешь, стареешь, дядя Кузьма!
— А ну вас! — отмахнулся дядя Кузьма. — Вам бы только зубы продавать! Пришли, натрещали чего-то. Чудно, право! Пойду-ка лучше спать, это дело вернее будет!
И, надвинув шапку, пошел из коровника.
Прежде чем сесть доить, Катерина несколько раз погладила рыжую корову по спине:
— Стой смирно, Красотка, стой, матушка!
И Красотка, которая нервно похлестывала себя хвостом, присмирела.
— Вот так. Вот умница! И кто это сказал, что коровы глупые? И кто это только выдумал?!
Катерина, пока доила Красотку, все время потихоньку разговаривала с ней — Красотка это любила.
У второй коровы, у белой Сметанки, была своя прихоть: ей нравилось во время дойки что-нибудь жевать. Катерина принесла ей клок сена для забавы и положила в кормушку.
Третья, маленькая бурая Малинка, отдавала молоко без капризов. И седая Нежка тоже. Но важная черно-пестрая Краля всегда требовала, чтобы ей почесали за рогами. Бывало, что Катерина спешила и отмахивалась: «Да ну тебя! Почешешь, а потом опять руки мыть! После почешу».
Тогда Краля фыркала, сопела и поджимала молоко.
И Катерина уж не стала перечить: ну, раз любит, чтобы почесали — надо почесать.
Сегодня было, как всегда. Едва Катерина с подойникам зашла в стойло, Краля подставила ей свою лобастую голову с широкими красивыми рогами.
Тоня Кукушкина, проходя мимо стойла с полным ведром, покосилась на Катерину узкими черными глазами и неодобрительно покачала головой.
— Уж и разбаловала же ты своих коров, как погляжу! — скачала она. — Ну куда это годится? Крикнула бы на нее хорошенько, да и все!
— Пожалуй, крикни, — весело возразила Катерина, — или идешь от нее с пустой доенкой![6]
— И не надо баловать!
— А что ж и не побаловать? — улыбнулась Катерина. — И она тоже живое существо. Разве ей ласка не нужна? Тоже нужна.
Тоня пожала плечами:
— Вот еще! Выдумала! Это, наверно, там у вас, на Выселках такая мода — скотину баловством портить!
Прасковья Филипповна, бригадир молочной секции, проходя мимо, осматривала, все ли благополучно в ее хозяйстве.
— А мода, между прочим, неплохая, — обронила она. — Скотину лаской не испортишь.
— Ну да, конечно! — запальчиво возразила Тоня. — Целоваться теперь с ними!..
Ей никто не ответил. В секции наступила тишина, лишь тонкий звон молока о стенки подойников слышался в стойлах.
«Ну, вот и все, — с облегчением подумала Катерина. — Вот и про неизвестного человека забыли…»
Время шло, и дела шли своим чередом. Доярки одна за другой подходили сливать молоко.
— А кто же это в самом деле Наталью-то напугал? — вдруг спросила Прасковья Филипповна. — Узнали или нет?
У Катерины замедлилась дойка, будто руки у нее слегка онемели. В голосе Прасковьи Филипповны слышался холодок, тот самый недобрый, сдержанный холодок, который предвещал большие неприятности.
— Да разве их узнаешь? — возразила Аграфена. — Прибежали да убежали. Да еще, небось, и со смеху потом помирали — вот, дескать, интересную штуку выдумали!
— Ведь в молодости-то все интересно, — тихо добавила пожилая доярка Таисья Гурьянова, — лишь бы что почуднее выкинуть! А мы-то сами бывало…
— Мы — другое дело, — возразила Прасковья Филипповна: — тогда жизнь другая была. Что мы видели? С зари до зари работали, не разгибая спины. А выпадет свободная минута — ну куда? Клубы, что ли, у нас были? Или кино? Или нам лекции читали? Вот и думали тогда, что бы почуднее выкинуть. А уж теперешним-то девушкам так себя вести!.. Жалко вот, что не узнала Наталья, кто там был, — я бы в правление жалобу подала…
У Катерины округлились глаза. Закусив нижнюю губу, она продолжала доить. Вон как дело-то оборачивается! Эх, сколько еще дури иногда появляется в голове! И чего это им с Анкой вздумалось Дроздиху пугать?
Не поднимая ресниц на Прасковью Филипповну, она подошла слить молоко. Подошла и Тоня Кукушкина. И вдруг узкие черные глаза ее блеснули — она тут же заметила красноречивое смущение на простодушном лице Катерины.
— А не спросить ли бы вам насчет ночных-то приключений у Дозоровой? — негромко сказала она Прасковье Филипповне, когда Катерина отошла.
Прасковья Филипповна с укоризной посмотрела на Тоню.
— И все-то ты ищешь, чем бы Катерину зацепить! — сказала она. — Почему?
Тоня повела плечом:
— И не думаю даже! Сами же спрашивали!.. — и отошла, подняв подбородок.
Прасковья Филипповна чуть-чуть омрачилась. Сдвинув светлые брови, она издали глядела на Катерину.
«Неужели она?.. Все равно. Хоть бы и она. Наказывать — так наказывать! Что это за распущенность такая!»
Но Прасковья Филипповна глядела на Катерину и против своей воли любовалась ею, любовалась ее ловкими, спорыми движениями… Она видела, как бурая Малинка лизнула Катерину и как молодая коровка Нежка играла с ней, тихонько поталкивая ее своим тупым, коротким рогом…
«Любят ее коровы… — думала Прасковья Филипповна, и губы ее невольно морщились от сдерживаемой улыбки. — это потому, что она их любит. Скотину не обманешь, нет!.. Доярка всех мер — и по графику впереди и удои по жирности лучше всех… Значит, правильно доит. Усваивает мастерство, наука даром не пропадает… Вот таких доярок и буду подбирать себе на ферму!»
И, уже позабыв, что она только что хотела наказать Катерину, Прасковья Филипповна подошла к ней и ласково спросила:
— Как жизнь, Катерина?
— Жизнь ничего! — ответила Катерина. — Жизнь хорошая!
Тоня приостановила дойку, прислушалась.
«Другим бы за такие выходки так-то попало, а Катерине чего нельзя! Чего ж ей будет плохая жизнь? Дали лучших коров, да и удивляются!»
Корова неловко переступила, слегка задев подойник. Тоня ударила ее по ноге.
— Стой! — закричала она. — Дадут одров[7] — надоишь тут — стоять и то не умеют!..
Прасковья Филипповна, услышав этот окрик, поморщилась, словно от боли. И снова обратилась к Катерине:
— А как дела?
— И дела ничего! — весело улыбнулась Катерина.
Она была рада поговорить о делах. Она бы и сама подошла к Прасковье Филипповне, если б не боялась, что начнутся разговоры о вчерашнем… Катерина любила и уважала своего бригадира. Прасковья Филипповна сама учила ее ухаживать за коровами, учила доить. Катерина сначала удивлялась — неужели уж она и корову подоить не сумеет, что ее учить надо? Доила же она раньше! Однако посмотрела Прасковья Филиповна, как она доит, села с нею рядом, взяла ее руки в свои, да и показала, как надо доить:
