Звуки, которых мы не слышим - Роальд Даль

- Вы могли бы возразить,- сказал он, - что куст розы не может чувствовать, потому что у него нет нервной системы, и не может кричать, так как у него нет горла. И вы были бы правы. Ничего этого у него нет. Но как вы можете знать, миссис Сондерс - при этом он перегнулся через забор и понизил голос до шепота, - как вы можете знать, что стебель розы не испытывает такой же боли, когда его перерезают пополам, какую почувствовали бы вы, если бы кто-нибудь перерезал вам талию садовыми ножницами? Откуда вы можете знать это? Ведь роза тоже живая, не правда ли?

- Да, мистер Клаузнер. Да, да. Ну, всего хорошего. Спокойной ночи, - она повернулась и побежала по садовой дорожке к дому.

Клаузнер вернулся к своему прибору. Он надел наушники и еще некоторое время слушал. Он по-прежнему слышал слабое неровное потрескивание и жужжание. И больше ничего. На клумбе он заметил маленькую белую маргаритку. Он медленно наклонился и, захватив ее большим и указательным пальцами, тихонько стал тянуть вверх и в стороны, пока стебель не переломился.

С того самого момента, как он начал выдергивать стебель, и до того момента, как сорвал цветок, он слышал, он отчетливо слышал в наушниках слабый писк, удивительно непохожий на писк живого существа. Он проделал то же самое еще с одной маргариткой. И снова он услышал такой же писк, но теперь он уже не был уверен, что этот звук был выражением боли. Нет, это была не боль, это было удивление. Удивление ли? Это не было похоже на выражение каких-либо знакомых человеку эмоций. Это был какой-то неопределенный, неживой звук, одиночной и бесстрастный, не выражавший абсолютно ничего. Так же, как и крик роз. Нет, он был неправ, называя это криком боли. Вероятно, цветок не ощущает боли. Он испытывает что-то еще, о чем мы не знаем.

Он выпрямился и снял наушники. Темнело. В окнах домов мерцали огоньки. Он осторожно приподнял черный ящик, отнес его в сарай и поставил на прежнее место. Затем вышел, запер дверь и направился к дому.

На следующее утро Клаузнер встал на рассвете. Он оделся и прошел прямо в сарай. Взял прибор и, обеими руками прижимая его к груди, вынес из сарая. Нести было очень тяжело. Он прошел мимо дома, вышел через переднюю калитку и, перейдя дорогу, вошел в парк. В парке он остановился и, оглядевшись вокруг, пошел дальше, пока, наконец, не дошел до большого дерева - это была береза; он поставил прибор на землю, рядом со стволом. После этого он снова пошел домой, достал из подвала, где он держал уголь, топор и принес его в парк. Положил топор на землю рядом с деревом. Снова огляделся. Его близорукие глаза нервно мигали. Ни души. Было шесть утра.

Он надел наушники и включил прибор. С минуту он прислушивался к уже знакомому, едва уловимому жужжанию, затем поднял топор, встал, широко расставив ноги, и со всего размаху вонзил топор в ствол дерева у самого основания - лезвие глубоко вошло в древесину.

В момент удара он услышал в наушниках совершенно необычный шум. Это был новый звук, непохожий на все остальные, которые ему приходилось слышать, резкий, немелодичный громкий звук, жалобный, низкий, стонущий, не короткий вскрик, как у розы, а продолжительный, как рыдание, длившийся, наверно, целую минуту, особенно громким он был в тот момент, когда топор ударил по стволу, затем становился все тише, тише, тише, пока совсем не замер.

Клаузнер в ужасе смотрел на то место, где лезвие топора вонзилось в плоть дерева; он бережно вытащил топор и бросил его на землю. Слегка потрогал свежую рану, оставленную в ствола топором, провел кончиками пальцев по ее краям, попытался стянуть их и закрыть рану, бормоча при этом: "Дерево... милое дерево... прости меня... я так виноват... но это заживет... это скоро совсем заживет".

Некоторое время он стоял, обхватив руками толстый ствол; внезапно он повернулся и побежал к выходу из парка, пересек дорогу и через переднюю калитку вбежал в свой дом. Он направился прямо к телефону, полистал справочную книгу, набрал нужный номер и стал ждать. Он судорожно сжимал в руке трубку, нетерпеливо барабаня пальцами по столу. Наконец, раздался гудок, затем щелканье снимаемой трубки, и сонный мужской голос произнес:

- Алло! Я слушаю.

- Доктор Скотт? - спросил Клаузнер.

- Да. Кто это?

- Доктор Скотт, вы должны немедленно приехать, только, пожалуйста, побыстрее.

- Кто это говорит?

- Это Клаузнер. Помните, вчера вечером я рассказывал вам о своем опыте со звуком и о том, что я хочу услышать...

- Да-да, конечно. Но что случилось? Вы не больны?

- Нет, я не болен, но...

- Вы звоните мне в такую рань - в половине седьмого - и после этого утверждаете, что не больны?

- Ну, пожалуйста, Доктор, приезжайте. Быстрее. Я хочу, чтобы кто-нибудь слышал это. Это невероятно! Я не верю своим ушам!

Доктор почувствовал в его голосе отчаяние, почти истерику - так обычно говорили по телефону люди, у которых произошло несчастье. Он спросил:

- Вы действительно хотите, чтобы я поднялся с постели и приехал именно сейчас?

- Да, сейчас. И, пожалуйста, как можно скорее.

- Хорошо, в таком случае я приеду.

Клаузнер сел возле телефона и стал ждать Скотта. Он пытался вспомнить, на что был похож крик дерева, но не мог. Он только помнил, что содрогнулся от ужаса, когда услышал его. Он пытался представить себе, какие бы звуки издавал человек, если бы он не мог оторваться от земли, а кто-нибудь намеренно вонзил бы ему в ногу острый предмет, да так, чтобы острие глубоко вошло в рану и застряло в ней. Наверно, это был бы точно такой же крик. Нет. Совсем другой. Крик дерева был страшнее любого человеческого крика именно этой своей ужасающей пронзительностью и монотонностью. Он стал думать о других живых существах, и сразу перед его мысленным взором возникло поле пшеницы, зрелой, живой пшеницы с тяжелыми колосьями, в самую гущу которой врезается косилка, подкашивая ее под корень, - пятьсот колосьев в секунду, в каждую секунду. О господи, как же они должны кричать! Пятьсот колосьев пшеницы кричат в один голос, и каждая следующая секунда несет гибель еще полутысячи колосьев, и они тоже кричат - нет, думал он, я не понесу свой прибор на поле, где колосится пшеница. После этого я не мог бы есть хлеб. А как же картофель, как капуста, в морковь, а лук? А как же яблоки? Хотя нет! У яблок все по-другому. Они сами падают, когда созревают. Яблокам не больно, если вы даете им самим упасть, а не срываете их с веток. Но вот овощи! Например, картофель. Картофель, наверняка, кричит, так же как и морковь, лук, капуста...

Он услышал, как щелкнула задвижка садовой калитки. Он вскочил и выбежал из дому. По дорожке, навстречу ему, шел Доктор с маленьким черным чемоданчиком в руках.

- Ну, что случилось? - спросил Доктор.