Месс-Менд, или Янки в Петрограде - Мариэтта Шагинян

Он прилетел на личном самолете Кресслинга, приземлился на широкой асфальтовой крыше одного из подсобных зданий виллы «Эфемериды»; движущимися лестницами опустился и поднялся в собственный кабинет Кресслинга и в отличном настроении сидит сейчас перед ним, подставив под вентилятор, предварительно зарядив его на аромат левкоя и жасмина, свое энергичное, загорелое крупное лицо.

Пока жужжит вентилятор, источая вместе с прохладой свой душистый запах, Джек Кресслинг нетерпеливо ходит взад и вперед по комнате, искоса поглядывая на своего подручного. Что-то в лице и чересчур затянувшемся молчании Иеремии Морлендера явно беспокоит миллиардера.

— Ну, — начинает он, остановившись перед изобретателем и топнув ногой, — выкладывайте!

— Ну, Джек, — отвечает тем же тоном Иеремия Морлендер, — сейчас выложу!

Круглые серые глаза Кресслинга, окруженные, как у птицы, желтыми ободками, уставились на инженера.

— Вас, наверно, удивит то, что я вам скажу, — начал Морлендер. — Вы знаете, я отдал вам на службу всю свою изобретательность. Я никогда не торговался с вами, не заботился о равной доле и тому подобное. Мы ведь когда-то вместе учились: вы — филологии, я — физике. Вы были моложе меня лет на десять. Но я поздно получил возможность учиться, и вы догнали меня. Помните наш первый разговор на пароходе «Аккорданс», когда мы оба, я — сын простого американца, вы — миллиардер, возвращались в Штаты?

— К чему это предисловие?

— Вы изложили мне тогда основные мысли вашей замечательной книги, и с той минуты я стал вашим человеком, Джек! Капитал аккумулирует человеческую энергию, каждый текущий счет, каждая чековая книжка — это скованные киловатты человеческих действий, сказали вы. Я, признаться, ничего тогда не понял и попросил объяснить. Вы пустились в объяснения. Белка тащит в нору орехи, которые не может съесть сразу. Муравей делает запасы на зиму. Все на земле делает запасы: лист — в своих зернах хлорофилла, раковина — в своей жемчужине, камень — в своей руде, вода — в своей извести, а солнце — в углях, в нефти, в торфе. И человек тоже научился делать впрок для себя запасы энергии, он научился аккумулировать электричество. «А что же аккумулирует, собирает про запас энергию самого человека?» — спросили вы и сами ответили: «Человеческую энергию аккумулирует капитал». Я и тогда не совсем ясно понял и сконфуженно попросил объяснить подробнее…

— И я объяснил вам! — нетерпеливо воскликнул Кресслинг. — Я объяснил, и вы поняли. Человек запасает капитал… А что такое капитал, как не скрытые возможности миллионов дерзаний, желаний, страстей, власти! Вы держите его в банке, но деньги в банке — это растущая в раковине жемчужина ваших неограниченных возможностей проявить себя в мире! Вы переводите деньги в акции, но акции — это силосная башня вздымающихся в человеке страстей. Миллионы нищих гениев умерли неизвестными человечеству, потому что они были нищими. А я, капиталист, могу развернуть свою волю, свои таланты, прогреметь на весь мир, приобрести все, что хочу, повлиять на любой процесс, любое движение в мире, могу создать, могу взорвать, могу…

— Стойте! — воскликнул Морлендер. — Я и сейчас помню ваши тогдашние речи. Капитал продолжает вашу силу и волю за пределы самого сильного человеческого хотения, он вытягивает ваши руки до тысяч километров, усиливает ваши мускулы до стихийной силы землетрясенья, — так ведь? Передаю вашими словами. Они захватили меня. Я повторял их всю свою жизнь. Рост аккумулированной человеческой энергии в миллиардах Джека Кресслинга! И когда я уезжал в Россию, вы опять напутствовали меня, Джек… Вы посоветовали мне глядеть в корень советской экономики. Когда мы, капиталисты, бросаем золото на землю, сказали вы, оно вырастает золотом в три, четыре, десять, двадцать раз большим, чем брошено, и с ним растут личные возможности его хозяина. А коммунисты убили деньги, убили человеческие возможности. У них сколько ни бросай, столько и останется, — капитал не растет! У них человеческая психоэнергия, не имея запаса, однодневна, как век бабочки: на один короткий рабочий день, на один локоть длины человеческой руки, — вы помните? Я передаю точно, почти цитирую вас. Так вот, Джек… — Морлендер остановился.

— Продолжайте, — сказал Кресслинг странным тоном.

Инженер не заметил этого тона. Он не заметил и холодной, птичьей неподвижности глаз миллиардера, устремленных на него. Он был охвачен собственными мыслями, занимавшими его всю дорогу в самолете.

— Так вот, дорогой Джек, вы ошиблись — и я вместе с вами. Я месяц пробыл в стране большевиков. По вашим указаниям я изъездил эту страну в надежде вернуть концессию вашего друга Монморанси законным путем. Изучал и всякие другие пути. Присматривался ко всем лазейкам. Наблюдал людей… Джек, не обольщайтесь! Их творческие возможности куда больше наших! Пусть из мертвых денег у них не растут деньги, но зато вырастают заводы, мосты, машины, дороги, каналы, станции! Пусть у них нет капитала или, как вы его называете, «субстрата психической энергии», зато у них есть сама эта энергия — в неограниченном количестве! И в этой энергии накапливается у них тот самый растущий икс, тот дрожжевой грибок, который движет у нас деньгами, заставляя всходить капитал. Знаете ли вы, дорогой Джек, что это за грибок?

Морлендер слегка наклонился в сторону неподвижного Кресслинга. Он дотронулся рукой до его острых колен и заговорил доверительно-дружески, высказывая вслух свои затаенные мысли:

— Не лучше ли нам отказаться от нашего плана, а? Я думал в дороге… Аккумулированная энергия, субстрат — это вы верно. Только вот в чем дело: чья, Джек, чья энергия аккумулирована в капитале, чьей психоэнергии он субстрат? В том-то и дело, что не вашей, Джек, а вот этих самых масс, которые тут, в Миддльтоуне, и там, в каждом штате, работают на вас. А если так, при чем тут ваши персональные возможности? У большевиков, у каждого из них, у каждого рабочего в их стране, больше этих самых персональных возможностей, чем у нас с вами, — этот дрожжевой грибок, рост производительных сил, поднимается у них вместе с их собственной энергией.

Джек Кресслинг расхохотался.

То был резкий хохот, с повизгиваньем на верхних нотах, и, хохоча, Кресслинг держал голову низко опущенной, чтоб собеседник не заметил вспыхнувшего в его глазах страшного, истерического бешенства. Нога его незаметно искала под столом и, найдя, надавила самую крайнюю педальку слева.

Тотчас в ответ на нажим педали дверь открылась, и в комнату заглянула необычайной красоты женщина, огненно-рыжая, с оливково-смуглым, ярким, как тропический цветок, лицом.

— Войдите, миссис Вессон, — произнес Джек Кресслинг. — Вы, как всегда, во-время!.. Морлендер, то, что вы говорите, остроумно. Это надо обдумать. Мы обдумаем вместе. А пока — покурим и обсудим, что делать взамен концессии Монморанси.

Тем временем миссис Вессон неслышно скользнула в комнату. Змеиным движением она открыла дверцу шкафчика, отделанного перламутром, достала бутылку, графин, стаканы, сифон. Коробка, источавшая аромат табака, легла на стол. Морлендер протянул руку за сигарой.

— Кстати, где ваши чертежи, дружище? Вы понимаете — те самые… — спросил вдруг Кресслинг, как будто вспомнив что-то неотложное.

— У Крафта в сейфе, — с удивлением ответил Морлендер, зажигая свою гавану и с наслаждением затягиваясь ею. — Все у Крафта. Перед отъездом, вы ведь сами знаете, я сдал ему наши технические расчеты, модель, формулы… Даже завещание успел… успел…

Он вдруг остановился.

Еще раз заплетающимся языком, сонно, словно отсчитывая буквы, протянул: «У-с-пе…» — и опустил голову на грудь.

— Заснул, — спокойно произнес Джек Кресслинг, вставая и глядя в глаза своей секретарше. — Он стал очень опасен. Нам нужно спрятать его и держать в тайнике. Его распропагандировали! Моего инженера распропагандировали! Завещание — черта с два! Элизабет, мы сделаем вас пока его законной вдовой… Запомните: вы тайно обвенчаны с ним. Он вам оставил по завещанию свои чертежи. И поскорей, поскорей, — все это надо успеть в ближайшие два-три дня!

2. АРТУР МОРЛЕНДЕР ВСТРЕЧАЕТ СВОЕГО ОТЦА

В майское утро по Риверсайд-Драйв с сумасшедшей скоростью мчался автомобиль.

Молодой человек весь в белом, сидевший рядом с задумчивым толстяком, почти кричал ему в ухо, борясь с шумом улицы и ветра:

— Не успокаивайте меня, доктор! Все равно я беспокоюсь, беспокоюсь, беспокоюсь!

Толстяк пожал плечами:

— Я бы на вашем месте не делал слона из мухи. Мистер Иеремия слишком умный человек, Артур, чтобы с ним что-нибудь случилось.

— Но телеграмма, телеграмма, Лепсиус! Чем объяснить, что она от каких-то незнакомых лиц? Чем объяснить, что она не мне, а секретарше Кресслинга, этой бархатной миссис Вессон, похожей на кобру!