Как перед Богом - Кобзон Иосиф Давыдович

С первого класса вела меня Полина Никифоровна. Добрая такая «мамка» была. Потом приходила она на концерт, когда я выступал в Краматорске. Как сейчас помню, конец 45-го… Странным образом тогда мы учились: когда нужно было писать, худющие, но горячие, отогревали мы под рубашками чернильницы с замерзшими чернилами и писали… между строк… на газетах. Чтобы не стучать от холода зубами, сжимали губы. В классах стоял мороз, но не в силах он был заморозить наши души, которые после Победы горели такими страстями и такими мечтами, что казалось ничто на свете не сможет их погасить. Все это было. И я помню это. Помню. Я хорошо это помню… 6-я мужская средняя школа… Быков Леня, будущий знаменитый Максим Перепелица, учился в моей школе. Был он старше меня на два года. Но только позже мы обнаружили, что мы… из одной школы!

В 1950-м семья переехала из Краматорска в Днепропетровск. Я пошел в 6-й класс в 48-ю школу. Я всегда был отличником. Однако золотую медаль не получил. Потому что в 52-м, после 7-го класса, пришлось поступить в Днепропетровский горный техникум. Почему в горный? Мы жили очень скудно. Все время хотелось есть. И я решил, что пора самому зарабатывать харчи. Я никогда не увлекался горным делом, но в то время горняки зарабатывали очень серьезные деньги. И я решил заняться горным делом. Поступив, получил стипендию. И тут… произошла незабываемая история. Я побежал быстренько в магазин и, купив на первую стипендию маме клеёнчатый ридикюль (такую сумочку женскую), вложил в него первый свой рубль. Но прежде, чем подарок дошел до мамы, меня перехватили мои сокурсники. А в техникуме тогда учились и ребята после армии, и бывшие шахтеры, и даже фронтовики, нанюхавшиеся пороху. Одним словом, во всех отношениях самые настоящие мужики со своими, уже сложившимися, привычками. Ну и как они могли упустить такой случай и не обмыть мою первую стипендию? И вот затащили они меня в какую-то забегаловку и заставили совершить акт посвящения в шахтеры. Заставили меня, пацана, мне было тогда пятнадцать лет, выпить стакан водки, чего я до этого никогда не делал. Я сперва не захотел. Как не захотел когда-то сделать наколки, которые считались признаком настоящего мужчины. Но мне сказали: «Ты просто боишься! Ты еврей! Ты испугался». И тогда я сказал им: «Ах так… Ну-ка, давайте…» На моих руках и плечах появились «мужественные» следы иголок. Сейчас я их все свел, одну только оставил. Но тогда «раскололся». Как пришлось «расколоться» и при посвящении в одну из самых мужественных профессий… Я сказал: «Я не пью водку!» А они сказали: «Ну, какой же ты шахтер, если не пьешь водку? Ты должен выпить… хотя бы в честь посвящения». И тогда… я выпил целый стакан… и больше ничего не помнил. Но они были молодцы. Они меня не бросили. Они меня на руках… беленьким… занесли в трамвай, довезли домой, и сбросили маме. И когда я оклемался, я еще получил порцию. Веником! Такой была моя первая водка. А ридикюль, купленный с первой стипендии, они передали маме. И она хранила его всю жизнь. Хранится он и сейчас с этим моим рублем у сестры…

Еще больше запомнилась мне первая моя сигарета. Она была, когда я стал студентом горного техникума. Все курили на переменах, и я закурил… Но батя однажды поймал меня… Я спрятал сигарету от него в кулак, а он физически был очень сильным человек и сжал мою руку так, что я заорал от ожога. И тогда батя сказал: «Хочешь курить — кури открыто, но этого, чтобы я больше не видел». С тех пор прошло 50 лет. И я, если, что-то делаю, то делаю открыто, а не тайком, не исподтишка.

Не меньше почему-то запомнился мне и мамин веник, хоть и била она им не очень больно. Но сам факт такого воспитательного воздействия почему-то по сей день не выходит у меня из головы… Помню, как впервые по-настоящему влюбился. Это было в 6-м классе. Была Людочка Литвинова. Я учился в 6 «б». Она в 6 «а». Какое чудо была эта девочка! Я писал ей записки. А она мне писала и… передавала через друзей. Я с волнением ходил провожать ее на улицу Володарского. И стыдливо смотрел вокруг, не смея остановить глаза на ней, хотя именно на нее хотелось смотреть больше всего. Это была моя первая любовь. И с ней был у меня первый мой поцелуй. Сегодняшним молодым даже не понять, что перед первым поцелуем, может быть, трепет… Я бывалый уличный хулиган боялся даже дотронуться до нее… Не то, что поцеловать. Такая дрожь была во всем теле. А она… она была еще стеснительнее. Но… все-таки мы как-то реши лисьи… поцелуям нашим, казалось, не будет конца. Однако все почему-то проходит. Прошло и это. Дальше, в техникуме, были у меня уже просто увлечения. А это… Это была самая настоящая первая любовь!

…Когда у меня появились дети, я рассказывал им, как мама моя — мой бог и моя религия, воспитывала меня, когда я поздней ночью возвращался с гулянок домой.: как она отчитывала меня, как трещал веник на моей голове… А я, на сто процентов зная, что (!) ждет меня, всякий раз не мог остановиться, словно кот, учуявший весну среди февраля. Я знал, что буду избит веником, но… что было делать(?): молодость не могла не брать свое! Все это я раз за разом рассказывал своим детям, когда они возвращались с полуночных московских дискотек. Я говорил им: «Ну, что это такое? Посмотрите на часы! Уже почти четыре часа ночи! Вы чего, обалдели, что ли?» А они отвечали мне: «Папа, ну что ты такой несовременный? Какая разница, сколько сейчас времени?» И тогда я говорил: «Да! Жаль, что нет моей несовременной мамы. Она бы вас так веником отгуляла, что вы забыли бы про свою современность!» Но, видимо, у каждого времени свои веники…

ПЕРВОЕ ПОРАЖЕНИЕ

Художественная самодеятельность всегда была моей стихией. А в Днепропетровске я начал заниматься еще и спортом. Футболом и боксом. Особенно боксом. И скоро стал чемпионом среди юношей Днепропетровска и области, а затем и всей Украины. Первый свой бой я выиграл. Потом выиграл второй. Выиграл третий. Выиграл и четвертый. Ну и… меня понесло, словно я непобедимый. Однако пятый бой уже в первом раунде закончился для меня… нокаутом. Да-а-а. Я, как дурак, вознесся оттого, что выиграл четыре боя. И вот дальше оказалось, что нет мне весового партнера. Есть партнер меньше меня по весу на категорию, но выше меня разрядом. Да к тому же левша. И хотя я с левшой никогда не работал, я сказал: «Какая проблема? Я согласен…» И вы шел на ринг. И он меня тут же нокаутировал, что бы я больше не воображал, что 1 м 81 см роста, большой, 70 кг, вес и дурную силу можно противопоставить лучшим знаниям и умению. Бокс — как жизнь — не тот случай, когда… если сила есть — ума не надо! Было у меня всего 18 боев, 4 из них я проиграл…

В ПОИСКАХ СВОЕГО «Я»

Не успел я стать выпускником горного техникума, как в июне 56-го очутился в солдатах. Знаменитый целинный урожай того года нуждался в рабочих руках. И мы, не оформив толком, дипломные работы без принятия присяги прибыли на 2 месяца в Казахстан в составе армейских частей, направленных на уборку хлеба. А уже оттуда в «телятниках» нас стали развозить по местам службы. Так я попал в артиллеристы в полусотне верст от Тбилиси. Благодаря своему боксу, футболу и умению петь, я скоро вышел в число людей, которые постоянно должны были на разных смотрах представлять лицо дивизии. Это, в конце концов, и определило мою судьбу. Меня заметил и взял к себе художественный руководитель и главный дирижер ансамбля песни и пляски Закавказского Военного округа, а впоследствии и народный артист Петр Мордасов. Взял он меня в хор с прицелом сделать солистом. Но отпускать из части меня не хотели. Я мучительно долго ждал. Мне устраивали всякие пакости. То во время караульной службы подсовывали неприятности, то провоцировал старшина, да так, что мне пришлось его бить. За что отправили на гауптвахту. А когда из центра стали выяснять: почему же я до сих пор не отбыл в Тбилиси — сказали, что за недостойное поведение Кобзон серьезно наказан. В конце концов, все эти палки в моих колесах были сломаны, и я впервые запел в профессиональном ансамбле. Тут-то мне и дали понять, чем должен я заниматься в жизни, и как можно совершенствоваться в этом деле.