Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В четверг, 26 марта, Вулфы отправились с вокзала Виктория, по маршруту Ньюхейвен – Дьепп через Ла-Манш, в Париж, а затем ночным поездом добрались до Марселя и Кассиса, где остановились в отеле “Cendrillon”. Они вернулись в Лондон 7 апреля.
8 апреля, среда.
Только что вернулась из Кассиса[22]. Во время путешествия я частенько думала о том, как запишу здесь некоторые из своих бесчисленных ежедневных впечатлений. Но что же происходит по возвращении? Мы переодеваемся и ныряем в поток, а я одержима глупой идеей, что у меня нет времени садиться и писать или что нужно заниматься чем-то серьезным. Даже сейчас я лихорадочно колеблюсь, половину времени размышляя, но надо остановиться и выгулять Гризель [собаку]; я должна разобраться с американскими книгами[23]; правда в том, что мне необходимо попытаться выделить полчаса в день на ведение дневника. Дав ему и имя и место, я, возможно, приду к мысли – таков уж разум человека, – что это обязанность, которой нельзя пренебрегать ради других дел.
Я нахожусь под впечатлением, сложным, от возвращения домой с юга Франции в эту просторную мрачную мирную уединенность Лондона (так, по крайней мере, казалось прошлой ночью), полностью уничтоженную несчастным случаем, свидетелем которого я стала сегодня утром, и женщиной, прижатой автомобилем к ограде и еле слышно стонавшей «ой-ой-ой». Весь день мне мерещился ее голос. Я не побежала на помощь; к ней бросились все пекари и продавцы цветов. Меня не покидает жуткое ощущение жестокости и дикости мира; эта женщина шла в своем коричневом пальто по тротуару – и вдруг, как в кино, огромная красная машина переворачивается и приземляется прямо на нее, и слышится только «ой-ой-ой». Я как раз направлялась посмотреть новое жилье Нессы и на площади встретила Дункана, но поскольку он не видел аварии, то и моих чувств не мог представить себе ни в малейшей степени, да и Несса тоже, хотя она вспомнила несчастный случай, который произошел с Анжеликой[24] прошлой весной, и пыталась сравнить их. Но я заверила ее, что это всего-навсего случайная незнакомка в коричневом пальто, и мы достаточно спокойно осмотрели дом[25].
Со времени моей последней записи, а прошло несколько месяцев, умер Жак Равера[26], страстно желавший смерти; он прислал мне письмо о «Миссис Дэллоуэй», и это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Неужели я и правда, наконец, чего-то добилась? Ну, конечно, это не идет ни в какое сравнение с Прустом[27], в которого я сейчас погружена. Особенность Пруста в том, что он сочетает в себе предельную чувствительность с предельным упорством. Ему нужны все до последнего оттенки окраса бабочек. Он прочен как кетгут[28] и мимолетен как жизнь бабочки. Думаю, он будет и влиять на меня, и выводить из себя каждым своим предложением. Как я сказала, Жак умер, и меня тут же начали захлестывать чувства. Я узнала об этом здесь в компании Клайва [Белла, см. Приложение 1], Би Хоу[29], Джулии Стрэйчи[30] и Дэди[31]. Но я больше не чувствую необходимости снимать шляпу перед смертью. Предпочитаю выходить из комнаты на полуслове, с незаконченной случайной фразой на устах. Вот какое впечатление произвела на меня смерть Жака – никаких прощаний и покорности, а просто шаг в темноту. Хотя для нее [вдовы] это ужасный кошмар. Мне лишь остается вести себя с ней естественно, но это, я полагаю, очень важно. Все чаще и чаще я повторяю слова Монтеня[32]: «Жизнь – вот что главное».
Я жду, чтобы понять, какую форму в итоге приобретет в моей голове Кассис. Там есть скалы. После завтрака мы обычно ходили посидеть на камнях и погреться на солнце. Л., как правило, сидел без шляпы и что-то писал на коленках. Однажды утром он нашел морского ежа – они красные, с шипами, которые слегка подрагивают. После обеда мы ходили гулять по холмам и в лес, где однажды услышали шум машин и обнаружили неподалеку дорогу на Ла-Сьота[33]. Повсюду были камни и крутые тропинки, а еще очень жарко. Как-то раз мы услышали громкий звук, похожий на птичье щебетанье, и я сразу подумала о лягушках. На лугах распустились неухоженные красные тюльпаны; все поля там напоминали небольшие угловатые ступеньки холма, разлинованные и окаймленные виноградными лозами; то тут, то там виднелись побеги фруктовых деревьев в красных, розовых и даже пурпурных бутонах. Дома тоже угловатые, белые, желтые и голубые, с плотно закрытыми ставнями; вокруг них – ровные дорожки и кое-где ряды левкоев[34]; повсюду – бесподобная чистота и завершенность. В Ла-Сьота огромные оранжевые корабли плавают по голубым водам в маленьких бухтах. Все эти бухты правильной круглой формы и окружены отштукатуренными бледными домами, очень высокими, облупленными и залатанными, со ставнями; возле одних виднеются горшки и клумбы с зеленью, возле других сушится белье; на каком-то крыльце сидела старуха и смотрела вдаль. На каменистом и голом, словно пустыня, холме сушились сети; на улицах играли дети, прогуливались и сплетничали девицы в выгоревших ярких платках и хлопчатобумажных платьях, мужчины убирали лишнюю землю с главной площади, чтобы вымостить ее камнем. Отель «Cendrillon[35]» – это белое здание с красной плиткой на полу, рассчитанное человек на восемь. Там были мисс Тугуд, мисс Бетси Робертс, мистер Гурни, мистер Фрэнсис и, наконец, мистер Хью Андерсон[36] и мистер Гарроу Томлин[37]. Все они заслуживают описания на несколько страниц. Да и атмосфера отеля навеяла множество идей, – такая холодная, безразличная, внешне любезная и порождающая очень странные взаимоотношения, как будто человеческая природа сведена к своего роду кодексу, который специально изобретен для подобных ситуаций, когда совершенно незнакомые люди собираются в одном месте и предъявляют права как члены одного племени. На самом деле мы постоянно общались, но в душу к нам никто не лез. А еще мы с Л. были даже слишком счастливы; как говорится, умереть сейчас…[38] Никто не скажет обо мне, что я не знала истинного счастья, хотя мало кто может ткнуть пальцем в конкретный момент или объяснить, что именно их
