Театр любви - Наталья Калинина

В антракте я все еще была целиком во власти этой инерции, когда рядом вдруг произнесли мое имя, отчего внутри как будто что-то сдвинулось. «Таша, Таша», — настойчиво и удивленно повторил тот же голос.

Я обернулась в полной растерянности. Вокруг меня в фойе были десятки лиц с беззвучно шевелящимися губами.

— Ты не узнала меня, Таша?

Варвара Аркадьевна, седая и толстая, как бегемот, прижалась на какую-то долю секунды к моему плечу, всхлипнула, полезла в сумку за платочком.

— Ты одна?.. Как ты изменилась, Таша…

«Моя жизнь подчиняется периодическому циклу в десять лет, — возвращаясь в тот вечер с концерта, думала я. — В десять лет от роду бабушка вытащила меня с корнями из той почвы, где я росла, как лебеда на помойке, пересадила в оранжерею бок о бок с культурными растениями. В двадцать я, если пользоваться все той же сельскохозяйственной терминологией, добровольно перекочевала на поросший колючками пустырь. Неужели и теперь, накануне тридцатилетия, меня ожидает очередная смена среды обитания? Что же это за силы, покушающиеся время от времени на мой худо-бедно сложившийся мир?..»

Я отшвырнула от себя вместе с попадавшими под ноги комками снега всю эту метафизическую дурь и пыталась вообразить, как выглядит теперь Саша, что за отношения у них с Леркой, которую мы не без зависти окрестили «Лиз Тейлор». Земная любовь рано или поздно восторжествует над небесной. Это уж точно. И я представляла свой ангельский облик на фоне чувственных Леркиных форм.

«Тоже мне, Мадонна Спиридоновна! — мысленно обругала себя я. — Ну-ка, задержи дыхание. Еще раз. Еще».

— Да провались к чертям вся эта чепуха! — на всю улицу выкрикнула я.

Стас невозмутимо шагал рядом, никак не реагируя на мои эмоции, и соизволил открыть рот, лишь когда мы очутились дома.

— А Дженни вовсе не от Курта родила, с которым три года в одном вольере просидела, а от Туземца. Его прислал в дар Алжирский зоопарк, — сделал он весьма ценное сообщение. — Если самок и самцов гепарда вместе держать, спаривания не произойдет. Дела житейские… А твой хамлюга мое место занял, — пожаловался он тоном ябеды-первоклассника. — Не буду с его блохами спать. Эй ты, подвинься! — прикрикнул он на развалившегося на тахте в кухне Егора.

В тот вечер Стас был как никогда разговорчив — слова мне вставить не давал. Пока мы с ним пили чай, молол что-то про рептилий, вернувшихся через семьдесят миллионов лет в море, первоначальную среду своего обитания, цитировал пространные выдержки из книг по герпетологии, как делал это в школьные времена еще у бабушки, если кто-то из присутствовавших пускался в нудные разговоры. А я тем временем вспоминала Леркины миндалевидные глаза на узком холеном лице, в зеркале на подоконнике видела свой лоснящийся нос, сросшиеся на переносице брови и благодарила Бога за то, что послал мне сегодня Стаса. «Был бы вместо него нормальный человек, посплетничала бы с ним, что называется, душу бы отвела. Райка недаром говорит, что сплетни — лучшее лекарство от сердечных болезней. Может, правда, оно и к лучшему, что Стас ненормальный…»

— Стас, — неуверенно начала я, — ты Кириллиных помнишь?

Он уставился на меня круглыми глазами, спихнул с тахты давно клевавшего носом Егора и заявил, что зверски хочет спать.

«Дурак. Бесчувственный дурак», — готово было сорваться с моего языка.

Но в душе еще не окончательно замело след, оставленный музыкой Шопена.

Я выключила торшер, вытянулась в своей излюбленной позе спокойствия, отгоняя от себя мысли. А они жужжали, роились, сводясь к одному: Егор сегодня не нашкодил, как обычно, гепардиха в неволе окотилась, если, разумеется, это не очередная байка Стаса, я встретила на пороге собственного тридцатилетия Кириллину. Как будто нарочно подстерегала меня, зная о моих десятилетних циклах. И Стас сроду не оставался у меня ночевать, а сегодня вдруг взял и остался, и пасьянсы вчера один за другим сходились, хотя никаких особых желаний у меня не было.

«И нет, — сказала я себе. — Кроме как скорей заснуть».

Кажется, в конфетнице валяется таблетка радедорма. Я направилась босиком в ванную запить ее из-под крана.

В кухне горел свет. Сквозь занавешенное желтой шторой стекло двери я увидела темный силуэт сгорбившегося над столом Стаса. «Сидя спит», — решила я и, приоткрыв дверь, потянулась к выключателю.

Стас взвился с места с грациозностью застигнутой врасплох вороны и, оттолкнув мою руку, громко щелкнул выключателем.

Мать с Китом заявились без предварительного звонка. Я еще валялась в постели в полушоковом состоянии от вчерашней встречи и радедорма. Я даже не удосужилась надеть поверх пижамы халат, чем выказала свое явное равнодушие к Киту. Думаю, он это понял.

— Никита Семенович на рыбалке был, — с наигранным весельем заявила с порога мать. — Мы тебе щуку привезли. Свеженькую.

— Спасибо.

Я плюхнулась в свою скомканную постель. Кит отправился курить на кухню, мать, отогнув край простыни, присела ко мне.

— Ты не приболела, деточка? Что-то ты вся желтая. И кожа у тебя неважная стала. Нужно побольше фруктов кушать, соки пить. — Она оглянулась на дверь и ловко засунула мне под подушку деньги. — Апельсинчиков купишь, свежих огурчиков. Нет, нет, это мои кровные. Представляешь, Никольской так понравился свитер… Одиннадцать гвоздик принесла. На самом деле очень пикантно получилось — как с парижской картинки.

Ее глаза вспыхнули на мгновение задорным огоньком.

— Опять по ночам вяжешь? Тебе ведь запретили врачи зрение напрягать.

— Ты же знаешь, деточка, я от вязания большое удовлетворение получаю. Должен же человек себя хоть как-то выражать? — Мать жалко улыбнулась. — Танечка, а ты помнишь, что у Никиты Семеновича сегодня день рождения? Мы на этот раз по-семейному отмечаем — все свои. Ты уж, пожалуйста, зайди хоть на пару часиков.

— Завтра после работы забегу. Сегодня у меня что-то горло болит и вообще… я не в форме.

— Заедем за тобой на обратном пути из химчистки, а назад такси вызовем. Неудобно все-таки: Вика с Жориком придут, а завтра они не смогут. Никита Семенович и так считает, будто ты к его дочке с высокомерием относишься.

— Мамочка, я не обязана снисходить до ее глупостей, — громко заявила я.

— Тише, тише, деточка, я все понимаю. Но ведь Кит для тебя столько сделал. Вплоть до отдельной квартиры, — в который раз напомнила мне мать. — Он тебя как родную дочку любит. Деточка, он кабанью ногу запек. По особому рецепту.

Ох, уж эти особые Китовы рецепты, о которых мама с гордостью оповещает гостей, — сплошной перец с чесноком. А ведь придется есть. И даже нахваливать.

— Мамуля, знаешь, я встретила вчера в консерватории…

Мне вдруг ужасно захотелось рассказать матери про нашу встречу с Кириллиной. Но она, как обычно в присутствии Кита, никого не слышала.

— Юбиляр! — громко окликнула она. — В котором часу мы будем назад ехать? В три? Танюшу подвезем. Она прихворнула, но все равно жаждет тебя поздравить.

— Мама!

Я осеклась, услышав в коридоре шаги Кита.

Мать вскочила и поспешила на кухню засунуть в холодильник щуку. Потом принялась мыть посуду, громоздящуюся в раковине со вчерашнего дня.

Кит аккуратно переложил на стол разбросанные по креслу детали моего туалета и сел, не снимая своей роскошной, цвета молочного шоколада, дубленки. Я видела, ему не терпелось узнать, какого пола существо ночевало у меня на кухне и не оно ли причина моей растрепанности в столь позднее даже для меня время.

Кит ревнив, очень ревнив. А меня считает чуть ли не своей собственностью. Если Кит решит, что у меня есть любовник, он наверняка будет мне мстить. Мелочно, на каждом шагу отравляя мою и без того отравленную жизнь. Только этого мне не хватало! Поэтому на вопрос матери из кухни: «Небось опять эта Райка у тебя ночевала?» — я ответила, в упор глядя на Кита: «Да, Райка». Я слышала, как мать подметала пол, потом появилась в дверях со сложенной Стасовой постелью, которую засунула на антресоль платяного шкафа.

Кит все это время сидел в кресле в позе памятника Льву Толстому, глядел в окно поверх зарослей фуксии и мелко стучал обутой в высокий замшевый ботинок ногой.

— Ну, к трем будь готова, — напомнила мне мать уже в дверях. — Я поднимусь за тобой.

Она выиграла и эту схватку с моим самолюбием, не желающим подчиняться сложному ритуалу семейных условностей. И все это, как она глубоко убеждена, делается ради моего же блага.

Я снова легла в постель. Егор вылез из-под дивана и с интересом стал обнюхивать то место, где только что сидела мать. Потом подошел к креслу и начал точить когти о подлокотник, на котором покоилась пухлая ладонь Кита.

Зато я не позвоню сегодня Кириллиной, хотя она наверняка будет ждать моего звонка. Не позвоню, злорадно думала я. Она мне десять лет не звонила, забыла, что я есть на свете, а теперь вдруг такой интерес к моей особе. Сказала, я изменилась, а за сим понимай — постарела. Ты тоже, милочка моя, не Брижит Бардо и даже не Клара Лучко. Присочиню для нее какую-нибудь суперсовременную байку про мужа-дипломата, который по загранкомандировкам мотается, — у меня же не написано на лбу, что я старая дева. Подумаешь, счастье большое — замуж выскочить. Ограничить круг своих интересов проблемами семьи и быта, как все женщины нашей кафедры? Да они бы в обморок от зависти попадали, если бы увидели меня в постели в час дня. Однако пора хотя бы чаю выпить.