Багровая ведьма - Дин Кунц

Дракон нервно повертел головой, пару раз тяжко вздохнул, но продолжал:

– В первую же ночь старший помощник капитана напился пьяным и зарезал шкипера в ссоре из-за какой-то ерунды.

– И что в этом сверхъестественного? Среди моряков это обычное дело. Взять хоть того же Голгота.

Дождь пошел сильнее.

– А потом, – сказал Калилья, выдержав драматическую паузу, – в припасах завелись крысы.

– И?..

– Ты не понимаешь? – хмыкнул дракон. – Убийство и крысы. Убийство и крысы. Какие тебе еще нужны доказательства того, что должно было стрястись нечто зловещее и унизительное?

– В доках всегда полно крыс, и они проникают на каждый корабль. Это обычное дело.

– Хорошо, – глубокомысленно произнес дракон. – Тогда я продолжу рассказывать историю Голгота и посмотрю, решишь ли ты, что она заурядна.

– Сделай одолжение.

И дракон, еще раз смочив язык под дождем, продолжал:

– Голгот, как я уже говорил, собирался сбежать с корабля и обосноваться в Леларе. После того как капитаном стал второй помощник, а старпома посадили под замок вплоть до возвращения корабля в Саламант, где преступника ждал справедливый суд и казнь за убийство, за Голготом почти перестали следить. Новых офицеров он мало интересовал, и преступник увидел, что побег осуществить гораздо легче, нежели он предполагал. На третий день, или, лучше сказать, на третью ночь, он выбрался на палубу, оглушил вахтенного, перемахнул через поручни и исчез. Никто его не заметил, и никто не попробовал остановить. Он опять стал свободным человеком. Но не надолго.

Видимо, он выпил лишнего в портовом кабаке и пошел в игорный дом играть в рулетку. Судьба, вероятно, была к беглецу несправедлива и быстро освободила его карманы от всего, что может звенеть или похрустывать. В итоге Голгот оказался на улице и обнаружил, что у него нет ни гроша, чтобы утолить жажду, избавиться от головной боли или заплатить за койку в ночлежке. Он прятался в доках, стараясь придумать, как выпутаться из положения, которое по праву мог считать ужасным. В конце концов он попытался ограбить какого-то низкорослого морячка. Но на его беду этот коротышка оказался весьма известным в тех краях мастером по драке ногами. Через десять минут Голгот уже сидел в тюремной камере без трех зубов, зато с синяком во всю щеку. Первое время он громко жаловался на судьбу, пока соседи по камере не пригрозили увеличить количество синяков на его невезучей физиономии. Тогда он решил взглянуть на обстоятельства с оптимистической точки зрения и подумал, что все не так уж и плохо: у него есть кровать и будет еда. Засыпая, он говорил себе, что в общем-то это и к лучшему. Если бы новые офицеры на корабле узнали, что он осужден за убийство, вряд ли бы они стали искать его в тюрьме. Это место – последнее из тех, куда им захотелось бы заглянуть. А когда его выпустят, корабль уже уйдет и можно будет без опаски разгуливать по улицам столицы. И теперь уж он не будет нападать на мужчин – не важно, какого они роста.

Но планы свои Голгот строил совершенно напрасно. Все было не так просто. В самую темную пору ночи, за несколько часов до рассвета, в тюрьму заявились стражники в мундирах цвета Дома Лелара. Всех четырех заключенных сковали одной цепью и увели прочь, а на все протесты и вопросы им отвечали затрещинами. Пленники быстро усвоили урок и заткнулись. Их отвели в замок короля Лелара, а там заперли по разным комнатам.

Комната, куда попал Голгот, была великолепно убрана. Стены были завешены переливающимся темно-красным бархатом. Пол сверкал, словно мраморный водоворот с золотистыми прожилками. Слуги принесли ему изысканнейшие кушанья, и всего было вдоволь. Голготу подали лучшие вина, красное и белое, и еще одно – сладкое как мед, которое пилось легко, как вода. Ему даже привели проститутку – роскошную женщину с пышной грудью. Голгот долгое время пробыл без женщин и до рассвета несколько раз воздал должное ее прелестям. В конце концов он утомился и погрузился в тяжелый сон. А когда проснулся, на желудок ему ледяным камнем лег страх. Узник сообразил, что удовольствия, которыми он наслаждался ночью, – это те самые, какие предлагаются осужденному накануне казни.

Джейк кашлянул, наблюдая за вспышками молний. Гроза уходила на запад, и дождь становился слабее.

– Пожалуйста, без отступлений. Только сюжет.

Молнии вяло сверкали. Гром звучал, словно смех младенца-великана.

Дождь был прохладным и очень приятным.

Калилья хмыкнул, но продолжил рассказ:

– Утром Голгот предстал пред очи короля Лелара, но вряд ли это можно было назвать аудиенцией у короля. В королевские покои Голгота вели три стражника с мечами наголо, словно он мог куда-то сбежать. Лелар, окруженный чиновниками в широких белых одеждах, сидел в глубине покоев и наблюдал за происходящим. Голготу связали лодыжки, а когда он спросил, что же все-таки происходит, то получил затрещину и совет помалкивать в присутствии короля. А потом его без всякого предупреждения толкнули в круглое голубое отверстие в стене рядом с королевским троном.

– Затолкали в стену?

– Да.

– Не это ли тот вход в мой мир, о котором мне говорила Келл?

– Снова да.

– Продолжай.

– Внутри стены Голгот стал невесомым. Ему казалось, что он плавает в кромешной тьме. В этой тьме было только одно пятнышко света – та дыра, сквозь которую его сюда сунули. С той стороны на Голгота внимательно смотрели Лелар и его советники. Пока он пытался справиться со своим страхом, его, словно огромные пальцы, подхватили сильные порывы ветра, закрутили и унесли в темноту. Вход превратился в точку тусклого света, будто отверстие от укола булавки, и эта точка бледнела все больше и больше.

Калилья остановился, чтобы перевести дух.

– И?..

– И тут появились Туманные Призраки.

Черный шлейф уходящей грозы вился между похожими на башни вершинами гор, которые так и назывались – Башни-Близнецы. Заходящее солнце бросило ему вслед золотой луч.

– Туманные Призраки? – переспросил Джейк.

– Так называл их Голгот. Это были существа, состоящие из тумана. Они были злобными и ненастоящими, хотя и имели некое уродливое подобие формы. Они были сотканы из туманной дымки, хотя прикосновение их рук ощущалось сильнее, нежели объятия ветра... Ледяные руки, глубоко вонзавшие в него иглы холодного сна.

Джейк содрогнулся от холодной боли, которая в общем-то была ему знакома. Только в памяти он ощущал ее как горячие вспышки. В первый раз это случилось, когда хоронили его мать. Ее привезли на кладбище в длинном ящике и оставили там, иод землей, оставили одну. Потом все вернулись в опустевший дом, дом-скелет, вернулись в комнаты, словно вырезанные в кубиках льда, где лишь она, мать, одним лишь своим присутствием как-то поддерживала огонь, и теперь этот огонь угас. Джейка повели наверх по нескольким винтовым лестницам и привели в ванную комнату. Тетушки уговорили его встать под душ, а после этого засунули его в пижаму. Но по дороге в спальню он наступил на что-то холодное. Он посмотрел вниз и увидел шпильку для волос, опутанную светлой прядью. По телу его холодным дождем пробежала дрожь, и это вылилось в крик, который продолжался целый час, пока не приехал врач и не дал ребенку успокоительное. Тогда Джейка впервые пронзила холодная боль, и он запомнил ее навсегда. Второй раз это случилось, когда он шагнул сквозь измерения и, обнаружив себя в этом мире, понял, что прежний мир остался позади, что он сменил одну реальность на другую. Он сдавленно вскрикнул и, отдышавшись, спросил у Калильи: