Год людоеда. Игры олигархов - Пётр Кожевников

Мухи сновали по всему доступному глазу пространству, напоминая помехи на старой киноленте: их жужжание меняло свое наполнение в зависимости от степени освещенности пространства — то почти полностью затихая, то развиваясь до звука, похожего на сверление соседской стены. Зоя отследила передвижение одного из нервирующих ее насекомых и, когда муха села, резко размозжила ее корпус газетой, после чего аккуратно подковырнула обкусанными ногтями размазанные по столу останки и положила их на свечу.

— Кремация! — сообщила Бросова низким, мужским голосом. — Также и Шаманку нашу на Ржевке зажарили.

— Артистка ты, Зойка! — отозвалась Антонина. — Смотри, Жанка, как тебя в этот кон исчавкали! Надо знать, с кем пупочки тереть! Сейчас такое время в стране, что хорошо, если просто во все дыры запичужат, а при херовом раскладе еще свое мясо жрать заставят! Да, детка, встречаются и такие чародеи!

— Ну, если б я знала, что эти гондоны такие садюги, я бы им их паяльники пооткусывала! — Жанна стала быстро тереть свое лицо, еще хранившее следы былой привлекательности. — Они, твари, еще приговаривали: за такие-то деньги исполняй все с любовью! А где деньги-то?! А любовь-то откуда?! Я еще из-за них, может, и на инвалидность отправлюсь: живого места, считай, не осталось! Вот это я, блин-компот, здорово поработала!

— Ну так мы тебе за то и говорим: давай или на лоток, или в охрану! — Ремнева старалась внимательней вглядеться в пустые бутылки, населившие стол, надеясь в одной из них что-нибудь обнаружить. — Я, думаешь, не всю работу перепробовала. Я даже Настю, вон, на панель хотела отправить, а что, дочь она мне или нет?! Чья копилка ее рожала? Вот пусть теперь на маманю тем же местом и поработает! А что?! Это раньше все нам в душу со своей моралью лезли, а теперь живи как знаешь! А не знаешь — подыхай! Так мне всю затею эти пидоры защитники детства испортили! Ничего, мы еще с ними по всем параграфам расквитаемся!

— А что, цыгане, вон, во все времена своих деток калечили, мне еще моя матка сказывала. — Бросова с триумфальной улыбкой смотрела на оставшийся от насекомого огарок. — Рученьку или ноженьку отсекут и за милостыней отправляют. Да говорят, шибче всего на жалость бьет, когда у дитяти косточка торчит. А то еще личико порвут и так выпускают. Насте-то твоей никто увечий не собирался наносить — чего зазря панику подымать и на весь город тубанить?

— Да брось ты на цыган кыркаться! — Жанна заметила взгляды Ремневой и стала пристально следить за подругой, продолжая растирать воспаленное лицо и разъединять пальцами слипшиеся, лоснящиеся жиром волосы. — У их мужиков елдометры как у жеребцов вылезают, а бенцалы аж по коленям бьют! Вот за это их Гитлер и невзлюбил! У него-то, я читала, на Японской войне все причиндалы оторвало.

— Да вот и я про то же. — Очевидно не доверяя своему зрению, Антонина стала поочередно брать бутылки в руки, подносить вплотную к глазам и даже, сдерживая нервозность, переворачивать. — Получается, что я на своего ребенка уже и прав никаких не имею, — а меня покудова никто материнства не лишал! Вот тебе и демократия!..

— И ни одна цыганка с мужиком другого племени мараться не станет! — Махлаткина сопровождала сочувственным взглядом каждую бутылку, взятую Ремневой в свои неестественно объемные, словно надутые руки. — А почему? Да потому что цыгане порются не то что наши ваньки начитанные!

— А как? — Зоя подцепила на спичку останки сожженной мухи и опустила их в расплавленный воск. — Вот тебе и мавзолей, бляха-муха!

— Как?! — раздраженно переспросила Жанна, разминая почерневшими пальцами комок грязи, извлеченный из распушившихся в разные стороны черных с проседью волос. — С яйцами!

— Эх, бабы, не ценили мы тех дней, когда на Тита Засыпного мозгодуями ишачили! — уныло протянула Антонина. — Не забыли еще, как мы подписи у старух собирали?

— Ну, как не помнить такой цирк?! — откликнулась Зоя. — Жанка еще говорит: вячьте хорошенько, кто как бытует, — мы потом на добротные хаты избачей наведем!

— А этот-то, артишок, Трошка, туда же: ля-ля-тополя! — Махлаткина изменила лицо, пытаясь изобразить глухонемого. — А сам и вымолвить-то ни бельмеса не могет! Ну и кто его, заразу худую, понять-то сможет?!

— А Рамиз-то, мусор позорный, как нас натаскивал: обещайте что угодно, хоть вечную жизнь, лишь бы это быдло вам свою подпись поставило. — Ремнева уже переставила с места на место всю стеклотару и устало откинулась на спинку стула. — А сам-то кто, князь серебряный, попробовал бы с нами каждый день с утра до вечера бояровать за сраный полтинник!

— Я еще говорю: до чего некоторые бабульки свои двери доверчиво распахивают — прям заходи да бери, что приглянется! — Лицо Бросовой смялось в довольной улыбке. Наверное, она прикидывала, чем смогла бы поживиться у доверчивых бабулек.

— Ну не скажи, Зося! — Жанна авторитетно восставила к потолку пожелтевший от табачного дыма указательный палец. — Ты чего, не помнишь, как нас через три двери материли и собак своих дрочили, чтобы они на нас тявкали и когтями скреблись?

— А сколько жилья пустует?! В одну фатеру бьешься — не обитают; в другую, третью — та же история! И это в центре города! А все плачут: жить негде, квартиры дорогие! — Антонина с возмущением уставилась в пространство. — Где же хозяева? За границей, что ли?!

— Я бы их всех, чертей, туда прописала! — Зоя начинала бороться со сном: ее воспаленные после бессонной ночи глаза цвета светлого пива смежались. — Не нужна тебе родина, не нравится, как мы тут живем, — все: котумай в Америку! Там места много — всех примут!

— А я бы и сама туда смоталась! — мечтательно протянула Махлаткина. — Отчего мне там на панели не постоять? Говорят, на Западе наши телки на первом месте: и дешевые, и все на месте, и все умеют!

— Да, нас там с тобой, подруга, только и ждали! Ну что, мы, пока суд да дело, и в запасных игроках посидим. Всяко и до нас очередь дойдет! — засмеялась Ремнева, вдруг закашлялась, торопливо сглотнула слюну и указала в сторону окна: — Ой, гляньте-ка, моя полоумная маманя у казино алюсничает!

— И правда, Тоня, сама Евфросинья Виленовна собственной персоной в наш район пожаловала. — Бросова пригнулась, почти касаясь подбородком плоскости стола, словно так она могла лучше рассмотреть пенсионерку, которая, судя по ее движениям, беседовала с охранниками казино. — А чего ее сюда потянуло?

— Чего-чего?! У нее две профессии: пустые бутылки у мужиков клянчить и заявления президенту России писать! — Антонина поворачивала голову вслед за уходящей от казино пожилой женщиной, одетой словно рыбак для подледного лова. — Она как на пенсию по инвалидности вышла, так с тех пор и начала с врагами народа бороться, даже моего Корнея, дохлую рвань, в какие-то демоны записала: он у нее и с сатаной общается, и младенцев жрет, — вот такая она фантазерка!

— Да от такой, как у нас, жизни любой разведчик умом тронется, чего уж там твоей кастрюле, прости господи, в ее-то шестьдесят лохматых лет! — Махлаткина насторожилась, словно уловила какие-то важные для нее звуки, но тут же тряхнула своими спутавшимися волосами. — Нам бы хоть до полтинничка дожить, чтобы климакс почувствовать, — говорят, когда у бабы эта пора начинается, к ней мужиков, как медведя на улей, тянет!

— На тебя, кисонька, и сейчас мужиков тянет! — Бросова засмеялась. — Тебе чего, чумовая, вчерашнего криминала мало?

— Ладно вам похабить, дурищи! Ничего у Высоцкий пел, не свято! — с улыбкой произнесла Ремнева. — Она же мне мать — я ее любить и почитать должна! Она, кстати, меня с детьми в свой дом пустила и по-всякому выжить помогает! Нет, я матку свою люблю, просто должна по-честному сознаться, что ее «тараканы» замучили!

— А кого они не мучают? — Жанна с удивленным лицом откинулась на стуле. — Мне и самой иной раз без всякой балды и голоса, и люди мерещатся!

— А чего тетя Фрося так за государство болеет? — Зоя с усилием раздвигала веки, которые неумолимо смежались, и с тихим стоном зевнула. — Она, кажись, в начальничках никогда не числилась?

С улицы донеслись знакомые всем трем женщинам блеющие звуки, и вскоре в окне возник силуэт Митрофана Нетакова. Те, кто знал глухонемого давно, научились различать его скудное, но выразительное подобие речи. Для того, кто сталкивался с Митрофаном впервые, почти все его усилия быть понятым оказывались бесполезными: растерянные слушатели воспринимали странные изъяснения бессмысленным набором восклицаний и гримас.

— А-та-та! А-та-та! А-ди! — Необычайно возбужденный Нетаков тащил за собой странно обмякшую Наташу Бросову.

— Ты чо, бля, опять обширялась?! — Зоя грозно привстала из-за стола и усердно всматривалась в неразличимое в сумраке помещения смуглое лицо дочери, стараясь угадать, что выражают ее глаза.