На пороге Галактики - Юрий Леляков

И тут что-то снова привлекло внимание Кламонтова, прервав течение его мыслей. Он даже не сразу понял, что слышит чей-то голос — но, чуть повернувшись, краем глаза увидел философа, который сидел рядом за партой и что-то говорил. Странно — философ сам подсел к нему… И когда? Кламонтов даже не заметил… И что теперь? Признаться наконец?

— … Ну, и… вот так, значит, двойное оплодотворение и происходит… — полувопросительно произнёс философ, протягивая лист с рисунками, изображавшими стадии двойного оплодотворения у цветковых растений. Хотя не совсем — одна из стадий попала сюда явно по ошибке. Но зачем это вдруг могло понадобиться философу?

— А… это? — вырвалось у Кламонтова — и ему пришлось указать толь концом своей ручки на то, что было ошибкой в схеме. Хотя — ошибкой ли? Он почему-то вдруг начал сомневаться…

— Это… гиф… Нет, гипофиз… — замялся философ. — Нет, этот… как его… гименеций…

— Какой гименеций? — ещё больше удивился Кламонтов. — Нет же в ботанике такого понятия… А если вы имеете в виду гинецей, так то — совсем другое. (Кламонтов хотел сразу и уточнить — но вдруг понял, что не помнит определения. Нет — он не забыл, он зрительно представлял себе эту часть цветка, но опять не мог вызвать из памяти нужные слова.) А это — гаметофит, — продолжил наконец Кламонтов. — Но дело в том, что это у папоротника он такой. А двойное оплодотворение свойственно только цветковым, у которых он выглядит совсем иначе, — закончил Кламонтов, всё ещё не понимая, зачем это философу сейчас.

— Ну, а хоть троечку — можно? — жалобным, просящим голосом вдруг обратился к нему философ. — Я же всё-таки что-то учил. И потом, я сразу сказал, что хлороформ состоит из туго переплетённых гиф столбчатой губки…

— Да троечку-то можно, — автоматически, не подумав, ответил Кламонтов, ставя тройку в зачётку, протянутую философом. И тут снова что-то показалось ему странным… И тоже — что? Ах, да… В самом деле — почему философ был тут со своей зачёткой? Ведь зачётка — студенческий документ, документ преподавателя — диплом… И значился он там, в зачётке, почему-то студентом химического факультета…

«Подожди, как же так? Философы на химфаке ботанику сдают? Вот не знал… Да, но к чему сейчас? Если я сразу пойду отвечать ему же…»

И тут в сознании Кламонтова будто что-то стало проясняться — и неприятный холодок пробежал между лопатками от внезапного нехорошего предчувствия.

«Ой… Нет… Подожди… Как я могу готовиться сдавать экзамен, если я… принимаю экзамен? Или нет… 8-й билет по философии… Нет, а „хлорофилл из гиф столбчатой губки“? И… он, философ, сказал такое? Да как же это, в самом деле?»

Всё более чувствуя неладное, Кламонтов перевел взгляд на билет — вернее, просто на свою руку, в которой его почему-то не оказалось. Ах да, он на самом деле держал зачётку — билет же, оставленный философом, лежал на парте… Но рука Кламонтова сама собой потянулась к билету, поднесла к глазам, Кламонтов беглым взглядом, прочёл билет один раз, потом, не поняв, другой — и его будто током ударило: билет был не по философии, а по… неорганической ботанике! Под стать названию предмета были и вопросы: «свойства трёхвалентных мхов», «внутреннее строение листа хлороформа» и «двойное окисление у цветковых папоротников».

— Это, что, серьёзно… — начал Кламонтов почти шёпотом, переводя взгляд туда, где ожидал увидеть философа — и тут же умолк, не в силах продолжать. От того, что он увидел, ему едва не сделалось дурно. Оказывается, это он сидел не за третьей партой — за которую, казалось, раньше садился — а за преподавательским столом, и перед ним же были разложены экзаменационная ведомость и зачётки, раскрытые каждая на первой странице. За третьей же партой сидел с бессовестно вылезающей из рукава шпаргалкой-«гармошкой» и что-то торопливо срисовывал с неё на двойной тетрадный лист, явно готовясь к ответу на экзамене… преподаватель неорганической химии, который на первом курсе вёл в их подгруппе лабораторные работы — а ещё поодаль за партами сидели другие знакомые преподаватели и, ничего не замечая вокруг, сосредоточенно списывали что-то каждый со своей шпаргалки. А вот философа — как и его зачётки — не было. Но неужели он действительно поставил в эту зачётку оценку? Он, студент, принял экзамен у преподавателя? И тот, как ни в чём не бывало, ушёл с поставленной им тройкой? А тут и размышлять было некогда — идти отвечать собирался химик…

«Но этого не может быть… — заметались в глубине сознания мысли. — Это просто какой-то сон… Бред… Галлюцинация от переутомления…»

И даже трудно сказать, сколько так прошло — несколько секунд, а, возможно, больше минуты — пока с Кламонтова сошло оцепенение, и он понял, что должен принять происходящее как реальность, и что-то делать в соответствии в ролью, в которой так неожиданно оказался… Хотя — что? Продолжать принимать экзамен?

— … Мох представляет собой сложный эфир гриба и водоросли, произрастающий на азотистом основании… — донёсся голос уже сидевшего рядом химика. Как и философ, тот нёс галиматью, счесть которую наукообразной мог ещё школьный двоечник, но уж не студент-отличник, тем более — преподаватель. — А это… Ну… так когда вода идёт вверх но стволу бензола, она при этом делается красной…

Что-то смутно знакомое вдруг вспомнилось Кламонтову при этих словах. Ну да, точно — из школьного курса ботаники. Только там подкрашенная вода поднималась по стволу не бензола, а бальзамина, ведь бензол — химическое соединение… И однако, в билете № 7 — теперь уже по органической ботанике — по которому отвечал химик — вопросы были именно такие: «сложный эфир гриба и водоросли», «строение ствола бензола», да ещё и — «жилкование листа у непредельных спиртов».

— … И, что, этого на тройку не хватит? — снова донёсся голос химика. — Но я же учил…

«И этот согласен на тройку… Ну дела… Студентов гоняют на опросах перед лабораторными работами — а сами… Ой, подожди, что это я… Нет, но это же не всерьёз, — попытался успокоить себя Кламонтов — хотя у него пробежал озноб, едва он увидел свою экзаменаторскую запись в зачётке химика. — Так не может быть наяву. Я проснусь — и это пройдёт. Хотя наяву мне самому что-то сдавать… Искусство как форму решений Съезда, что ли…»

— … В процессе эмбрионального развития организма образуются два слоя клеток, — услышал он ещё голос. Ах да, успел подсесть другой химик — с кафедры физколлоидной химии. — И сначала внешние обеспечивают питание внутренних, то есть они соответственно — клеточной пролетариат и клеточная буржуазия. А затем в подполье собирается первый съезд мезенхимных клеток…

«Нет, но это как же? — едва не поперхнулся вздохом удивления Кламонтов. — Трофоэктодерма, из которой формируется плацента — пролетариат, а сам зародыш — буржуазия… Надо же додуматься… Хотя… что вообще за предмет?»

Однако, взглянув на билет, Кламонтов вновь едва поверил своим глазам. Билет № 6 действительно был по предмету (мог ли он представить подобное?)… «эмбриология КПСС», и вопросы в нём были о зародышевых листках пролетариата, первом съезде мезенхимных клеток и гаструляции правящей партии у теплокровных государств.

«Нет, а если… не сон? — почему-то подумал Кламонтов. — А то как же: я знаю, что сплю — а не просыпаюсь. Хотя бывают и очень яркие сны, и как бы пробуждения ото сна во сне… Нет, а всё-таки? Гаструляция — на самом деле стадия эмбрионального развития… — стал припоминать Кламонтов. — И мезенхимные клетки — именно клетки зародыша организма, а не что-то вроде партийных ячеек… И что, это — не сон? И как же экзамен — там, наяву?»

— … Ну как, на тройку достаточно? — прервал размышления Кламонтова, как он вдруг понял, уже подсознательно ожидавшийся им вопрос.

«А и то правда — зачем ему, химику, эмбриология?.. — подумал Кламонтов, краем сознания отметив, что поставил тройку уже без колебаний. — Итак, я не просыпаюсь. И значит, это не сон. Но что же тогда? И почему оно настолько реально? А если всё-таки сон — что надо сделать, чтобы проснуться?»

Но пока место рядом занял бывший преподаватель истории КПСС (которого Кламонтов помнил лишь в таком качестве и, хотя продолжал встречать в университете, не знал, что и где тот преподавал теперь). И он что-то говорил, отвечая на вопросы своего билета — но понять, что имел в виду, было трудно: речь шла о темпераменте, характере, каких-то рекомендуемых педагогических мерах, тут же — о строении брюшка, крыльев, хоботка…

«И я же вообще прочёл столько литературы по вопросам оккультизма, паранормального. Но как доходит до дела — попробуй пойми, что такое сон, галлюцинация, аномальное явление, где вообще какая-то грань между ними… И что теперь? „Познать происходящее как иллюзию“, игру моего ума — как рекомендует тибетская „Книга мёртвых“? Или египетская? Нет, то — другая… Хотя в той, тибетской, как будто рекомендуется и вообще весь наш мир считать иллюзией… Или нет, там как-то иначе: разум творит мир, воспринимаемый им же как явь — но это, похоже, относится только к астральной реальности. А обычный сон тогда — к какой реальности? А египетская… — Кламонтов вдруг понял, что не может вспомнить, о чём думал несколько секунд назад. — Египетская ложка… Или нет, тибетская чашка… Или это кобра дословно „змея-ложка“, кажется, по-малайски. Хотя к чему это сейчас…»