Лебединая песня. Любовь покоится в крови (сборник) - Эдмунд Криспин

Адам покачал головой:

– Не знаю. Это похоже на поцелуй Иуды.

– Не драматизируй, а кроме того, не проливай херес на ковер.

– Извини, я не заметил, – смутился Адам.

– В любом случае, – задумчиво продолжила Элизабет, – я не вижу, чем он может тебе еще навредить.

– Может быть, что-нибудь нашепчет Леви?

Элизабет пожала плечами:

– Да нет. Антрепренер Леви, я думаю, знает цену Эдвину.

– Наверное, ты права. – Адам повеселел. – Ладно, посмотрим, как все будет развиваться дальше. А у тебя что нового?

– Днем пришло письмо, а в нем заказ. И очень выгодный.

– Поздравляю. Новый роман?

– Нет. Серия интервью для воскресных выпусков газеты.

– Интервью?

– Да. С частными детективами.

– Неужели?

– Тебя это удивляет? – Элизабет чмокнула его в щеку. – Мой дорогой, ты еще многое обо мне узнаешь. К твоему сведению, мои первые книги были посвящены популяризации криминологии. Так что я в этом вопросе совсем не дилетантка. Прочитала гору литературы.

– И когда начнешь?

– Да прямо завтра с утра напишу и разошлю кучу писем всем своим знакомым.

– А знаешь, у меня тоже есть знакомый детектив. Он занимается частным сыском и не служит в полиции. Профессор Фен преподает английский язык и литературу в Оксфорде.

Элизабет кивнула:

– Помню такого. Перед войной он раскрыл дело, связанное с магазином игрушек. Ты должен меня с ним познакомить.

– Обязательно. А пока, Элизабет, занимайся остальными, у тебя их много, а Фена оставим на январь. После Нового года в Оксфорде намечается постановка «Мейстерзингеров», вот тогда мы с Джервейсом Феном и встретимся.

Репетиции «Дона Паскуале» прошли без инцидентов. Шортхаус общества Адама не искал, но был неизменно приветлив. А потом сразу после второго представления оперы случилось неожиданное.

Адам задержался за кулисами, беседуя с режиссером насчет одной мизансцены, потом, когда вошел в гримерную, с удивлением обнаружил там Шортхауса в длинном халате с баночкой крема для снятия грима в руке. При появлении Адама он поспешно вернул ее на место. Шортхаус был по-прежнему в гриме и парике, и Адам подумал, что у того кончился крем, а поскольку их гримерные расположены рядом, то он решил позаимствовать у соседа. Однако вскоре выяснилось, что крем был лишь поводом для визита.

– Послушай, Лангли, – произнес Шортхаус, изрядно насытив воздух парами джина, – полагаю, у тебя есть причины на меня обижаться. Признаюсь, я вел себя довольно скверно.

Смущенный Адам вяло пробормотал в ответ что-то невнятное. Шортхаус понимающе кивнул и продолжил доверительным тоном:

– Я пришел к тебе извиниться. Да, извиниться за свое недостойное поведение.

– Да полно тебе, – принялся успокаивать его Адам. – Я вовсе не обижаюсь. Все в порядке.

Шортхаус оживился:

– Так мы можем быть друзьями?

– Друзьями? – проговорил Адам упавшим голосом. – Да, конечно.

– Спасибо, дорогой. Я восхищаюсь твоим великодушием.

Адам снял парик и повесил на крючок.

Шортхаус постоял с минуту, переминаясь с ноги на ногу, затем нарушил молчание:

– Сегодня, кажется, был аншлаг.

– Да, аншлаг, – подхватил Адам. – Публика смеялась довольно часто. Ты заметил?

– Да, конечно. Так ведь опера замечательная.

– Замечательная, – согласился Адам.

– А твоя партия Эрнесто просто жемчужина спектакля. Меня особенно восхищает драматическая ария во втором акте «Cercherò lontana terra»[2].

Адам молчал, не зная, что ответить.

Шортхаус встрепенулся:

– Ладно, пойду сниму с лица эту дрянь.

– Если у тебя закончился крем, то ты можешь…

Шортхаус замотал головой:

– Нет-нет, большое спасибо. Я только посмотрел, какой ты используешь. До завтра.

– Да, – растерянно проговорил Адам. – До завтра.

Он с огромным облегчением посмотрел на закрывающуюся за Шортхаусом дверь и начал переодеваться. Неожиданное преображение Эдвина поставило его в тупик. Он пришел с извинениями. Такого еще не бывало.

Адам продолжал размышлять об этом по пути домой, а придя, тут же все выложил Элизабет.

– Он интересовался кремом для снятия грима? – спросила она. – Это тот, что я тебе купила?

– Нет, старый. А твой я храню отдельно и только недавно открыл. – Он вздохнул. – Впредь придется держать гримерную запертой.

– Я рада, что он наконец перестанет трепать тебе нервы.

– Я тоже, но… – Адам задумался. – Знаешь, дорогая, мне все же не верится. Этот Тартюф просто так ничего не делает. Иногда мне кажется, что он способен даже на убийство.

Адам тогда и не думал, насколько был близок к истине.

Глава 3

В конце января в унылый промозглый день Адам и Элизабет отправились в Оксфорд. Адам отворачивался от холодного ветра, прижимая плотнее к горлу толстое кашне. Для него простудиться сейчас было бы катастрофой. К счастью, поезд хорошо отапливался, так что беспокоиться не следовало. На вокзале они взяли такси до отеля «Булава и скипетр», где у них был забронирован номер. Адам помог Элизабет распаковать и разложить вещи, а затем они спустились в бар, где с радостью увидели Джоан Дэвис, которая одна за столиком потягивала сухой мартини.

От нее Адам узнал, что партию Давида будет исполнять молодой певец из Германии Фриц Абельхайм, а партию пекаря – Джон Барфилд. Сакса, разумеется, будет петь Эдвин Шортхаус, а Вальтера и Еву – Адам и Джоан.

– А ты знакома с дирижером? – спросил Адам. – Что за человек этот Пикок?

Джоан улыбнулась:

– Я с ним знакома, но не близко. Джордж достаточно молод и невероятно обаятелен. «Мейстерзингеры» его первая большая работа, и он наверняка будет экспериментировать. Теперь нам придется забыть то, что мы делали раньше, и усердно ему помогать.

– Но он хоть чего-то стоит?

– Увидим. Но, я думаю, Леви не стал бы его приглашать, будь он бездарен. У Леви на хороших оперных дирижеров особый нюх.

– А кто режиссер?

– Дэниел Резерстон.

– Этот меланхолик? Понятно. А помогает ему, конечно, Карл?

– Да. Он вне себя от радости. Ты же знаешь, какой Карл фанатик Вагнера. Тем более что только недавно разрешили ставить его оперы. Я так и не знаю, почему во время войны Вагнера запрещали.

– Его считают идейным вдохновителем нацизма, – пояснил Адам. – И не без оснований. Оперы Вагнера, взять хотя бы цикл «Кольцо нибелунга», возвеличивающие германский дух, с энтузиазмом приняли нацисты во главе с Гитлером. Вагнер считался главным композитором Третьего рейха. Хотя конечно, в чувствах, которые пробуждают произведения Вагнера, нет ничего плохого. В конце концов, он умер за пятьдесят лет до того, как наци пришли к власти. Извини, увлекся. Я ведь могу рассуждать на эти темы до бесконечности. – Он улыбнулся. – Ты ведь бывала за границей?

– Да, – ответила Джоан. – В Америке. Пела в «Богеме» и чуть не умерла там от обжорства. Тебе следует побывать в Штатах. Вот где настоящая еда.

Они втроем провели приятный вечер и рано легли спать. В десять утра начиналась репетиция под фортепиано. Хмуро поглядывая на пепельно-серое небо, Адам и Джоан дошли до оперного театра на Бомон-стрит.

Оксфорд, надо сказать, составлял приятное исключение, поскольку в Англии оперное искусство, насколько возможно, развивать избегали. Предпочитали более приятные развлечения, например кино и футбол. Так что театр, расположенный на углу улиц Бомон и Сент-Джон с прилегающей сзади территорией Колледжа Вустера, был заметной достопримечательностью. Как и для большинства зданий в Оксфорде, на его постройку пошел камень, добываемый в карьере Хэдингтон.

Вестибюль оформлен скромно, но со вкусом. Зеленые ковры и бюсты великих оперных композиторов – Верди, Моцарт, Вагнер, Глюк, Мусоргский и непонятно как попавший в эту компанию Брамс. За свою, к сожалению, не очень долгую жизнь (он умер в шестьдесят три года) этот гений не написал ни одной оперы, хотя неоднократно делал попытки. Возможно, за них его бюст здесь и поставили.

Зрительный зал в театре оказался сравнительно невелик, но сцена, оркестровая яма и кулисы годились для постановки самой крупной оперы. Сцена была оснащена весьма сложным современным оборудованием, в устройство которого не стоит и вникать. Гримерные, более комфортабельные, чем обычно, располагались на двух этажах, и в распоряжении артистов имелся даже небольшой лифт.

Но Адам и Джоан никаких красот вокруг не заметили. Они через служебный вход направились прямо в репетиционный зал, где большинство артистов уже собрались вокруг большого рояля. Кроме нескольких легких стульев, никакой мебели в зале не имелось. На стене висела чуть перекошенная фотография Пуччини. На ней великий композитор был похож на продавца мороженого с жанровых картин эпохи Эдуарда.

Дирижер Пикок сразу понравился Адаму. На вид чуть старше тридцати. Высокий, рыжеволосый, худощавый, спокойный, опрятно одетый. Рядом стоял Карл Вольцоген, коренастый крепкий немец, весьма энергичный для своих семидесяти. За роялем Кейтнесс, немногословный угрюмый шотландец. Неподалеку Эдвин Шортхаус явно мучился с похмелья. Тут же Джон Барфилд, исполнитель партии Котнера. Остальные участники спектакля к событиям последующих двух недель отношения не имели, так что упоминать их здесь нет необходимости. Поскольку оперные певцы в Англии наперечет, то Адам, конечно, их всех знал.