Прометей раскованный - Снегов Снегов

—   Продолжаем прения, — бодро сказал Ланжевен. Он ещё сильнее склонил голову набок, стараясь показать своим видом, что ничего чрезвычайного не произошло, обычная научная дискуссия, в споре выясняется истина.— Доложены интересные факты, высказаны противоположные мнения, нужно в этом разобраться.

Он и сам чувствовал, что разбираться больше не в чём: Мейтнер камня на камне не оставила от опытов супругов Жолио-Кюри. И она умело воспользовалась прошлогодней оплошностью молодых физиков, которые не открыли наблюдаемые ими нейтроны лишь потому, что поспешили с выводами. Она прозрачно намекала, что повторяется прошлогодняя история: эти парижане жаждут сенсаций — черта, не имеющая ничего общего с серьёзной наукой...

И выступивший за Мейтнер Эрнест Лоуренс подтвердил её выводы. Он тоже в своей великолепной, оборудованной совершенными приборами лаборатории воспроизвёл опыты парижан, но не получил их результатов. Он, как и Мейтнер, считал, что нейтронно-позитронное излучение не больше чем призрак.

По выражению лица Резерфорда было видно, как менялось настроение в зале. И Мейтнер, и её берлинский друг Отто Ган бывали у него в Кембридже, он высоко ценил точность их работы. Не менее убедительным было и свидетельство американского физика.

И, когда Лоуренс закончил речь, Резерфорд сказал ученикам:

—   Перепроверки не требуется. Парижане ошиблись.

Мария Кюри услышала и эти слова. Она почувствовала усталость. Здоровье, расшатанное многолетней работой с радиоактивными препаратами, стало совсем плохим. Врачи не хотели пускать её в Брюссель, они побаивались опасных волнений. «Волнения на конгрессе?» — удивлялась она. Разве там она не будет среди добрых знакомых? И разве ей не доставит радости познакомить друзей с продолжателями её работ, дочерью Ирен и зятем Фредериком? Возможно, врачи были правы. Конгресс ей принесёт скорей огорчения, чем радости.

Когда Ланжевен объявил перерыв, Мария Кюри подошла к дочери.

—   Не огорчайся, — устало сказала Мария Кюри. — Возможно, и не всё в соображениях Мейтнер правильно, но прислушаться к критике стоит.

—   И не подумаю! — с негодованием воскликнула Ирен. — Педантичность здесь, кажется, спутали с основательностью. Мейтнер весь свой пыл тратит на уточнение запятых и не видит главного!

—   Она докладывала о тщательно проведённых экспериментах. И опровергнуть её можно лишь столь же точными экспериментами.

—   Что я немедленно и сделаю в Париже! — отрезала Ирен.

Фредерик Жолио беседовал с Ланжевеном. На Жолио возражения Мейтнер произвели большее впечатление, чем на Ирен: та возмущалась, он растерялся.

Мария Кюри, приблизившись, молча слушала, как Ланжевен советовал Жолио поставить контрольные опыты.

—   Кто-то из вас прав, но кто — могут решить лишь новые эксперименты. Возражения мадам Мейтнер и Лоуренса основательны, но не окончательны.— Ланжевен ласково взял Марию под руку: — Боюсь, на вас эта история подействовала сильней, чем на ваших детей, Мари, — сказал он, отводя её в сторону. — Бог мой, мы столько испытывали в своей жизни огорчений! Щадите свои нервы, Мари. Вам нужно отдохнуть. Я провожу вас.

—   Меня проводит Ирен,— сказала Мария, подзывая дочь. Опираясь на руку Ирен, она медленно шла.

Ланжевен смотрел им вслед.

—   Меня тревожит состояние Мари, — сказал он грустно. — Она очень уж сдала. Если бы вы знали, Фред, какой жизнерадостной, какой обаятельно красивой она была на прежних конгрессах!..

Жолио что-то пробормотал. Мимо шли компактной группкой англичане, Резерфорд увлёк Ланжевена.

Жолио вышел в гостиную.

У раскрытого рояля сидел Гейзенберг, вокруг толпились физики. В стороне, в глубоком кресле, сидел Иоффе, он наслаждался музыкой, прикрыв глаза. Гейзенберг играл Лунную сонату, ясные, глубокие звуки наполняли комнату. После Бетховена Гейзенберг заиграл Шуберта и Франка.

—   Вы, конечно, замечательный физик, Вернер, — с уважением сказал Паули, когда Гейзенберг, сделав перерыв, оглядел весёлыми глазами молчаливых слушателей, — но я не уверен, что вы правильно выбрали профессию. Ваша игра на рояле вызывает меньше критики, чем ваши математические построения.

В дверях показалась вернувшаяся Ирен. Жолио, стараясь не мешать слушателям, вышел из гостиной. Ирен сказала, что мать чувствует себя сносно, но очень огорчена их неудачей. До ужина она прилегла.

Жолио хотел вернуться с Ирен в гостиную, но их задержал Бор. Вынув изо рта трубку и выпустив в сторону дым, он с сочувствием взглянул на хмурую Ирен.

—   У вас сегодня был трудный день, друзья,— сказал Бор.— Но я, впрочем, нисколько не буду удивлён, если правыми окажетесь вы, а не ваши критики. Раз уж нейтроны и позитроны открыты, то мы с ними будем теперь встречаться часто. Не вижу причин, почему им не быть и в ваших опытах.

—   Госпожа Мейтнер утверждает, что нейтронно-позитронные пары не больше чем привидения, — возразила Ирен, с благодарностью глядя на Бора.— Она их не нашла.

—   Её возражения меня не убедили. «Не нашли» отнюдь не равнозначно «реально нет». Может быть, плохо искали. Нейтроны не находили два десятилетия, но ведь они существовали. Новое часто является вначале в призрачном облачении, оно лишь потом приобретает телесный контур. Я очень хотел бы, чтобы вам удалось подтвердить свои наблюдения, для науки это крайне важно. От души желаю успеха.

Бор удалился, попыхивая трубкой. Жолио с Ирен вернулись в гостиную. Гейзенберг, закончив игру, рассказывал, как учёным живётся в Германии. В его Лейпциге пока сносно, хотя в печати Гейзенберга уже окрестили «белым евреем» за приверженность к теории относительности. В других научных центрах хуже. Эйнштейн покинул Берлин и отправился в изгнание в Америку, из Гёттингена прогнали Куранта, Франка, Борна, в университетах — гонения на евреев и левых профессоров. Социал-демократы и коммунисты — в подполье, идут массовые аресты. Физики Штарк и Ленард поддерживают фашистов. Ленард написал учебник «Немецкая физика», устранив из него всех неарийских учёных и все иностранные термины, а заодно расправившись и со всеми «ненемецкими» физическими теориями. Этот выживший из ума старец объявляет изменой нации ссылки на работы иностранцев.

—   Недавно вышла книга, где об Эйнштейне написано: «Враг национал-социализма. Ещё не повешен» — и предлагается премия в пятьдесят тысяч марок за его голову. В глазах таких, как Ленард, тупоумие становится научным достоинством, — невесело сказал Гейзенберг.

В разговор вступил Иоффе.

—   Дело не в тупоумии, а в мировоззрении, — возразил он усмехаясь. — В 1921 году я пришёл в Гейдельберге в Радиевый институт, директором которого был Ленард, но сторож сказал: «Господин тайный советник передаёт, что у него есть более важные дела, чем приём врагов его отечества». Многие американские друзья, услышав о таком приёме, тоже стали посещать Ленарда и получали этот же ответ. Ленард не передался на сторону Гитлера, а был фашистом задолго до Гитлера. — Иоффе обратился к Лизе Мейтнер: — Вы не боитесь, что на вас распространятся расистские законы гитлеровского правительства?

Она ответила с неудовольствием:

—   А почему они должны на меня распространяться? Я лишь работаю в Берлине, но австрийская подданная, а законы о защите расы имеют значение только для подданных Германии.

К тому же я никогда не вмешивалась в политику. Нацистам до меня также нет дела.

Иоффе тонко улыбался. Он несколько лет работал ассистентом знаменитого Рентгена, был членом многих германских обществ и академий — современная немецкая действительность представлялась ему в более мрачном свете, чем видела её Мейтнер.

Паули наскучили политические разговоры. Он подошёл к Ирен и Фредерику.

—   К вопросу о привидениях, — сказал он, дружелюбно усмехаясь. — Существуют призраки в науке или нет?

—   Бор даёт положительный ответ, — с вызовом ответила Ирен.

—   Я тоже, — сказал Паули. — Вы нащупали что-то очень интересное. И не огорчайтесь, если некоторые данные вызывают возражения. Ваши нейтронно-позитронные пары тоже должны существовать, этого требует равновесие природы.

Паули постарался придать своему насмешливому лицу серьёзное выражение, чтобы Ирен и Фредерик не усомнились в его вере в их правоту.

—   Спасибо, Паули, — сказал повеселевший Жолио. — Ваша поддержка для нас очень дорога. И в новых экспериментах мы постараемся показать, что ошиблись не мы, а наши противники.

2. Привидения  материализуются

Ещё никогда так лихорадочно, с таким азартом он не трудился.

И прежде его невероятная работоспособность поражала Марию и Ирен. Они временами пугались, не подорвёт ли он здоровье непрестанным трудом, лишь кратковременно прерываемым на еду и сон. Но здоровье его оставалось железным, а нагрузка увеличивалась. Он трудился за себя и за Ирен. Все эксперименты они задумывали вместе, но её отвлекали пятилетняя Элен и годовалый Пьер, она разрывалась между лабораторией и детьми.