Прощай, Южный Крест! - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот штормовой день команда танковоза отдыхала — море было серым, неприветливым, по небу ползли грязные, по самую пробку наполненные холодной моросью облака, такая погода ничего хорошего не предвещала, и мокропутные пехотинцы решили отдохнуть: сварили картошечки, открыли пару банок говяжьей тушенки, разделали три селедки собственного соления, нажарили большую сковороду здешней камбалы-палтусовки, тающей во рту, — вкусная была рыба, особенно, когда свежей попадала на сковороду, и ловить ее было легко, клевала она на все, даже на пуговицы от штанов… Главное, чтобы к леске был привязан острый крючок.
Из местной лавчонки принесли мягкого, белого, как сметана, так называемого формового хлеба и сели за стол. Пара чекушек, которая была у них припасена к обеду, растаяла так быстро, что они не заметили этого, у служивых — ни в одном глазу, даже намека на это не было, — поэтому самого молодого из команды отрядили в магазин.
В суете той, что сложилась как праздничная, Зиганшин прозевал штормовое предупреждение, переданное по радио, и шквал, налетевший на старенький причал, где стоял танковоз, оказался неожиданным.
Примитивная тумба, на которую была накинута петля причального каната, — уже дряхлая, ржавая, в дырках, неожиданно рассыпалась, не выдержав налета, и самоходку поволокло в открытое море.
Команда зиганшинцев не сразу засекла беду — лакомилась палтусовкой, вкусно чмокала губами и ни о чем плохом не думала. Подумаешь, шторм! Мало ли штормов они пережили здесь, на Курилах, — не сосчитать! А когда все-таки почуяли неладное, очухались и выскочили из кубрика — даже земли не увидели, так далеко их унесло. Всего за несколько минут. Только волны, волны, волны…
Надо возвращаться. Тем более что четвертый член команды, ушедший в магазин, уже, наверное, на берегу топчется, ладонь ко лбу прикладывает в выжидательном жесте: не понимаю, дескать, шутки, которую учудили вы, ребята — взяли и провалились куда-то вместе с танковозом. Не-ет, такие шутки непонятны, совсем непонятны.
Зиганшин сунулся к двигателю, чтобы запустить его, а в баках вместо горючего — воздух, нет горючего, кататься только на собственных коленках можно. Либо на своей заднице, предварительно обернув ее чем-нибудь резиновым, чтобы пятая точка не промокла.
Впоследствии газеты писали, что на барже, мол, даже кулька запыленных, твердых, как окаменевшие старые каблуки, сухарей не нашлось, не то чтобы нормальной еды, но это, мягко говоря, не соответствовало истине. Продуктовые заначки у запасливого Зиганшина имелись, были на всякий случай размещены в потайных углах — ведь мало ли что здесь, под боком у империалистической Японии может случиться?
Поэтому запасы свои Зиганшин распределил примерно на три дня, а дальше… дальше их найдут, возьмут на буксир и доставят на остров, полный нежных девичьих голосов… Этого, к сожалению, не произошло: слишком лютым, затяжным оказался шторм, очень скоро мокропутные мореходы оказались в открытом океане.
Волны в океане — что высотные дома в Москве — грузные, огромные, днище у баржи могут проломить с легкостью необыкновенной, будто у намокшего бумажного кораблика, и тогда тяжелый танковоз вместе с людьми уйдет на очень приличную глубину, где этот плавучий островок не найдут никогда. И глубоко, и такой аппаратуры поиска нет.
Конструкция у барж, на которых перевозили танки, была, как у плашкоутов — широкое плоское дно, двойное, без киля, обеспечивающее в море роскошную болтанку, так что все, что ребята съели во время своего невольного плавания (если еда все-таки находилась), желудок вытряхнул обратно… Волны вышибали непереваренную пищу буквально с кровью, выворачивая нутро наизнанку почти целиком.
Москалев служил тогда рядом с Зиганшиным, был командиром отряда и занимался тем же делом, что и команда Зиганшина, но в такие передряги не попадал, да и вел себя по-другому.
Под началом у него была не одна баржа, а целый отряд, начальство в отряде бывало чаще, чем у Зиганшина, и самоходки у Геннадия были помощнее, чем у соседей, — на каждой стояло по два трехсотсильных двигателя, и за запасом горючего в топливных баках Москалев следил очень тщательно. Чтобы остаться без солярки, ни капли чтоб — такого не бывало никогда. И продовольствия у него было побольше, чем у кого бы то ни было, — ребята в отряде подобрались хозяйственные, всё несли, как говорят в таких случаях, в дом, приумножали то, что имелось, ничего не разбазаривали.
Единственное, что куры не несли им по утрам яйца, чтобы для чистоты голоса выпивать по паре штук перед завтраком. А жаль — очень неплохая штука для здоровья.
Молодым тогда был Москалев, подвижным, оборотистым, сегодня он завидовал самому себе той поры. Но что ушло, то ушло.
Здесь, в Чили, он часто вспоминал Амур, Зею, командира своего тогдашнего, капитан-лейтенанта Студеникина, жену Капитолину, которая никак не могла понять мужа и противилась его службе на флоте, считала, что было бы лучше, если б он работал прорабом на стройке или мастером на заводе автокранов — существовал такой заводик в городе Свободном, очень неплохой был, да непутевая горбачевская перестройка отправила его в никуда. Нет сейчас этого славного завода.
По островам зейским, по земляным лепешкам, украшавшим реку, по берегам высоким он развозил кунги — крытые брезентом автомобили, напичканные аппаратурой, предназначенные для наблюдения за противником… Чтобы события, происшедшие на Да-манском, печально известном дальневосточном острове, где погибли наши пограничники, не повторились… И они, надо отдать должное нашей армии, флоту, пограничникам, больше не повторились.
Москалев попытался уже здесь, в Чили, вспомнить, как же переводится на русский лад, либо расшифровывается слово "кунг", но так и не вспомнил. Может, "контрольная установка по наблюдению за границей"? Годится, нет? Или расшифровывается как-то еще?
Нет, он так и не вспомнил. Но словечко "кунг", очень похожее на заморское, почти китайское, в голове сидело прочно…
Что же касается Зиганшина и его ребят, то команде повезло очень. Команда под суд не попала, обрела газетную славу, и не только ее, ордена Красной Звезды получила, вот так — знай, в общем, наших! Для истории военно-морской песню о себе оставила — в духе рок-эн-ролла:
Зиганшин-буги, Зиганшин-рок,
Зиганшин ест второй сапог…
Особенно популярна была эта песня среди самого безалаберного, самого веселого народа — студентов. Правда, эти веселые люди не задумывались о том, что такое голод, не знали они о голоде почти ничего, как не знали и о войне, о том, что пришлось пережить русским
