Кофе с привкусом вишни - Софья Ролдугина

— Мистер Маноле.

Он распахнул дверцу автомобиля, а затем отвесил безупречный поклон, словно мы были на балу, и за нами неотрывно следовали взгляды всех светских сплетников. Я поблагодарила — кивком и улыбкой.

В салоне пахло вербеной. Едва уловимо, но даже такая малость дарила ощущение покоя и безопасности… Вскоре автомобиль тронулся. Когда мы отъехали на значительное расстояние от кофейни, Лайзо снова заговорил.

— Как прошёл ваш день?

Всё это время я стойко держалась, но сейчас эмоции пробили тонкую преграду холодного расчёта.

— Как прошёл? Как у святой Генриетты после проповеди перед фанатиками-альравцами.

Отражение Лайзо в стекле нахмурилось:

— Но ведь её сперва пытались сжечь, а потом посадили в клеть?

— Вот именно.

Он не потратил много времени на то, чтобы сопоставить визит маркиза и моё дурное настроение.

— Ваш жених… — О, как прозвучало это слово! И насмешка, и глубокая уязвлённость, и раздражение одновременно. — Ваш жених что-то сделал нынче утром?

— О, да. Он покусился на главное достояние леди — её свободу.

— Запретил покидать дом? — быстро откликнулся Лайзо. — Из-за участия в расследовании? Или он что-то заподозрил?

Ему не понадобилось уточнять, что именно; запястье словно искра ужалила. Я почувствовала, что щёки у меня теплеют, и отвернулась к чёрному стеклу. Особняки Вест-хилл, едва различимые в темноте, проплывали за окном медленно, как во сне.

— Скорее, первое. Он не объяснил своё решение, но оговорился, что я слишком часто стала бывать в неподобающих местах. Миссис Мариани вынуждена рассказывать ему о всех моих передвижениях. Наверняка и о встрече с мисс Дилейни поведала — ровно столько, сколько могла увидеть сама, — улыбнулась я. О, могу представить, что бы подумал дядя Рэйвен, доведись ему побывать в моём сне и узнать правду о Валхе и о Финоле! — Маркиз приказал согласовывать с ним все мои визиты и выезды. Мне дозволено находиться в особняке на Спэрроу-плейс и в кофейне. Разумеется, никаких расследований. Остаётся благодарить Небеса, что принимать гостей он не запретил… — я запнулась и продолжила тише: — Лайзо, если я ослушаюсь, пострадают невинные люди! "Каждый ваш необдуманный поступок может наихудшим образом отразиться на карьере мистера Норманна и на судьбе сэра Клэра Черри" — так он и сказал.

Против ожиданий, Лайзо мои откровения нисколько не встревожили:

— Я бы не назвал тех двоих невинными. Но лучше их предупредить. Вы дали обещание, Виржиния, — добавил он негромко и повернул руль. Автомобиль выехал на дорогу, которая вела напрямую к площади. — Но такие обещания редко удаётся сдержать. Это всё равно что волну решетом ловить.

Невольно я улыбнулась — так его слова перекликались с моими недавними мыслями. Выходит, у нас с Сэраном есть нечто общее, если глядеть со стороны?

— С дядей поговорю завтра, — решила я, поразмыслив. — Сегодня вечером он собирался встретиться с друзьями и отчего-то взял с собой камердинера, Джула. Вернётся наверняка поздно ночью, если не под утро. А Эллис… Здесь вторая большая трудность, потому что ему я тоже имела глупость кое-что пообещать буквально несколько часов назад. Мне нужно узнать, что происходит в доме у одного человека.

— У кого? — быстро спросил Лайзо.

Я замешкалась. Если бы Эллис хотел, он бы сразу пришёл к своему воспитаннику и другу. И у меня нет права выдавать чужую тайну.

— Не могу сказать, — ответила я наконец. — Не потому, что не доверяю, просто…

— Слово леди?

— Да, слово леди.

К моему удивлению, Лайзо вовсе не обиделся и напротив, рассмеялся:

— Вот задачка-то… Но не о чем беспокоиться, — произнёс он и понизил голос: — Если нужно всего лишь узнать, что происходит в каком-то доме, то ты можешь сделать это, не покидая своей спальни, Виржиния.

Решение было таким очевидным, что мне даже стало стыдно. Наследие Алвен, разумеется! Конечно, оставалась значительная вероятность, что ничего не получится или Валх выйдет на охоту. Но пока не попробую — не узнаю.

Я наклонила голову, скрывая улыбку.

— Пожалуй, так и поступлю… А вот и особняк. Думаю, отсюда нам стоит придерживаться некоторых правил. Хотя бы этикета, — добавила я, намекая на его лёгкое, естественное "ты".

— Как прикажете, — белозубо усмехнулся Лайзо.

Но, святые Небеса, какие правила, какой этикет, когда двое поднимаются по ступеням почти в полной темноте? Фонари Спэрроу-плейс, укутанные туманом, остались позади, а мистер Чемберс пока не успел открыть двери… Лайзо держал меня за руку одиннадцать шагов, и вовсе не потому, что дорога была скользкой; он то сжимал пальцы крепче, то расслаблял, едва ощутимо поглаживая ладонь.

Зимние перчатки были возмутительно тонкими.

Дом меня ожидал сюрприз. Ещё до ужина Юджи сообщила, что после обеда наведался Мэтью Рэндалл и оставил пухлый конверт. На обороте значилось лишь моё имя — ни адреса, ни отправителя. Зато почерк определённо выглядел знакомо.

— Пусть его завтра отнесут маркизу Рокпорту, — приказала я, положив конверт обратно на поднос.

— Не распечатывая? — удивилась Юджиния.

Добрая девочка, чистая душа! Не знает ещё, как в рамках дозволенного могут выражать своё недовольство леди. Ничего, в ближайшее время у неё появится достаточно примеров.

— Именно, милая. В дальнейшем если маркиз или кто-то из его подчинённых попробует передать корреспонденцию в моё отсутствие, не принимай её. Сошлись на приказ.

Вероятно, Юджи и была наивной, но отнюдь не глупой.

— В дом их тоже пускать нельзя? — смущённо спросила она.

— Об этом позаботится мистер Чемберс, — улыбнулась я. — Проинструктирую его с утра.

Настроение у меня изрядно улучшилось. Лёгкий овощной суп за ужином оказался выше всяких похвал, горячий шоколад на десерт согрел и убаюкал… Я едва не позабыла о своих планах и вспомнила уже в последний момент, едва ли не засыпая.

"И что же мне делать? — промелькнуло в голове. — Как вообще увидеть сон об этом… Как его зовут? Робин Шелли? Ричард?.."

Веки словно были склеены сиропом. Я перевернулась на другой бок, путаясь в одеяле. Нужное имя ускользало. Рэндальф? Руфус? Реджинальд?..

— …Роджер! Роджер, откликнись немедленно!

Здесь темно. Всюду липкие нити, как паутина, только много толще. Кричит женщина; кажется, немолодая и привыкшая говорить тихо. Голос у неё срывается.

— Да, мама. Не беспокойся, я тут. Только проводил доктора Нотингейла.

Его голос юный, мягкий — слушаешь и словно мыльные пузыри на ладони перекатываешь.

Мне становится любопытно. Я делаю шаг — сквозь переплетение нитей, преодолевая упругое сопротивление темноты — и попадаю в странную галерею. Стены, пол, потолок — всё покрыто ажурным лишайником, точно ствол древнего дерева. Напротив окна стоят двое. У женщины вместо головы — перепутанные клочья цветного тумана. Мужчина выше её на две ладони; волосы у него тёмные, почти чёрные, но хватает и седины.

— Не беспокойся, мама. Она обязательно поправится…

— Где моя шаль, Роджер? Эта негодная Энни украла её?

— Нет, мама, она никак не могла этого сделать. И её зовут Джудит…

Я тенью прохожу сквозь них. Любопытно, кто такая Джудит и куда пропала шаль, но мой путь лежит дальше. По галерее, по мягкому лишайнику; вверх по лестнице, поросшей мхом и грибами; сквозь череду крохотных комнат, перетянутых паутиной, захламлённых; мимо красивой рыжеволосой девушки, повторяющей тихо: "Мой, мой, мой"…

В бедной спальне, где есть лишь кровать, застланная лоскутным одеялом, и большой короб у стены, доверху набитый фарфоровыми статуэтками, кружевными салфетками и серебряными вилками, я останавливаюсь. Воздух здесь болезненно красноватый, пахнет холодным металлом; тело у меня тяжелеет. В маленькое круглое окно кто-то непрестанно стучит, и мне страшно туда смотреть.

Одеяло немного сползает; под ним женщина, тонкая, сухая и белая, как бумажный лист. Она умирает — умирает прямо сейчас, и я знаю это наверняка, потому что она меня видит.

— Ты за мной? — хрипло спрашивает она. Глаза у неё виноватые, налитые слезами. — Я не хотела его брать, ей-ей. Случайно вышло. Ох, кабы я могла вернуться и не взять его… Всё я виновата, всё я…

Она бормочет всё тише; с каждым "я виновата" в комнате делается чуточку светлее, а в окно стучат тише. Мне многое хочется ей сказать, бедняжке, но губы немеют и размыкаются только ради пустого:

— Не бойся, Джудит. Я ему расскажу.

Я понятия не имею, что это значит.

Но Джудит улыбается — совсем недолго, пока тут не становится ослепительно, до боли светло.