Катастрофа - Эдуард Скобелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цветущая земля, некогда, еще совсем недавно одарявшая человека благодатью жизни, воды и воздуха, покоя и пищи, сулившая надежду и любовь, была обращена в костер — вокруг горело даже то, что не должно было гореть по всем естественным законам. Стало быть, и они были отменены…
Боялся ли я? Испытывал ли страх? Трудно ответить. Испытывает страх существо, осознающее себя, — я себя не осознавал. Я был ничто…
Вообще-то была ночь. Но кругом пылал слепящий, термитный огонь. И люди, которые обрушились вместе со мной, неуклюже, как тараканы, оглушенные дустом, карабкались в истерике в обнажившуюся дыру — в канализационную трубу…
Пить ужасно хотелось мне. Я высох в клочок газеты, я подыхал от жажды — это не фразеологический оборот. За стакан воды я совершил бы любое преступление. Да и не могло быть преступления посреди того, какое совершалось.
Еще дымились на мне лохмотья…
Женщина, у которой были до плеч раздроблены руки, пыталась влезть в трубу, извиваясь червем, но что-то впереди мешало ей. Я рывком — за лодыжки — выхватил женщину из трубы и полез сам. Кто-то, корчась в агонии, преградил мне путь. Я ударил его головой о бетон и полез по трубе, ощущая прохладу, — я искал воду. Вскоре труба кончилась — я уперся в ее слепой конец. Ощупал его без отчаяния, не задаваясь вопросом, куда делись люди, которые вползли в трубу прежде меня. И пополз раком, упираясь головой в верхнюю стенку трубы. Вдруг моя голова распрямилась. Без удивления я обнаружил, что надо мной колодец. Нащупывая во тьме железные скобы, я поднялся наверх, — это было совсем невысоко, метра два всего лишь, но я совершенно выбился из сил и, свалившись возле колодца, тупо отдыхал. Может быть, лежал без сознания…»
Да, атомная дуэль, если начнется, она по последствиям непредсказуема — притом в самую худшую сторону непредсказуема. Но и поведение людей в тех, уж действительно запредельных условиях, каких ни одна война не навязывала, поведение это тоже непредсказуемо и тоже в самую худшую сторону.
Об этом написал, об этом решился написать Эдуард Скобелев (дальше у него — жизнь нескольких случайно спасшихся в суперубежище) со всей, сегодня нам доступной, жестокой правдой воображения — не щадя ни себя, ни читателя. Только такой и может быть честная, нужная литература о невообразимом. Только такой, потому что ее задача — подвигнуть на действия…
Типизируя, автор, конечно, необыкновенно уплотняет образы — ради их убедительности. Но все это есть в реальной жизни — конформизм, стандартизация чувств и мыслей, отчуждение, сексуализация быта, прекраснодушная фраза, спекуляции на религиозном сознании. Довести до абсурда бытующие поверхностные или односторонние взгляды и точки зрения — задача, которую автор исподволь решает в долгих, но чрезвычайно важных для внутренней логики и идеи произведения монологах.
«Представим себе невообразимое, — писал незадолго до своей кончины крупнейший венгерский поэт, прозаик, драматург нашего времени Дюле Ийешу в своеобразном духовном завещании, — нам не удалось защитить мир! Представим это с той силой ужаса и самообвинения, которая наполнила бы нас тогда! Потому-то мы должны действовать сейчас по велению своей совести. Не повторением пустых слов, красивых фраз, а делами, идя, если нужно, на риск и на жертвы»[2].
Закончим же словами из романа «Катастрофа». Мысли, может быть, и не вполне «наши», но ценны тем, что они оттуда. Где это уже случилось…
«Жаль, что я прежде не задумывался над тем, что несет человеку и человечеству гибель, а что сулит спасение. Неоспоримо, однако, что всякая ложь — гибель, а всякая правда — спасение…
В глубине души ты честный человек. Ты неудачник, как и я теперь, но это не самое горькое. Хоть раз оседлай свою боль, отбрось зависть, не злись на инакомыслящего, не ведая, куда течет твоя судьба, помоги правде — она тебе, тебе нужнее всего! Завтра на Страшном суде ты поведаешь о своем добром поступке. Может быть, своею смелостью сегодня ты спасешь завтрашний мир. Ты, один ты! Подумай об этом!..»
Роман «Катастрофа» обращается к самым насущным проблемам нынешней жизни. Это позволяет надеяться, что правда о нежелательной, страшной, осужденной всем мыслящим человечеством перспективе, изображенная в романе, будет воздействовать повсюду. Да, собственно, книга, повествующая об угрозе миру, и должна адресоваться трезвым людям повсюду в мире: правда — одна на всех, и эта правда — мирное будущее планеты.
Алесь Адамович
КАТАСТРОФА
Роман
Война между ядерными государствами ставит под вопрос
существование человеческой цивилизации. Любые попытки
изменить стратегическое равновесие сил, любые провокации
не только бессмысленны, но и преступны.
Из газет
Я объявляю Россию вне закона. Бомбардировка
начнется через пять минут.
Рональд Рейган
«Подлинная жизнь отсутствует. Мы пребываем вне мира».
Артюр Рембо
В столицу Атенаиты я прибыл из Порт-Морсби на самолете компании «Острэлиэн Эрлайнз».
Подлетая к острову с севера-запада, со стороны залива Татуа-бэй, я восхищался океанской синевой, чуть мутноватой из-за обильных испарений, и нежными кружевами прибоя у коралловых рифов. Конечно, я уже перечитал все, что мог, об этом государстве. Запомнилось, что Атенаита по площади в три, а по населению в полтора раза больше Сейшельских Островов, но какова площадь и население Сейшел, я не имею понятия, — глупые знания, какими нас в изобилии пичкает цивилизация во всех областях. Мне известно, например, что никотина пачки сигарет «Кэмел» достаточно, чтобы убить аравийского верблюда; что на американских базах в Западной Германии полно ракет, боеголовка которых разделяется на четыре самостоятельных заряда, и каждый заряд в десять раз превышает по мощности бомбу, сброшенную на Нагасаки…
Сравнительные данные позволяют мистифицировать все на свете, проще говоря, дурачить обывателя. Из предвыборных речей доктора honoris causa Шванценпфеффера, который, очевидно, до сих пор возглавляет магистрат в моем родном городке, я узнавал, что съедаю масла в 2,3 раза, а печатной продукции поглощаю в 4,8 раза больше, чем средний житель Австрии до второй мировой войны, зарабатываю в 4,1 раза больше, чем нынешний турецкий поденщик в странах Центральной Европы, а по сравнению с аборигенами на Гаваях выпиваю в 7 раз больше пива и в 1,8 раза больше крепких алкогольных напитков. Разумеется, и объем моих гражданских прав тоже намного превосходит гражданские права жителей Лапландии времен Амундсена…
Самолет, накренясь, резко пошел на снижение. Меня поташнивало, как в скоростном лифте. В иллюминаторе мелькнула сплошная зелень тропических лесов, лишь кое-где рассеченных скалами и руслами рек. Какая-то из них ослепительно вспыхнула в лучах солнца…
Кроме сравнения с Сейшелами, я помнил, что с людоедством в Океании давно покончено и последний, кого достоверно съели, — миссионер Томас Бейкер. В 1867 году его зажарили на островах Фиджи вместе с ботинками, причем, как свидетельствует хроника, каннибалам пришлись по вкусу особенно ботинки…
Большинство пассажиров летело в Полинезию, в Паго-Паго и Папеэте. На аэродроме в Куале выгрузились, кроме меня, крепкие парни в оливковых шортах, католический священник, служащий местного банка, коммивояжер-австралиец, мой сосед по креслу, и пара темно-шоколадных папуасов.
Из Канберры я дал телеграмму, и меня встретил у таможенного барьера Куйна, чиновник канцелярии государственного совета Атенаиты, сносно изъяснявшийся по-английски. Посчитав, что утомительное мое путешествие в общем завершено, я почувствовал нестерпимую духоту и с удивлением обнаружил, что небо заволокли громоздкие и низкие облака. Распорядившись насчет багажа, мы вышли через крошечное помещение аэровокзала к площадке для парковки автомобилей, выложенной бетонными плитами. Отсюда начиналась единственная приличная дорога на острове, и связывала она аэропорт с городом и город с причалом, где могли швартоваться не только торгово-пассажирские шхуны, но и крупные сухогрузы. Куина не без хвастовства объяснил, что аэродром, дорога и причал — дар правительству от «Интернэшнл индепендент девелопмент бэнк», получившего за то право на геолого-разведочные работы.
Сложив чемоданы в потрепанный желтый лэндровер, Куина повез меня в отель, за нескончаемой болтовней опасно отвлекаясь от руля. Правда, дорога была свободна, нам встретился всего лишь один автобус и пара велосипедистов, но ехать на большой скорости при проливном дожде, какой неожиданно начался, было весьма опасно. Я попросил сделать остановку. Но едва мы остановились, дождь прекратился.
В русле реки, подле которой я разминал ноги, бурлила, прибывая, грязно-желтая вода. Берега позарастали колючим кустарником и мангром — их корни буквально торчали из земли.
