Волчьи стрелы. Часть первая - Павел Канаев

За весь долгий путь через огромный град Фока так и не решился спросить спутника, ни как его зовут, ни о странном заказчике злосчастной броши. Наконец, зачем пожелал его вдруг видеть сам государь? Рыжебородый ратник тоже был немногословен.

– Пшел отседова! – рявкнул он на нищего мальчугана, приставшего к ним у паперти Святой Варвары, и кинул к его босым грязным ногам пару медяков. Древний собор истово простер к небу свои девять глав – свинцовые, как тучи, полусферы на массивных световых барабанах. Не побеленный, он застыл серой горой, у подножья расползаясь полукруглыми алтарными выступами – апсидами, крытыми галереями, мощным притвором.

– Второй где? – процедил Невер, когда стража впустила в переднюю его покоев Фоку с дружинником. Поклонившись как можно ниже и чиркнув пальцами по ворсу богатого первенского ковра, воин виновато взглянул на князя. Кузнец так и замер в поклоне, не смея распрямиться.

– Ушел, княже! Точно белка, по деревьям упрыгал и как в воздухе растворился.

– Белка, говоришь?

Глаза князя начали стекленеть, а на воловьем лбу надулась вена.

– Сейчас ты у меня белкой поскачешь! И колесо для тебя есть, в пыточной тебя дожидается! А Протас где?

– Государь, сопляк хитер и быстр оказался. Его не так просто грубой силой взять. Протас прыти такой от него не ожидал… В общем, головой зашибся, мы его к лекарю по дороге отволокли, а то мало ли, окочурится…

– Да лучше бы ему самому окочуриться, и тебе вместе с ним! Два лба с мальчишкой совладать не смогли. Вам не мечи носить, а за прялкой сидеть! Я ноги вам отрежу и посажу вас в муравейник!

Подойдя к косящатому окошку, рябившему разноцветными ромбами слюды, несколько мгновений князь стоял неподвижно. Низкие полукруглые своды и оштукатуренные стены заволокла чудная роспись – завитки, цветы, листья, ветви, сказочные птицы Сирин и Алконост. По углам громоздились окованные медью и серебром сундуки. На разложенных аналоях, резных лавках, устланных рытым бархатом, пылились книги и фолианты – многие были открыты. Несмотря на взрывной нрав, нечеловеческую силу и воинскую доблесть, разум Невера еще с отрочества был заточен не хуже меча.

– Драгомир, сгинь с глаз моих долой! Позже с тобой потолкуем!

Дружинник удалился, и князь с Фокой остались одни.

– Ну, кузнец, что скажешь?

Подойдя почти вплотную к Фоке, Невер впился в него своим ледяным взглядом.

– Государь, скажи, каков грех на мне? Чем тебя прогневал? Живу по закону, честным ремеслом кусок хлеба добываю, подати плачу. Ей богу, в толк не возьму, что худого на мне.

– Отчего же сразу худого? – Невер ухмыльнулся. – Ведомо мне, что своим умением и честностью ты на весь Сеяжск славен, кузнец. Вот только умение свое негоже на смутьянов тратить.

– Да на каких смутьянов, княже? В чем вина моя?

– Кто тот юнец, что три дня назад к тебе захаживал? И сегодня с ним ты виделся, когда мои бездари вас накрыли. Говори кузнец, и не вздумай брехать. Я ведь пока по-хорошему спрашиваю, но могу и по-другому, Фока. Сам ведь щипцы и гвозди куешь, знаешь, поди, как ими можно языки развязывать.

– Так сам ни сном, ни духом, кто он таков, государь. Сам тогда его в первый раз и увидел. Сказал, кто-то ему меня рекомендовал. Назвался Владимиром. Сказал только, что не боярин он, и все.

Выслушав рассказ кузнеца и пристально рассмотрев рисунок броши, который очень кстати оказался у него с собой, князь сумрачно сдвинул пушистые брови и вздохнул.

– Похоже, кузнец, не брошь ты выковал, а постыдного предательства знак, – после небольшой паузы сказал он Фоке.

– И в чем же предательство мое, государь? Где же справедливость твоя, княже, что на весь свет славна?

Невер пропустил эту дерзость мимо ушей.

– Не твое предательство, кузнец. Выходит, и впрямь нет за тобой вины. Верю я тебе. Но если он снова к тебе явится, или ты прознаешь про него что, сразу ко мне идти, понял?

Глава 2. Пир

Казалось, кислый запах кумыса разлился на целые версты вокруг. От бесчисленных костров, тянувших свои змеиные языки даже выше юрт и курганов, вокруг было светлее, чем днем. Сотни грубых, словно вороний хрип, голосов сливались с лукавым свистом курая11, барабанной дробью и лошадиным ржанием. На войлочных стеганых покрывалах, звериных шкурах и подкладных подушках, разложенных прямо на влажной траве, пировали степные воины и вельможи – батыри12, найоны13. Вытирая сальные руки о полы шелковых, богато затканных золотом и серебром халатов, они поглощали жаренную и завяленную конину, засушенный творог, сласти, пили свой прокисший хмельной напиток и заморское вино.

Были здесь и те, кто еще полвека назад вел за собой смертоносные конные орды по славным княжествам Сеяжи, обращая города и деревни в пепелища, сея смерть и ужас и уводя тысячи людей в полон. И хотя безжалостное время давно лишило их былой силы, молодые смотрели с восхищением и страхом на этих почтенных старцев, укутанных в волчьи накидки.

Владимиру все еще было не по себе после прохождения между огнями. Пока двое кудесников, с головы до пят увешанных вороньими клювами, костями и медными подвесками, прыгали вокруг него, рычали и улюлюкали, ударяя в свои разукрашенные бубны, он чуть не растаял от жара горящих по обе стороны столбов. Когда он, наконец, очистился от злых духов и помыслов, крепкий таргаут14 проводил его на место почетного гостя – как раз напротив властелина вселенной, хана Тюхтяя.

Упав на колени и сделав земной поклон, Владимир обратился к хану:

– О пресветлый властелин! Каан Черной Орды и всего мира! Да продлит небо дни твои и твоего славного рода!

Дождавшись властного взмаха ханской руки, он встал и устроился на войлочном покрывале, закиданном подушками. Тем временем его дружинники все еще разоружались и проходили очистительный обряд. Здесь и там мерцали красным глаза огромных степных волков, прикованных цепями к толстым столбам. Задыхаясь в страшном хрипе и брызгая слюной, они скалили свои клыки-кинжалы, щетинились черной, как ночь, густой шерстью. Выше доброго скакуна в холке, эти безжалостные твари умели хорониться не хуже крохотных полевок в высокой смерть-траве, карауля свою несчастную жертву. Около каждого зверя на земле белели обглоданные кости, похожие на человеческие.

Отечное лицо Тюхтяя расплылось в самодовольной улыбке, а раскосые глаза утонули в прищуре, стоило ему заметить смятение Владимира. Старый хан лишь потеребил свою вислую жидкую бороду и продолжил смотреть за поединком двух бравых батырей, схлестнувшихся на опоясках. Когда после долгого препирательства один, наконец, поднял второго в воздух, будто вырвал с корнем из земли кряжистое дерево, и повалил на обе лопатки, хан хлопнул в ладоши и подал жест, чтобы все умолкли.

– Вижу, княжич, тебя напугали наши маленькие друзья, степные волки. Не пугайся, ведь теперь и ты наш друг, а друзей наших не смеет ни волк, ни мошка обидеть, – прохрипел он своим гортанным голосом.

– Великий каан, волкам не напугать барса!

Тюхтяй снова расплылся в масляной улыбке.

– Ты смел и дерзок, княжич гривноградский. Скоро мы поглядим, так ли ты хорош в бою, чтобы называть себя барсом. Ведь стать мужем моей драгоценной дочери, Жаргал хатунь, достоин столько самый доблестный батырь.

Хатунь расположилась рядом с отцом, на высокой подушке, у подножия его приземистого, наподобие топчана, трона. Бледная и круглолицая, в пестрых одеждах, она была совсем еще ребенком, но уже держалась как императрица. Ее точеную фигуру облепил цветастый халатик тонкого шелка с запахнутыми крест-накрест полами, отделанными бахромой. Поверх была наброшена пятнистая накидка из шкуры заморского зверя.

Про себя Владимир отметил, что хатунь и впрямь была так изящна и хороша собой, как о ней говорили. На ее халатике он сразу приметил свой подарок – золотую брошь, сделанную Фокой. Только теперь украшение стало еще прекраснее, засияв инкрустацией из красных яхонтов и изумрудов.

– Взгляни, Владимир, – продолжил хан, указывая пальцем в черное бархатное небо, богато усыпанное жемчужинами звезд. – Одно небо покрывает все страны, горы, степи и моря. Один месяц царит там ночью, и одно солнце – днем. Так и правитель должен быть на земле один – сильный и справедливый, являющий милость и правосудие. Лишь тогда воцарится мир на всей земле. Не находишь, друг?

Хан не дождался ответа и продолжил:

– Но признаешь ли ты меня единственным правителем? Ведь твои предки и даже отец твой воевали против нас. А дядя твой и вовсе сумел изгнать наши войска с Сеяжских земель. Возможно, тогда ему помог ваш бог, а может и дьявол. Но пришло время расплаты.

– Великий каан! Больше всего на свете я желаю смерти своему дяде – этому гнусному предателю, из-за которого мои отец и матушка умерли в изгнании. Гривноградский престол не принадлежит ему и его выродку по праву. Не сомневайся, я не предам тебя. Ты – сильнейший властелин, под тобой весь мир от восточного Ко-Хуна до Праденских гор. Я не настолько глуп, чтобы выступить против тебя, каан.