Блаватская - Александр Сенкевич

Книга Морион Мид «Мадам Блаватская. Женщина за мифом»[6] до сих пор остается самой информативной биографией русской теософки. Создается впечатление, что автор пытается ничего не упустить из жизни своей героини. К сожалению, жизни внешней, а не внутренней. А разве можно воссоздать правдивый портрет любого человека только по внешней, в основном скандальной канве? К тому же задача исследователя жизни Блаватской усложняется тем, что Елена Петровна не боролась с собственными призраками, которые буквально выскакивали из ее сознания и обрастали плотью.

Из апологетической литературы, посвященной Блаватской, резко выделяется своей основательностью монография Сильвии Крэнстон «Е. П. Блаватская. Жизнь и творчество основательницы современного теософского движения»[7]. Со страниц этой книги встает поразительный духовный мир русской теософки — переполненная до краев сокровищница драгоценных идей и ослепляющих своей красотой образов.

Что делала и как жила Елена Петровна, представлялось безрассудным и нелепым, с точки зрения законопослушных граждан, ее современников. Однако такая жизнь Блаватскую более чем устраивала! Она избегала не людей, а толпы, ограниченной в своих привязанностях и вкусах и агрессивной в отстаивании своих предрассудков. Не выносила на дух людского сообщества, в котором не принято совать свой нос куда не следует и где властвуют сословная иерархия и предубеждения. Такой мир, благоприятная среда для общественного лицемерия и ханжества, а также размножения нечистых на руку, ненасытных чиновников, не подходил ей, был попросту враждебен. Она с самого детства не скрывала своей эгоцентричности, желания поступать своевольно, как ей вздумается, но в то же время вдруг, совершенно неожиданно, становилась откровенной и притягательно простодушной. Эти качества лидера не исчезли, а, наоборот, крайне обострились в уже зрелые годы, когда Блаватская выдвинула смелые предположения о силе человеческого духа и его эволюции. Особенно развилась тогда пытливость ее ума.

Когда человек, омытый долгим страданием, переступает роковой предел, он уже не подвластен суду людей. Он устремляется к тому и соединяется с тем, по ком тосковал и кого желал на Земле, — к Богу или дьяволу.

Время, в котором жила Блаватская, совмещало несовместимое и портило людям художественный вкус. К тому же это было время викторианской морали, время воинствующего и утонченного ханжества. А у нее на родине — время добрых помыслов и всевластия чиновничества, непомерных амбиций верхов и политических авантюр, великих реформ и начавшегося возрождения России. Время неутихающей шестидесятилетней войны на Кавказе и небывалого расцвета журналистики и литературы.

Она относилась к литературному творчеству как к забаве и отдыху. Она писала о своих странствиях живые, увлекательные очерки и многостраничные, с трудом читаемые трактаты.

Ей ставили в вину короткое увлечение спиритизмом, усматривая в нем алчность, желание нажиться на легковерных людях. Многие из ее бывших поклонников так и не поверили в Учителей, великих душ, адептов Гималайского братства, напрямую обвиняя ее в мистификации. Ее гонители утверждали, что она добилась успеха в делах Теософического общества, придумав этих великих душ, а творимые ею с их помощью чудесные феномены они относили к обыкновенным цирковым трюкам.

Ее подозревали в подделывании почерка Учителей, которые любили писать письма и рассылать их по адресам ее знакомых. Ну и что из этого? Ведь суть не в том, что она прибегала к иллюзионистской практике, а в том, что она так поступала по необходимости, пытаясь донести до сознания людей веши чрезвычайно важные и тем самым отвратить человечество от грубого материалистического взгляда на мир. Потому-то она нередко отвергала порядочность и честность в отношениях со своим окружением, когда пыталась всеми доступными средствами утвердить в общественном сознании эти новые идеи и себя — их носительницу. К тому же ей было неведомо чувство меры во всем, чем она занималась и что проповедовала.

Никто из оппонентов Блаватской, к сожалению, не понял, что она одна из первых на Западе воскресила сложнейшие психологические приемы микромагии, или, как ее еще называют, ментальной магии, известные в Древнем Египте и с тех пор прочно забытые.

Были за границей дотошные «умники», кто называл ее теософскую деятельность ширмой для вещей более осязаемых: они обвиняли ее в шпионаже в пользу России. Но и в таком предполагаемом повороте ее карьеры нет ничего постыдного. Блаватская жаждала подобной деятельности, что явствует из ее письма в третью экспедицию (работа по иностранцам) Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии. Это письмо, обнаруженное в Московском архиве Октябрьской революции ленинградскими исследователями Б. Л. Бессоновым и В. И. Мильдоном, всего лишь дополнительное свидетельство патриотизма Блаватской[8]. А чего в самом деле ей было стыдиться, что утаивать перед судом потомков? Неужели желание видеть свою страну сильной, процветающей и способной защитить себя — нравственное преступление?

Я убежден, что работа в пользу одной из государственных организаций, стоящих на страже интересов Родины, сама по себе никак не может скомпрометировать гражданина и художника. Никому ведь не приходит в голову упрекать великого фламандского художника Рубенса или знаменитого английского писателя Грэма Грина в том, что они имели отношение к деятельности спецслужб своих стран. А уважаемый англичанами востоковед, полковник Лоуренс Аравийский был не просто сотрудником военной разведки, но и одним из выдающихся людей своего времени. Другое дело, когда спецслужбы превращаются в карательные органы и занимаются массовыми убийствами собственного населения или создают очаги терроризма в чужих странах. Впрочем, это уже другая эпоха и другие люди, никакого отношения не имеющие к моей героине. И все-таки становится как-то не по себе, когда представишь, что за фигурами духовных учителей Блаватской — махатмами Мории и Кут Хуми — стоит какое-нибудь кувшинное рыло, вроде их превосходительств Никанора Степановича или Степана Никаноровича из Третьего отделения. Людей, может быть, умных и образованных, но непоправимо нравственно обезображенных спецификой профессии, которую они для себя избрали.

Блаватская врагу не пожелала бы испытать и частички того, что выпало на ее долю, когда она оказалась практически одна, без кола и двора в чужом, сотрясаемом национально-освободительными войнами мире. Понятно, какую пищу дала ее кочевая, одинокая жизнь изобретательным и злым языкам. Да, она окутала определенный период своей жизни тайной. Но причина ее скрытности была не в том, что она стыдилась каких-то своих сомнительных поступков, недостойных ее происхождения и таланта. Чистоплюйкой она себя не считала и с людьми, которых «окормляла», особо не церемонилась. Не скрывала, по крайней мере, в своих письмах, что сама в нравственном отношении вела себя не так, как хотелось бы[9]. Это умолчание о некотором периоде ее жизни, на мой взгляд, объясняется исключительно тем, что она не любила говорить о действительно выстраданных вещах. Ведь все эти выпавшие из поля зрения ее биографов годы Блаватская, как она признавалась, настойчиво «искала встречи с неведомым»[10]. К тому же она боялась огорчить своих родственников рассказом, почему, как и с помощью кого она овладела эзотерической мудростью Востока. Не забывайте, что вся ее родня относилась к людям консервативным, считавшим себя добрыми христианами.