Напрямик - Адольфо Касарес

— Последний дневной свет.

— И не поймешь, откуда он. Сдается, исходит от земли, — подхватил Баттилана с некоторым беспокойством. — Видите, как этот свет все меняет. Поле сейчас не такое, как было.

— Некогда мне смотреть по сторонам, — огрызнулся Гусман, — глина скользкая, как мыло, зазеваешься и угодишь в кювет.

Навстречу им прямо по середине дороги мчался грузовик с солдатами, и, чтобы разминуться с ним, не перевернувшись, Гусману пришлось пустить в ход всю свою ловкость.

— Заметили номер? — спросил Баттилана. — Посмотрите, обернитесь и посмотрите. Откуда только такой номер?

— На кой мне номер? Есть же такие люди. Только им и дела, что номер встречной машины. Кому рассказать — не поверят. На волосок от нее проскочили, и то потому лишь, что я правлю как бог, а теперь я еще должен оборачиваться и смотреть номер. — Он даже повысил голос и негодуя спросил: — Знаете, что я думаю? Лучше, пока еще светло, повернуть и пуститься обратно в Рауч.

— Вам так кажется? — спросил Баттилана.

— Вы что, герой или дурачок? Решайтесь. Фары «Гудзона» едва светят; этот ливень, который, по-вашему, пройдет, по-моему, будет лить до утра; дорога как намыленная деревяшка. Не стану я ни за что ни про что гробить машину. Смотрите, тут дорога пошире. Можно развернуться.

Разворот был сделан безупречно, но едва он взял курс на Рауч, как машина начала пугающе сползать в кювет.

— Вот что, вылезайте; я дам газ, вы подтолкнете, а я вырулю, — приказал Гусман. — Тут только вовремя толкануть, и мы ее вытащим.

Баттилана выскочил прямо под дождь. Гусман хотел было подать ему берет, который лежал на заднем сиденье; но поскольку тот не заметил ни его движения, ни, очевидно, воды, хлеставшей ему в лицо, Гусман подумал: «Пускай себе мокнет. В конце концов сам виноват, нечего было упираться. Плохо, что потом будет мокрой псиной пахнуть. Не прими я его тогда во внимание, мы бы сейчас сидели в гостинице в Рауче, как важные господа, и прислуживала бы нам сама дочка хозяина. Бьюсь об заклад, этот козел обольстил бы ее».

— Готово? — спросил он.

— Готово, — сказал Баттилана.

Гусман включил первую скорость и чуть-чуть прибавил газу. Машина потащила за собой Баттилану (толкнув ее, он упал на колени в самую грязь), но вместо того, чтобы выбраться по насыпи на дорогу, продолжала скользить по кромке, с трудом сохраняя равновесие. Гусман притормозил.

— Для такого дела, — холодно заявил он, — вы не помощник. Даже помеха. — Потом, взглянув на колеса и на следы от них, добавил: — Дальше не поеду, не то совсем сползу вниз. Где бы тут попросить помощи?

Справа, недалеко от дороги, они увидели какую-то хибару, вероятно, дорожный пост.

— Пойду попрошу помочь? — спросил Баттилана.

Гусман подумал: «Как подтянул его, сразу смирным стал».

— Пойдем вместе, — сказал он.

Чтобы не угодить в лужу, приходилось все время смотреть под ноги. Когда они подняли глаза, перед ними стоял большой квадратный белый дом.

Звонка не было. Гусман застучал в дверь кулаком и крикнул:

— Слава деве Марии!

— Мы не в театре, дон Гусман.

— Мы в чистом поле, дон Баттилана. Что я, по-вашему, должен делать? Ругаться? Я на вас полагаюсь, а вы с глупостями пристаете. Взгляните-ка на эту башню.

Башня стояла справа, бетонная, очень высокая, как бы увенчанная площадкой, на которой виднелись люди, вероятно, часовые. Сверху падал луч вращающегося прожектора.

— Клянусь вам, — начал Баттилана, — клянусь...

Дверь приоткрылась, и он сразу замолчал. Выглянула молодая женщина, белокурая, с высокой грудью, одетая в какую-то оливково-зеленую форму, без сомнения, военную (гимнастерка с высоким воротом, юбка). Суровая, невозмутимая, она смотрела на них холодными голубыми глазами.

— Причина? — спросила она.

— Причина? — с изумлением переспросил Гусман; потом оживился и, смеясь, заявил: — Вот этот сеньор во всем виноват...

Баттилана перебил его, явно желая взять объяснения на себя.

— Прошу прощения, сеньорита, — он слегка поклонился, — мы побеспокоили вас, потому что влипли с машиной. Если бы вы дали нам на время лошадь, мы бы запрягли ее в свою колымагу и в два счета...

— Лошадь? — спросила женщина с таким изумлением, как будто речь шла о чем-то неслыханном. — Ну-ка, ваши пропуска.

— Пропуска? — проговорил Гусман.

Баттилана объяснил:

— Сеньорита, мы пришли просить о помощи. Не можете — дело другое.

— Есть у вас пропуска или нет? Заходите, заходите.

Они вошли в коридор с серыми стенами. Женщина заперла дверь, дважды щелкнув замком, и оставила связку ключей при себе. Они переглянулись, ничего не понимая. Баттилана жалобно взмолился:

— Но, сеньорита, мы не хотим вас задерживать. Если вы не можете дать нам лошадь, мы уйдем.

Без всякого выражения, несколько устало женщина произнесла:

— Документы.

— Не хотим вас задерживать, — любезно повторил Баттилана, — мы уходим.

Не повышая голоса (сначала они даже подумали, что она обращается к ним), женщина позвала:

— Капрал, доставьте этих двоих к полковнику.

Сразу появился капрал в форме, подпоясанной красным кушаком, схватил их за руки выше локтя и быстро повел по коридору. Пока он тащил их, Гусман, не без труда стараясь сохранить достойную осанку, спрашивал: «Что все это значит?», а Баттилана хвалился высокопоставленными друзьями, которые строго взыщут с виновных в ошибке, конечно невольной, и совал свое удостоверение личности женщине, которая уже уходила, и капралу, который его не слушал. Капрал ввел их в комнатку, где какая-то девушка, сидя к ним спиной, приводила в порядок картотеку; оставив их тут, капрал предупредил:

— Ни с места.

Он приоткрыл дверь и, просунув голову в смежную комнату, доложил:

— Я доставил двоих, полковник.

В ответ раздалось одно-единственное слово:

— Камера.

Баттилана возмутился.

— Э, нет. Пусть меня выслушают, — почти закричал он. — Я уверен, сеньор полковник войдет в наше положение!

— Куда? — рявкнул капрал и толкнул Баттилану так, что тот пошатнулся.

Гусман подумал, стоит ли сейчас противиться. Капрал снова схватил их за руки, на этот раз еще крепче, и повел. Выходя из комнаты, Гусман заметил взгляд, брошенный Баттиланой на женщину, разбиравшую картотеку, и с восхищением подумал: «Ну, этот своего не упустит». Когда он тоже посмотрел на нее, девушка обернулась и оказалась одной из тех отвратительных старух, что со спины кажутся молодыми.

Камерой была ярко освещенная комнатушка с побеленными стенами; у одной из них стояла койка.

— Хорошо еще нас оставили вместе, — заметил Гусман.

Неожиданная сердечность этих слов или жестокая нелепость всего, что сейчас произошло, победила упрямое сопротивление Баттиланы.

— Куда мы попали, дон Гусман? — спросил он, чуть не плача. — Я хочу вернуться домой, к Эльвире и девчушкам.

— Скоро вернемся.

— Вы думаете? Сказать вам правду? Мне кажется, мы останемся тут навеки.

— Бросьте вы.

— Сказать вам правду? Я веду себя с женой подло. Жена любит меня, она сияет от радости, стоит только мне появиться, а я, скотина, путаюсь с другими. Скажите сами, дон Гусман, хорошо это? А главное, когда дома есть жена, которая ни в чем никому не уступит. Но объясните, куда мы попали? Что тут? Я ничего не понимаю, но сказать вам правду? Не нравится мне это. Признаться вам? Так не похоже на мой город, на Буэнос-Айрес, как будто он остался очень далеко. Очень далеко и в другом времени. Так жутко, словно кто-то сказал: не вернетесь. Знаете, девчушкам, одной — семь, другой — восемь лет, я помогаю им готовить уроки, играю с ними и каждый вечер целую их в кроватках, когда они ложатся спать.

— Хватит, — приказал Гусман. — Мужчины нюни не распускают. Хуже этого нет. Чего вы добиваетесь? Хотите, чтобы я расчувствовался и не смог защищаться? Вернее, защищать нас обоих, ведь вы в таком виде никуда не годитесь.

— Супруга...

— Да ладно вам с супругой.

— Я хочу говорить о супруге. Поймите, не о моей, Гусман, о вашей. Тут не все чисто.

— А до моей вам какое дело?

— Не знаю, куда это мы попали. Угораздило же нас попасть сюда. А все я виноват, не сумел как следует подтолкнуть машину. Прошу вас, не надо на меня сердиться. Я и сам не простил бы вам такое. Я злопамятный. Не нравится мне все это. Что теперь с нами будет? Я хотел бы облегчить душу. Ведь я встречаюсь с Карлотой.

Открылась дверь, и капрал приказал:

— Выходите.

Они повиновались. Гусман заметил, что слова Баттиланы ничуть его не задели. Он подумал: «Как будто он ничего и не сказал. Однако это не пустяки... Уж не ослышался ли я?» Когда же он мысленно произнес: «Быть этого не может», в глазах у него потемнело и пришлось прислониться к дверному косяку. Капрал быстро повел их по коридору. Они вошли в большую комнату, напомнившую ему школьный класс. За столом сидели военный и та женщина, которая их сюда впустила; на стене, над головами этих двоих, висел портрет какого-то человека с бородой. Военный, довольно молодой, бледный, с тонкими губами, смотрел на них враждебно и вызывающе. Пожалуй, самым неприятным было для него имя Карлоты в устах Баттиланы. Эти люди за столом напоминали ему не то экзамен в школе, не то суд. На минуту Гусман позабыл о словах Баттиланы, оборвал свои мысли и предположения: он полностью включился в то, что происходило с ним сейчас.