Псмит в Сити - Пелам Вудхаус

На шестнадцатом очке Боб бросил играть и убежал. Майк поставил кий на место и отправился в кабинет.

Его отец сидел за столом. Если исключить наиважнейший факт, что сейчас он мог ответить «не виновен!» на любое обвинение, Майка просто поразило, насколько обстановка в целом напоминала те мучительные несколько минут в конце предыдущих каникул, когда отец сообщил ему, что забирает его из Рикина и переводит в Сэдли. Сходство еще усилилось, потому что, когда Майк вошел, мистер Джексон пинал мусорную корзинку — явный симптом душевного волнения.

— Садись, Майк, — сказал мистер Джексон. — Как прошла твоя неделя?

— На большой палец. Всего один раз без двузначной цифры. И меня тогда выбили. Заработал сотню против «зеленомундирников», семьдесят одно против «инкогнито», а сегодня я сделал девяносто восемь на подлейшей калитке и был выбит только потому, что какой-то козел…

Он умолк. Мистер Джексон словно бы не слушал. Наступило молчание, затем мистер Джексон заговорил с явным усилием:

— Вот что, Майк, мы ведь всегда понимали друг друга.

— Само собой.

— Ты знаешь, я никогда не омрачил бы твою жизнь, если бы это зависело только от меня. Знаю, я забрал тебя из Рикина, но то был особый случай, это было необходимо. И прекрасно понимаю, как ты мечтаешь о Кембридже, и я ни на секунду этому не воспрепятствовал бы, будь это в моих силах.

Майк недоуменно уставился на отца. Смысл этих слов мог быть только один: он не поступит в университет. Но почему? Что произошло? Когда он уехал на крикетную неделю Смита, его фамилия уже была в списках Королевского колледжа, и все было решено. Так что же могло произойти с тех пор?

— Но это не в моих силах, — продолжал мистер Джексон.

— Разве я не поеду в Кембридж, отец? — еле выговорил Майк.

— Боюсь, что нет, Майк. Я все уладил бы, если бы мог. Я не меньше тебя хотел бы, чтобы ты вошел в сборную Кембриджа. Но скажу прямо: мне не по карману послать тебя в Кембридж. Не стану входить в подробности, которые ты все равно не поймешь, но с твоего отъезда я потерял огромную сумму денег. Такую огромную, что нам придется экономить во всем. Я сдам этот дом в аренду, а сам сниму какой-нибудь поменьше. Вы же с Бобом, боюсь, должны будете сами зарабатывать себе на жизнь. Знаю, какое это страшное разочарование для тебя, старина…

— Да ничего, — сказал Майк хрипло. У него словно что-то застряло в горле, мешая говорить.

— Будь хоть какая-то возможность…

— Да нет, отец, все нормально. Нет, правда. Я ничуть не разочарован. Для тебя ведь такая жуткая неудача потерять столько…

Вновь наступило молчание. Часы на каминной полке энергично тикали, будто радуясь, что их наконец-то слышат. Из-под двери донеслось жалобное сопение. Джон, бульдог, неразлучный товарищ Майка, проводивший его до кабинета, соскучился ждать на коврике перед ней.

Майк встал и открыл дверь. Джон проковылял в кабинет.

Напряжение было нарушено.

— Спасибо, Майк, — сказал мистер Джексон, когда Майк пошел к двери. — Ты настоящий спортсмен.

3. Начало Новой Эры

Подробности того, что его ожидает, сообщили Майку на следующее утро. За время его отсутствия в Илсуорте ему была подыскана вакансия в одном процветающем учреждении под названием Новый Азиатский банк, и ему полагалось приступить к исполнению своих обязанностей, в чем бы они ни заключались, во вторник на следующей неделе — с места в карьер, так сказать, впрочем банки имеют привычку заглатывать свои жертвы со всей внезапностью. Майк не забыл про Уайетта, которому дали примерно столько же времени на освоение перспектив коммерции.

В понедельник утром пришло письмо от Псмита. Псмит все еще пребывал в волнении. «Коммерция, — писал он, — все еще в фаворе. Вчера вечером мой родитель обозвал товарища Бикерсдайка Торговым Князем. Мы с товарищем Б. не очень ладим. Исключительно ради его блага я вчера отвел его в сторонку и очень подробно разъяснил ему всю жуть прохода перед экраном боулера. Ему как будто не стоялось на месте, но я был тверд. Расстались мы не столько с Дружескими Улыбками, сколько с Холодными Взорами.

Но я не отступлю. Сторонний наблюдатель заключил бы, что во многих отношениях он безнадежен. В бридж он играет невообразимо скверно, как я был вынужден намекнуть ему в субботу вечером. В его глазах нет проблеска ума, а покрой его одежды язвит мою чувствительную душу до самой глубины. Я не хочу осуждать человека у него за спиной, но не могу скрыть от тебя, моего Друга Детства, что к обеду он явился в галстуке с готовым узлом. Однако пора оставить тягостную тему. Я тружусь над ним с мужественной улыбкой. Иногда мне кажется, что я преуспел. Затем он вновь как будто оскальзывается. Тем не менее, — на оптимистической ноте завершалось письмо, — думается, я еще сделаю из него человека… когда-нибудь».

Майк перечитал это письмо в поезде, который вез его в Лондон. К этому времени Псмит уже узнает, что он не единственный, кого оглоушила Коммерция В Фаворе. Майк написал ему с обратной почтой о катастрофе, которая постигла дом Джексонов. Теперь Майк пожалел, что не мог рассказать ему о случившемся лично, ведь Псмит обладал талантом рассматривать неприятные ситуации так, будто всего лишь забавлялся ими для собственного развлечения.

Пращи и стрелы яростной судьбы, на которые так сетовал Гамлет, Псмит имел обыкновение встречать невозмутимой улыбкой, точно они были частью увлекательного зрелища, устроенного специально для него. Майк вышел из поезда на Паддингтонском вокзале и, стоя на перроне в ожидании, чтобы его чемодан выгрузили из багажного вагона, испытывал смешанное чувство уныния и возбуждения. Пожалуй, уныние преобладало, но доля в нем принадлежала возбуждению. Впервые в жизни он полностью зависел от самого себя. Он перешел Рубикон. Ситуация была слишком серьезной, чтобы поддаваться той беспомощной ярости, с какой он отбыл в Сэдли. К Сэдли можно было питать личную вражду. Лондон был слишком огромен, чтобы злиться на него. Столица попросту его не замечала, ее не заботило, рад ли он быть тут или нет, и средства изменить это положение вещей не существовало.

Таково уж свойство Лондона. В нем чудится своего рода знобящее недружелюбие. Город типа Нью-Йорка заставляет новоприбывшего уже через полчаса чувствовать себя как дома, но Лондон — большой дока в том, что Псмит в своем письме назвал Холодным Взором. Доброжелательность Лондона вы должны купить.

Майк ехал через Парк к вокзалу Виктория, ощущая себя опустошенным и маленьким.

Он решил подыскать жилье в Далидже, так как ничего не зная о Лондоне, полагал, будто комнаты повсюду в радиусе четырех миль были крайне дороги, но главным образом потому, что в Далидже был колледж, а жить вблизи колледжа казалось утешительным. Возможно, иногда в субботу днем ему удастся поиграть в пятерки, думал он, а летом так и в крикет.

Шагая наугад по асфальтовому тротуару, который вел от далиджской станции в направлении колледжа, он очутился на Акация-роуд.

Было что-то в Акация-роуд, наводившее на мысль о меблированных комнатах. Даже маленький ребенок с первого взгляда заметил бы, что она просто щетинится сдаваемыми в наем гостиными, они же спальни.

Майк постучал в первую же дверь, на которой висела карточка.

Вероятно, в мире не существует более тягостного процесса, чем съемка меблированных комнат. Те, кто сдают их, словно бы не получают от этого никакого удовольствия. Как Пу-Ба в «Микадо» они это делают, но это им глубоко противно.

На стук Майка дверь открыла особа женского пола. Внешностью она смахивала на «даму» из пантомимы, более склонную к сдержанной меланхолии мистера Уилки Барда, нежели к веселой беззаботности мистера Джорджа Роби. Свой голос она заимствовала у граммофона. Самое последнее ее занятие было, видимо, сопряжено с большим количеством хозяйственного мыла. Собственно говоря — между читателями и нами секретов нет! — она стирала мужскую рубашку. Полезное занятие и благородное, однако не слишком облагораживающее внешний вид.

Она обтерла пару дымящихся паром рук о передник и уставилась на Майка глазами, которые выглядели бы на редкость невыразительными даже у вареной рыбины.

— Чего надо? — спросила она.

Майк почувствовал, что деваться ему некуда. Он не обладал непринужденностью, необходимой, чтобы грациозно попятиться и исчезнуть, а потому сказал, что да, ему нужна комната. Спальня, она же гостиная.

— В дых дите, — сказала пантомимная дама.

И Майк истолковал это как приглашение подняться наверх.

Процессия двинулась вверх по темной лестнице и оказалась перед дверью. Пантомимная дама ее отворила и прошаркала внутрь. Майк остановился на пороге и заглянул туда.

Комната была отталкивающе мерзкой. Одной из тех безликих комнат, из которых слагаются меблирашки. Майку, привыкшему к уюту своей спальни дома и к бодрящей простоте школьного дортуара, она показалась унылейшим местом из всех, где ему довелось побывать. Своего рода Саргассовым морем среди спален.