Кладбище на Одного (СИ) - Солнцев Иван Иванович

"Мы с тобой в одной лодке" - хочу я ей сказать.

- Значит, все в силе? - улыбается она

- Конечно. Ужин сегодня? - улыбаюсь в ответ.

- Конечно. Только решу, с кем детей оставить.

Я хочу спошлить на эту тему, но не могу. Потому что она все также смотрит на меня своими зелеными, как океан, глазами.

Сцена 5

Девочка уже в таком возрасте идет сама из школы. Родителям плевать на нее. Школе плевать на нее. В сущности, единственный - и последний, - человек, которому она интересна - это я. Но улик, свидетельствующих об этом, никто никогда не найдет. Девочку перехватывает грузовик, номера которого меняются трижды по дороге и который идет на пределе разрешенной скорости, углубляясь в область этого города. Города, который девочка никогда больше не увидит.

Я оставляю грузовик в подземном гараже. Скоро начнется самое трудное, но перед этим объект должен отстояться до ночи. Она устанет, проголодается, а, возможно, и уснет - шок работает достаточно разнообразно. Иногда я представляю, как сам ощущал бы себя, загрузи меня какой-нибудь здоровяк против моей воли в фургон и провези в неизвестном направлении, чтобы потом привести в исполнение приговор, не подлежащий обжалованию. Но ненадолго. И мне это очень быстро надоедает. Для меня нет моей личной вины. Слишком большая ее доля на тех, кто делает заказ. Почему Лиза может воспитывать двоих детей одна, а эта идеальная парочка из толстухи и скелета - нет?

Я просыпаюсь в два ночи и сразу рвусь к бутылке с минеральной водой. Меня всего трясет, и я выпиваю почти литр воды, потом часть ее меня рвет в ржавую металлическую раковину. Кошмарные образы все еще гнездятся в моей голове, и я пытаюсь прийти в себя, но это удается с трудом. Я вспоминаю, что у меня было с Кларой, и эти дни уродливыми черно-белыми кадрами военной кинохроники проносятся передо мной, и я швыряю бутылку, которая, как приклеенная, зависла у меня в руке, в дверной проем.

Зачем я вообще тогда с ней связался? Что со мной произошло? Я точно помню, что нас развело, и я не верю, что дело в ее обиде. Она трахалась со мной, как в последний раз, год назад. Я опробовал каждую лазейку, которую нашел в ее теле, она отдавалась мне целиком. А потом я просто ушел. И она исчезла. Она не знает, где я живу и что я делаю. Я поменял все с тех пор. Я стал богаче и достойнее.

Так какого хрена ей надо?

Я открываю дверцу фургона, и девочка вскакивает, и я одним ударом оглушаю ее и тащу ее тело по лестнице, безжалостно ударяя ее головой и о каждую ступеньку. Притащив тело на кухню, я сметаю со стола стоящие на нем баночки черт те с чем, швыряю девчонку на столешницу и достаю пристроенный к ножке стола топорик. Недолго думая, я размахиваюсь посильнее и наношу удар прямо по горлу. Но в момент замаха девочка открывает глаза, и когда лезвие опускается и рассекает ее трахею и ломает ей шейный отдел позвоночника, звучит быстрый визг, переходящий в сип, и на меня хлещет кровь.

И на меня смотрят ее глаза - удивленные, полные страха, переходящего в мольбу, а затем - в апатию. У нее были зеленые глаза. Такого же зеленого цвета, как у Лизы. Тело девочки рефлекторно дергается, и я рублю снова и снова, пока голова не отлетает в сторону, и ее глаза не перестают на меня смотреть.

Я обнимаю двумя руками топорик и обрушиваю свое внезапно онемевшее тело на пол, рядом со столом. Только сейчас я понимаю, что натворил. Ненависть, зародившаяся во мне еще со сна, ослепила меня окончательно. Я впервые причинил боль находящемуся в сознании ребенку. Впервые так жестоко обошелся с чувствующим все человеком. Я впервые забрызгал себя и все вокруг себя кровью. Мне нужно срочно уничтожить все это. Завершить дело. Сходить в церковь. Выпить чего-нибудь покрепче воды.

Но больше всего этого мне нужно найти Клару.

Она снова принесла в мою жизнь слишком много вопросов.

Сцена 6

Мой взгляд прикован к огромному рекламному щиту. Он призывает меня взять жизнь в свои руки. Сзади раздается недовольный вой сразу нескольких клаксонов, и я сжимаю крепче руль своего "бмв" и ухожу, выжимая со старта до ста километров в час штатное время.

Мне кажется, и это чушь. Каждый обладатель жизни - ее единоличный владелец. Противоречащие этому утверждения лишь оправдывают бездарей и слабаков, а еще укорачивают полезное время жизни людей более-менее деятельных. Я могу съехать на этой машине на серпантине где-нибудь под Краснодаром и улететь в свободное падение. Шансов на выживание у меня не будет, несмотря на все системы безопасности "бмв" и крепость окружающего меня металла, и машина за четыре миллиона - мечта многих из тех, кто выбирает по вечерам между бич-пакетом и простыми макаронами, - превратится в мое кладбище на одного усопшего - могилу, памятник и площадку обозрения сразу. Любой волен избавиться от жизни и любой волен эту жизнь проживать. Это и есть главная характеристика власти - абсолютное, беспрекословное подчинение объекта власти субъекту в части самого существования объекта.

За этими рассуждениями я оставляю машину на парковке около церкви. Рядом с машиной архимандрита - местного хозяина. Рядом с его черным "паджеро". Только никто из прихожан не знает, конечно же, что это машина не состоятельного верующего, а верного служителя культа.

- Сам господь послал тебя ко мне сегодня, сын мой, - сдержанно улыбается архимандрит и пожимает мне руку.

- Действительно? - изображаю удивление.

- Надо кое-что подписать и кое насчет кого переговорить.

- Я весь Ваш, святой отец.

- "Батюшка", - с укором кладет мне руку на плечо. - У нас не Гейропа, а Святая Русь. Поэтому - "батюшка".

Архимандрит Филипп - мой хороший знакомый вот уже пятый год, как. Ушлый дядька с претензиями на сан митрополита и мелочностью диакона. Но легкий на язык, что меня в нем и привлекает. А во мне его привлекают взносы в хозяйственную жизнь его прихода. Мне нужна его душеспасительная болтовня, а ему - мои деньги. Ничего сложного, не подумайте. Ну, и часть средств я держу в активах РПЦ, но это уже не вашего ума дело, хорошо?

Мы садимся в ортодоксальном кабинете Филиппа в большие мягкие кресла коричневой кожи и начинаем с текущих дел, и я даю гору обещаний, пару из которых придется выполнить. Потом наступает время своеобразной исповеди. Я крайне поверхностно рассказываю о своих душевных терзаниях, и Филя помогает мне выстроить недостающие взаимосвязи с помощью своих фирменных штучек с волей божьей и провидением. Будь он обычным попом с тремя классами семинарии, я бы не слушал его и минуты. Но его талант не в том, что он наизусть знает все положенные ему по чину книги - хотя, я уверен, так и есть - у него на каждый случай найдется цитата. Главный его дар - обо всем говорить настолько достоверным тоном, что невозможно не поверить. Иногда я сомневаюсь, хватило бы духу у Филиппа пожимать мне руку, знай он достоверно хотя бы три четверти того, что знаю я о самом себе. С другой стороны, он человек дела. Какая ему, в общем-то, разница?

- Пойдем-ка, покажу кое-что, - встает и направляется к своему рабочему столу Филипп.

В моих руках оказывается листок бумаги с распечаткой кадра с камеры видеонаблюдения, на котором отчетливо видно несколько лиц рядом со стоящим к камере спиной Филиппом.

- Знаешь эту? - тычет искривленным пальцем в одно из лиц архимандрит.

- Пожалуй, - пожимаю плечами. - Возможно, видел когда-то.

- Она приходила сюда пару раз. Искала тебя.

- Она знает мое имя?

- Ну, а как ты считаешь? - Филипп раздраженно выхватывает у меня из рук листок, запихивает его в шредер и нажимает кнопку запуска.

- И что ей было нужно?