Старички - Виктор Панов

Заглянул к нам Залман Савельевич:

- Слабых нет? Ходят?

- Передвигаются. Мечтают о переезде в сельхоз. Лежачих не заметил, отвечал я. - В запасе две бочки стланика. Гражданин начальник, извините за вопрос, в итоге стариков отвезут в глубь материка?

- Не знаю. Честно - не знаю.

Ушел он, а мы с Федором призадумались над его вопросом: нет ли слабых? Не собираются ли стариков отправить куда-то? Не сочтены ли дни моего счастья?

- Доктор, у нас не дни, а минуты. Это же чудо, что вы с Лаймой встретились. Возьмет ее на Колыме богатый...

- А если она попадет санитаркой в больницу, а я фельдшером?

- Ну, размечтались...

В полночь, едва Лайма начала раздеваться, Федор заглянул к нам и шепотом предупредил:

- Идут комендантша и дежурняк. Шинель накинь и скорее ложись в бараке на мою постель. Живо! Или спускайся под нары. Подходят.

Я сдвинул под матрасом широкие доски, спустил под нары перепуганную эстонку, лег на постель и прикинулся спящим.

- Доктор, - комендантша тронула меня за ногу, - не притворяйся. Где спрятал бабу?

- У меня и в мыслях подобного нет...

- К тебе прошла. Не к старикам, я думаю. Посмотрим под нарами. Всяко бывает...

- Под нарами - посылки...

Комендантша фонариком посветила внизу:

- Что-то белеет. Не посылка. Поднимитесь с места, доктор, уберите матрас.

Я повиновался. Дежурный поднял доску и нащупал мою пленницу.

- Вылезай, красавица. Вылезай, вылезай, а то потяну за волосы.

Лайма неловко поднялась из-под нар. Была она испугана, смущена.

- Сучка, - сказала комендантша. - Привыкла таскаться на воле. Овечкой прикидывалась.

- Перестаньте! - возмутился я.

Дежурный старался не смотреть на полуголую девушку:

- Одевайся, одевайся, красавица, пойдем.

Я просил дежурного не садить Лайму в карцер.

- И тебя посадим. Проворнее собирайся, милашка.

- Моя баба, - настаивал Федор. - Я привел ее и спрятал под нары.

- Не ври, косолапый хитрюга, - злилась комендантша, - нужен ты ей, развалюха.

- Федя, не спасай. Виноват я.

- Доктор! Зачем же? Отсижу. Не увезут на Колыму. Я сманил.

Громкие разговоры в моей комнатушке одних старичков разбудили, а другие и уснуть не успели, удивленные появлением у них голосистой комендантши, дежурного, которые вместе с Лаймой шумно прошли по бараку. Ясно все. Укладывайся спать, ведь и раньше ночью кто-то замечал появление в бараке женщины, но помалкивал, как и полагалось.

Мысленно я видел Лайму уже в карцере, на маленькой пайке, голодной. Сколько дадут ей суток?

- Не больше пяти, - сказал Федор. - Бабы выносливее мужиков. А вот вас как бы не отправили на первом же брюхатом великане - один гудит в бухте.

Уснуть я не мог, только задремалось маленько - виделись копыта, пьяные мужики в деревне, буйные, крикливые, а потом - Колыма, камни, крупинки золота.

Разбудил меня Федор, помог умыться.

- Наедайтесь каши на всякий случай. Лайма укажет на меня. Договорились.

Зашел к нам вольняга дежурный, тот, что был ночью, строго посмотрел на Федора. Дневальный мой удалился. Дежурняк присел на скрипучий стул.

- Вымыла полы на вахте, и я отпустил ее в зону. Если бы не привела к тебе стерва комендантша, ябедница, другие бы разговоры.

- Сколько мне дадут?

- Санитару твоему дадут три дня. Он в документах. У вас есть в порошках кодеин или героин? На Колыме их легче достать, там аптеки богаче и проще договориться с медиком. А Находка - дыра, когда-то городишко будет, порт подходящий вырастет...

Я дал дежурному порошков десять кодеина и героина. Он поблагодарил меня и попросил поставить ему банки.

- Доктором прописаны, - сказал он, - но я все не соберусь сходить к вольным, а к вашим - не разрешают. Нельзя.

Я поставил дежурному банки на бока. Подумал: "Стало быть, от карцера избавился. Что-то будет с Лаймой? Где она?"

Федор, после трех дней отсидки, вернулся ко мне заметно осунувшийся, поел вдоволь.

- Завтра я ей водички дам. Начнем снова. Нам терять нечего. Всяко жить приходится.

На следующий день он сказал о Лайме:

- Не увидел ее на своей дороге. С комендантшей не поздоровался. Нет ничего хуже начальничков из наших - выслуживаются. У вольняшек злобы к нам особой не замечал - служба, выполняют устав, а наши как вырвутся к власти сожрать готовы своего брата.

В бухте редко, но грозно гудел пароход, ожидая нас в грузовой трюм с широким днищем. О трюме, о ячейке в нем я думал как о скорой смерти.

- Не падайте духом, на Колыме доктору терпимо живется, - старался успокоить меня Федор, - но баба там только снится. Чем ты сытнее, тем чаще о бабе думки.

Узнал я от дежурного, приходившего за порошками: Лайма взята в культбригаду.

- Привет вам передавала. Довольная.

У артистов свое общежитие, легкий распорядок дня без подъемов рано утром и отбоев в десять вечера; они выступали в соседних клубах, в порту, ждали их и мы.

- Ей житуха, - рассуждал Федор. - На крылышки поднялась птаха. Дорожки навечно разошлись. А теперь блондинка просится. Узенькая. Дал водички пол-литра.

- Да ты что, слушай!

- А что я? Человек в тюрьме. Да еще с Колымы человек...

- Нет и нет.

Увидеть бы Лайму, словечком перемолвиться, пожать ей руку. Правда ли привет передавала? Вдруг бы освободили всех ни в чем не виноватых, и мы бы с Лаймой уехали в Москву.

Готовились встречать артистов. Инженер, что раньше был у меня санитаром, прикидывал, сколько места в бараке займет сцена.

- В женской зоне они вольготнее выступят под открытым небом, рассуждал он, - а мы прижаты к предзоннику. Нема неба. Усядутся на столы, расшатают, затопчут не только полы, а и нары...

- Не ной! - перебил Федор инженера. - Нельзя жить без праздников! Нахлебались будней. Вымоем, проветрим! Не звери в норах...

Артисты на грузовике подъехали к нашей зоне, сопровождаемые конвоем. Пять женщин и более десятка мужчин. Не сразу отличил я Лайму. Она заметила меня, смутилась.

Артисты, привыкшие к разъездам, быстро натянули занавес - плотную ткань, закрывавшую сцену от зрителей. Занавес слегка колыхался - видимо, задевали его, расставляя на сцене мой столик, стулья, свое что-то.

К нам собрались жители соседнего барака, кое-кто из бесконвойных - они заняли длинные дощатые столы, толпились в проходе.

Староста просил:

- Осторожнее, мужики. Трещит и ломается.

Концерт начался с песен: "Прощай, любимый город...", "Хороши весной в саду цветочки, еще лучше девушки весной...".

Азартно хлопал Федор, даже вечно сердитый инженер кричал: "Бис!", кричал и бывший партийный работник - старичок, на следствии ожидавший расстрел, а на прииске спасавшийся в должности учетчика.

Потом была пьеса Чехова "Медведь". Лайма всем понравилась в роли вдовушки. Немедленно требовал с нее помещик тысячу двести рублей, которые задолжал ему по векселям ее покойный муж. Помещику необходимо завтра платить проценты в земельный банк. Не заплатит - опишут имение, он "вылетит в трубу вверх ногами". Артист в запальчивости ронял стулья, орал, а Лайма была скромна, тиха; заплатит она долги мужа, но приказчик ее только послезавтра съездит в банк за деньгами.

В бараке - тишина. Чем дело кончится, половина зрителей - бывшие мужики - не знали, а вторая половина - инженеры, ученые, так называемые буржуазные националисты - не все читали Чехова.

Герои поспорили, обменялись грубостями. "Не дам я вам денег!" "Нет-с, дадите!" Она его выгоняет, он не уходит. В бараке посмеялись. Инженер выругался, дневальный покачал головой.

Стреляться! Дуэль. В бараке смех. После мужа остались пистолеты, и вдовушка приносит их. Она стрелять не умеет, нужно показать ей. Он учит, как держать револьвер, целясь в противника, и любуется ею. Пропал, погиб, попал в мышеловку. Она и выгоняет его, и просит остаться. Влюбился! Завтра проценты платить, сенокос начался, а он влюбился.

Представление кончилось продолжительным поцелуем вдовушки и помещика. Я был подавлен. Значит, с Лаймой целуются? Сегодня целует ее один артист, завтра - другой. Я потерял ее навсегда.

Артисты забрали занавес, костюмы, сложенные в мешки, картонки, и уехали, пересчитанные конвоем у ворот вахты.

Федор принес наши стулья.

- Улетела птица, - сказал он, - хоть бы оглянулась. Стул расшатал помещик. Говорят, артисту полагалось три стула расшатать. На воле был известный...

Я не ответил, думая о Лайме. А Федор ворчал:

- Нары проломили в двух местах, стол чинить придется. Дряхлого вынесли на свежий воздух. А чего же вы не подошли к Лайме у вахты? Прическа новая, пышные волосы, губки подкрашены, брови подбриты. Водички ей теперь хватает...

Ко мне вдруг пришел Залман Савельевич, осмотрел аптеку, поинтересовался колымскими старичками: сколько больных, на что жалуются. Я спросил, отправят ли их внутрь страны, где более легкие условия жизни?

- Не знаю, - снова сказал он. - Что же вы? А? Выбирал в эту зону одного из самых воспитанных, выдержанных, а что получилось?