Князь - Виктор Точинов

И князь молился.

Кто был в седлах, те торопливо спешивались, коней заставляли лечь, и сами ложились рядом. Прилег и князь, когда стоять на ногах от воздушных струй стало невмоготу.

Но все ж смотрел в ту сторону, прищурясь от летящих в глаза песка и пыли, и понял: кажется, молитва помогла, проносит стороной… Вблизях, но стороной.

Он не ошибся: хищный хобот смерча чуток не зацепил их своим бешеным вращением, прошел левее и ударил по высокому кургану, насыпанному неведомым народом, неведомо когда кочевавшим в этих местах.

Там воронка смерча как-то нарушилась, и потеряла форму, и стала меньше, и, сменив направленность, ушла сквозь лес к Днепру…

Ветер стихал столь же быстро, как и зачинался. Люди поднимались на ноги, смотрели на убытки и разрушения: на опрокинутые возы, на отломанные толстые суки деревьев, и на другие дерева, свороченные с корнем… Погибших не было, лишь несколько слегка пришибленных летевшей по ветру всячиной…

Князь вглядывался в сторону Залучья, – вроде и там обошлось без разрухи, лишь солому посрывало с крыш, – когда Ставр произнес:

– Взгляни туда, княже, не пойму, чего к нам принесло…

Взглянув в сторону кургана, князь тоже не сообразил, что там виднеется.

– Змий… – протянул Ставр, и голос у него был зачарованный. – Всю жизнь ловлю, таких не видывал…

У ног коней и вправду лежал змий – а как еще назвать существо, лишенное и шерсти, и перьев, и явно относящееся к пресмыкающемуся роду?

Была принесенная смерчем туша громадна, крупнее всех зверей, когда-либо виданных князем, – и в жизни виданных, и на картинках в книгах, коих он прочел немало. Пожалуй, лишь заморский зверь олифан мог сравняться с упавшей с неба тварью, сравняться, но не превзойти.

Преизряднейшим хвостом, головой и огромной пастью – чуть приоткрытой, ощерившейся многими клыками – змий напоминал другого заморского зверя, коркодила, известного князю опять же лишь по книгам. На том сходство и кончалось: у коркодила обе пары лап примерно одинаковой длины, и пресмыкается он с ровной спиной.

У этого же змия лапы наросли несоразмерно: задние огромные и могучие, передние же крошечные – но лишь в сравнении с общим размером, а так-то превышали они руки крепкого мужчины.

Ни крыльев, ни чего иного, свидетельствующего о способности к полету, у змия не имелось, хотя легенды о змиях древнейших времен упорно величали их крылатыми. Таким уж змий уродился – неведомо где, и неведомо зачем, – таким и сгинул бесславно в воронке смерча.

– Эх, кабы живой упал… – печальным тоном сказал Ставр. – Такого заполевать – и помирать можно.

Но признаков жизни тварь не подавала, хоть видимых глазом повреждений и не имела…

Князь ведал, что изредка каким-то капризом буйствующей стихии переносимые ею животы уцелевают. Слыхал истории о рыбицах живых, трепещущих, низвергнутых с небес, и о живой корове слыхал, но ту пришлось прирезать, две ноги оказались поломанными.

Но сегодня и змию, и Ставру не повезло: один лишился жизни, убившись до смерти о землю, другой же – самой знатной ловли в своей долгой охотничьей жизни.

– Надо б его в куски посечь, да с собой забрать, – предложил сын Володимир. – А то ж не поверит никто, что диво такое с небес свалилось…

Князь решил, что сын предложил правильное, и собрался отдать приказ.

И тут опущенное веко змия дернулось, и приподнялось, и на князя уставился преизрядный глаз с вертикальной щелью зрачка. И тут же дернулась лапа – задняя, громадная. И шея с башкой тоже пришли в движение.

Конь заржал и вскинулся на дыбы, князь с трудом удержался в седле.

Ставр торопливо отдавал приказы, готовясь к главной ловле в своей жизни.

Мешкать не следовало – змий уже не лежал на боку, повернулся на брюхо и подобрал под себя лапы, и вообще явно приходил в себя после падения. Испытывать, на что способна зверюга в полной своей силе, было рискованно. И без того, по одному лишь виду ясно, – на многое способна.

В помощь к себе ловчий испросил у князя младших дружинников, кметов, – подловчих с ним осталось лишь четверо – остальные рассеялись по лесу, руководя отрядами загонщиков, молчан и кричан, и выйти пока не успели.

Лишь один отряд кричан, самый ближний, покинул пущу, изгнанный валящимися деревьями, – и был тут же приставлен Ставром к делу.

Порядок новой ловли был прост – придумывать сложный не нашлось бы времени, а воплощать – средств.

Уцелевшее от порушенных тенетов загонное крыло рассекли быстро на три раздельных сети – Ставр решил подводить их к змию с трех сторон, на манер безмотневых неводов, и разом опутать, пока вконец не оправился. Накрутят в несколько слоев – не порвет, или порвет не сразу, сеть новая и прочная, только-только сплетена.

Если ж змий все ж сумеет допреж того подняться на лапы, и бросится на людей, отвлечь его должны будут конные кметы – Ставр полагал, что быстротой с лошадью громоздкая тварь потягаться не сможет.

Отвлекут, и заманят на одну из сетей – ту кричане приспустят, чтобы конь смог перескочить, а для змия вновь подымут на жердях. Пока змий с одной завозится, тут и две других подоспеют, да спеленают.

Ну а там уж дело князя зверя повергнуть, последний удар – ему. Без сетей и пытаться не стоит – любое зверобойное копье, что у них есть, короче и змиевой шеи с зубастой башкой, и хвоста – а хвост таков, что лошадь без труда одним ударом опрокинет. Да и всадника прихлопнет, как бычий хвост – овода.

Таков был план, и придумал его Ставр быстрее, чем рассказал.

Задумал он все неплохо, едва ли можно было придумать лучше при имевшихся силах и средствах. Но не учел одного: не всякий человек умеет преодолеть свой страх в решительный миг, а честь выше жизни ценят так и вовсе немногие…

Змий не вставал – оказался на задних лапах одним прыжком, подавшим его на полдесятка сажен вперед. Но дальше двигался не скачками – бежал, переступая, но очень быстро, куда быстрее, чем надеялся Ставр по причине громоздкого вида туши…

Князь, Ставр и Володимир командовали каждый своей станицей охотников, и подступали к змию с трех сторон.

Змий выбрал как раз сторону Ставра, словно проведал каким-то чудом, кто больше всех желал его заполевать…

Кричане не выдержали вида несущейся на них громадины. Бросили сеть и сами бросились врассыпную. И, хуже того, к стыду и досаде князя, неслись, опережая их, к лесу двое конных кметов из трех.

Ставр, бывший пешим, не побежал. Пытался принять змия на рогатину, – и рухнул, сраженный ударом громадного хвоста, змий как раз поворотился, и неспроста: третий кмет, сумев смирить забившуюся с испугу лошадь, подскакал к змию чуть сзади, не подсовываясь под клыки, и старался поразить мечом в брюхо, пониже основания хвоста.

Но змий оказался на диво прыгуч и поворотлив – в мгновение ока развернулся, сбив хвостом Ставра, и тут же раззявленная пасть схлопнулась на лошади и на всаднике, и дернулась в сторону, выдрав единый кус мяса из обоих.

И лошадь, и кмет рухнули, обильно заливая траву алым… Змий вновь поворотился и понесся дальше, на ходу сглотнув откушенное.

Ускакавшие кметы возвращались с видом понурым и пристыженным, и гнали пред собой сбежавших смердов-кричан.

– Взять всех, – коротко приказал князь Дмитру, и вновь повернулся к ловчему.

Тот умирал, и князь надеялся, что старый наперсник что-то скажет напоследок, но Ставр лишь булькал кровавыми пузырями, и отошел, так ничего и не произнеся.

Князь прошел к кмету, до сей поры сжимавшему меч в руке. Кмет от укуса страшной пасти умер почти сразу, и князь, преклонив колено, своей рукой опустил ему веки и поцеловал в холодеющий лоб.

Теперь стоило подумать о змие. Ушел бы тот к Днепру и порскнул бы в воду, князь не стал бы печалиться, пусть себе плывет, не для людей и не для их охот такую дичь Господь создавал. Но змий двинул в другую сторону, да и вообще водоплавающим не выглядел.

А князь отвечал пред Господом за свою землю, и дозволить топтать ее этакой твари не мог.

– Возьмешь след, станешь княжим ловчим, – сказал он подловчему Прокушке, старшему из уцелевших.

– Что с ними сделать велишь, княже? – кивнул ближний дружинник Дмитр на струсивших кметов и кричан.

– Сечь нещадно, – сказал князь после короткого раздумья. – Оставь людей: загонные как вернутся, народ весь деревенский скликнуть, вину объявить, и сечь.

– Доколе сечь? – уточнил Дмитр.

– Смердов до второй крови, кметов до самыя смерти, – приговорил князь, и добавил слово на непонятном Дмитру языке, должно быть нехорошее.

Кроме родного, князь знал пять чужих наречий, хоть и не покидал никогда надолго пределов державы. Говорил и по-ромейски, и по-фряжски, и по-свейски, и по-ляшски, и по-половецки. И грамоту разумел, мог тайное послание своей рукою начертать, писцов не утруждая. Порой в тех грамотках такое писано, что писцу, дела потаенные проведавшему, волей-неволей язык резать надо, да надежнее всего вместе с головой… Так никаких писцов не напасешься.