Снег на сирени - Галина Цветкова

Неслышно, как в тапочках, прошел троллейбус. Его почти не было видно – крышу засыпал снег, и троллейбус сливался с белой аллеей. Элька пропустила его и пошла пешком, забыв, что хотела сделать задание по алгебре, поджидая после тренировки Ленку; забыла, что хотела ее дождаться.

Их дружба началась с того, что они вместе опоздали и их посадили за пустующую первую парту. Стеклову вызвали к доске, и она маялась весь урок у карты, пытаясь объяснить, что значит зловещий термин «базис эрозии». «Я не слышу ничего вразумительного, – сказала учительница, явно довольная тем, как растеряна на ее уроке одна из самых уже и тогда заметных девочек в школе. – Хорошо. Покажите на карте горы Кордильеры». Это были два любимых ее вопроса – базис эрозии, горы Кордильеры. Все уже знали, где находятся эти Кордильеры, одна Стеклова почему-то не знала. Учительница уже склонилась низко над журналом – плохо видела – и приготовилась ставить двойку. Она любила ставить двойки. Класс ее ненавидел и смертельно боялся. Он еще недавно вышел из-под опеки добрейшей Анны Борисовны и плохо привыкал к тому, что от учителей может быть столько неприятностей.

Стеклова у карты уже изучила Африку и не нашла Кордильер, но тут Элька ее подтолкнула, и она ткнулась в Кордильеры носом. Ей тогда все-таки поставили двойку, потому что Лена как-то неправильно их показала, но с Элькой не рассадили, и они остались вместе, только перебрались на другую парту, назад.

В то время как Элька, решив не делать домашнее задание по алгебре, уходила по аллее, Стеклова смотрела на нее сверху. Она плакала в застекленном переходе между манежем и залом, только что неудачно бултыхнувшись в поролоновую яму и стремительно удалившись из зала. Запудренными магнезией руками она испачкала лицо, и слезы прокладывали на нем дорожки. Перед глазами маячило яркое пятно Элькиной курточки, сзади тянулась цепочка маленьких черных следов. Слезы высохли. Больше не плакалось. Стеклова выпрямилась, подняла голову. Отряхнув с себя белый порошок, гордо вошла в зал, навстречу бесконечным и пока безуспешным попыткам сотворить нечто, привидевшееся однажды ее тренеру.

А Элька шла и думала, дома ли тетя и что она скажет, увидев на ее лице белую заплатку.

Тетя была дома, но внимания на возвращение племянницы не обратила, не вышла спросить, почему пришла так рано. В тетиной комнате шел скандал.

– Менять программу перед самым экзаменом! – кричала тетя. – Какое это произведет впечатление, подумай!

– Я все годы играла то, что мне давали, я сама хочу выбрать выпускную программу, это моя программа, понимаете, моя! Я ничего здесь не понимаю, почему я должна это играть? Я не желаю показывать блистательную технику, ни к чему не привязанную!

Громыхнули несколько диссонирующих аккордов. Элька даже приостановилась.

– Ну что это?!

– Ты все провалишь! Ты зачеркиваешь работу всего года! А если не потянешь технически?

– Я учила эту ерунду ровно месяц. Ну, провалю! Но это будет мой провал! Могу я хоть раз сделать что-то сама?

– Но что тогда? – с иронией спросила тетя. – Устроишься концертмейстером на струнном отделении? Это бесперспективно!

– Всегда я была вашим беспроигрышным номером! Хватит, я ничего у вас больше не прошу, пошло оно все к черту! Подготовьте лучше Олю свою – она у вас всегда проваливается!

«Лихо», – подумала Элька. Дверь хлопнула. Тетина ученица ушла. Тетя преподавала в музыкальной школе, но ученики в доме бывали редко. Элька не знала тетиных учеников.

Тетя поднялась к ней в комнату и ахнула:

– Кто тебя так? С кем ты подралась?

– Ни с кем.

– А откуда синяк?

Эльке не хотелось говорить, что засмотрелась в манеже на мальчика и получила мячом по лицу. Но сказала:

– Гандболистка, маленьким мячом.

– Элька, – сказала тетя устало, – Ну зачем ты врешь? Даже я знаю, что гандболистки не играют маленьким мячом. Он у них большой и тяжелый.

– Вам, наверное, хотелось, чтобы мне им по лицу залепили, большим и тяжелым, – хмуро сказала Элька. – Не играли они, а… я не знаю, что. И мяч у них был маленький. Для травяного хоккея. Тоже тяжелый…

– Ну ладно. А есть ты будешь?

– Буду, – сказала Элька вяло.

Суп ей не понравился, и она начала возить ложкой по тарелке.

– Смотреть тошно, как ты ешь, – сказала тетя. Элька промолчала и суп отодвинула. Тетя сделала вид, что не заметила.

– Да, ты не отнесешь кое-что Марине Рогозиной? Ведь вы в одной школе учитесь?

«Так это Рогозина была, – подумала Элька. – На нее похоже». И, глянув на тетю исподлобья, сказала:

– Как она кричала на вас.

– Это не твое дело, милая моя. И не смотри на меня так.

Пробурчав: «Тогда сами ей несите», – Элька взяла чашку с компотом и пошла к себе.

– Ты просто чудовище, – сказала тетя вслед. – Я всегда тебя считала трудным человеком, но ты просто сатана в юбке.

Кто-нибудь другой побежал бы пить валерьянку после такого разговора, но тетя не побежала. Характер у нее и у племянницы был совершенно один и тот же. Лидия Николаевна в этом возрасте разговаривала ничуть не лучше. Эльке было четырнадцать лет, из них одиннадцать они прожили вместе – у тети было время привыкнуть и понять.

Из своей комнаты Элька слышала, как тетя моет посуду, потом загремел железный лист в духовке – тетя пекла пирожные, и это было явным признаком ее плохого настроения. Зазвонил телефон. Должен был звонить Элькин тренер, и Элька занервничала: сейчас как возьмутся за ее воспитание вдвоем! Однако тетя сказала скучным голосом:

– Да, но я не хочу с тобой разговаривать.

Вот и тренеру Сергею Владимировичу попало… А он-то тут при чем? Элька почувствовала себя виноватой. Наверное, нужно было спуститься к тете – жили они в очень старом доме, в квартире было два этажа, внутренняя лестница всегда скрипела, как шкатулка, – но тетя пришла сама и, поставив на стол тарелку с пирожными, уже обычным голосом сказала, что в комнате пыль.

Элька бездеятельно сидела в кресле. День, казавшийся таким бесконечным, проходил. День не получился: пропавшая тренировка… несделанная алгебра… скандал в квартире… Элька вытянула из книг тонкий альбом и, сначала развлекаясь, стала рисовать при вечернем, становившемся неверным свете. Потом пришлось развести акварель – понадобился цвет. Она просидела над альбомом до ночи, уже все окна светились ровно и матово, казалось, что еще удивительно светло из-за снега, и, только засыпая, подумала: все не то, не так. Опять не получилось,

Она рисовала еще и тушью – свет, окно, тонкий черный силуэт, но свет идет не от окна. Лица не видно, однако оно угадывается замкнутым и немного надменным. Рисунок увидела Стеклова и сразу спросила: «Усов? Тебе нравится Усов?» Она его узнала – казалось, чего бы еще? Но хотелось другого, да не получалось, чего хотелось. Не совсем получалось. Может, она сама не знала, чего же хочется.

Все в жизни словно изменилось, словно раздвинулись какие-то стены. Стало зачем ходить в школу. На тренировках Элька взлетала в прыжках и улетала далеко. Она уставала, но хотелось вернуться и еще раз испытать чувство полета птицей: поворот, толчок и летишь – и радость оттого, что можешь быть птицей. Она много рисовала – работала, оттачивала свои рисунки.

Но иногда все менялось. Ходила бледной тенью, пинала лед коньком. Падала – больно. «А ты не падай». И все выходило злее, хуже, деревяннее. «Этажерка», – шепотом ругалась она. Рисовала в такие дни чертика на полях – чертика, похожего на мышку. Не знала, что такое с ней. Смотрелась в зеркало и в большом зеркале видела только свое лицо – обыкновенное, нетонкое.

А рисунки оставались – везде был Усов, Усов, Усов, то сухой, графичный, с надменным ртом, то чертик с хвостиком и зубками, похожий на мышку.

Марина Рогозина почему-то не пришла в школу, но Элька знала, где она живет. Многие это знали. Марина открыла дверь, сказала: «Проходи» – и Элька чуть не споткнулась о ведро с водой: Марина Рогозина мыла пол. Элька не могла себе этого представить: Рогозина – царевна, принцесса – моет пол! Она терла половицы тряпкой, вытирала насухо, опять терла, и никто ее не заставлял – в квартире было пусто.

– Ты проходи, – повторила она, не оборачиваясь. – Я сейчас.

Элька шагнула в ее комнату и снова чуть не споткнулась – провода, провода. Почти всю комнату занимал рояль, у окна на полу валялись наушники. На пластинку была опущена игла, но звука не было, слышалось только шуршание. Элька не утерпела и взяла наушники. Она услышала очень чистый звук – скрипка. Вдруг иголка запнулась и заскакала. Элька вздрогнула и сдернула наушники.

– Это Джой в той комнате с дивана спрыгнула, – сказала Марина, входя. – Лентяйка. Даже не залаяла на тебя. Да ты сядь!

Элька устроилась на диванчике, а Марина села к роялю, потому что больше сесть было негде. В свертке, переданном тетей, оказались старые ноты, тяжелый том с тиснением, с кожаными углами переплета, и Марина сразу начала его листать. Концерт Баха фа-минор, который она хотела сыграть на экзамене, был для фортепиано с оркестром, поэтому она всюду искала переложение для двух роялей, а Лидия Николаевна, имея такое переложение, не хотела его Марине дать, считая, что менять программу перед самым экзаменом – дерзость. Тогда Марина пригрозила, что подберет по слуху и так сыграет на экзамене – как получится. «Счастливо, – хладнокровно сказала Лидия Николаевна, – Моцарт по слуху мессу записывал». Вот тут-то Марина и не выдержала и закатила скандал.