О чём поют воды Салгира - Ирина Кнорринг

Что я съела 16 декабря 1919 г., во вторник, и была сыта: 3 чашки кофе с молоком и с сахаром (утром); 1 большой кусок хлеба с маслом; 3 тарелки кислой капусты с постным маслом (завтрак); 1 тарелку ухи с куском рыбы (обед); 2 котлеты с кашей; 2 чашки чаю без сахара и без молока, с лимоном; 1 чашку чая без сахара и без молока, без лимона, 1 чашку чая с сахаром и с молоком, 1 чашку молока; 3 куска хлеба с маслом; 2 конфеты. Изрядно!

Мгновение

Пускай недавние мученьяТерзали грудь,Сейчас — живые впечатленья,И новый путь.

Зачем, скажи, бунтует горе,И лжёт печаль? —Передо мной ликует море,И блещет даль.

Зачем меня к себе напрасноЗовет тоска? —Жизнь хороша, и так прекрасна,И так легка!

Чёрный демон

Когда бы зла поменьше было,Когда бы правда не лгала,То мир бы счастье посетило,И жизнь беспечная была.

Но чёрный Демон над землеюШироко крылья распростёр,Сиял нетленною красою,Невинный привлекая взор.

И становились люди злее.Обман и ложь — вот их друзья.И чёрный Демон веселееГлядел, как гибла мать-земля.

И правде в мире тесно стало,И счастья нет, печаль одна.Любовь от мира отлетала,Коль злом душа упоена.

И становился мир темнее,Любовь и правду забывал,И сердце злое билось злее, —И чёрный Демон ликовал.

Запись от 2 / 15 января 1920 г. Туапсе

Вот мы и в Туапсе. Из Ростова мы ехали в Азов с учебным округом. До Туапсе ехали 11 суток. Днем стояли, а ночью ехали. На станции Тихорецкой мы встретили Рождество, сначала ели коммунистическую кутью и фруктовый взвар. Потом была служба, прямо в вагоне среди вещей, трогательно, грустно без конца. Это Рождество навеки сохранится у меня в памяти. Три дня праздника мы стояли на станции Кавказской и ругались, что нас не прицепляют к какому-нибудь поезду и не увозят.

От Майкопа начинались горы Боже, как они красивы! Впервые увидела я снеговую вершину горы «Индюк». Наконец, приехали. Здесь уже третий день, я ещё не видала моря. Я видела, но только издали. Погода отвратительная. Целый день ливень, В ночь под Новый Год была гроза, сумасшедшие раскаты грома далеко разносились в ущельях гор и перекликались миллионы раз, поздравляли всех с новым годом, с новым горем. Остановились мы в Греческом училище. Здесь живут две гречанки — учительницы. Относятся они к нам замечательно хорошо.

Ростов сдан. Куда нам бежать теперь? Сегодня я раскрыла Евангелие наугад, и попалась мне притча Иисуса Христа и слова его о том, что не надо унывать, что Господь всегда поможет верующим в Него, и если Он не делает этого теперь, то сделает позднее.

Запись от 3 / 16 января 1920 г

Сегодня я видела море. Оно бушевало. Я не в силах описать всю торжественность этой картины. Она меня ошеломила. На душе у меня тяжело, в ней происходит буря, и такую же бурю я увидала на море: в нём отразилась моя душа.

Спим мы здесь на партах. Я на аспидной доске, положенной на пюпитры. Сегодня я ходила обедать (130 рублей обед!!!) Завтра опять пойду к морю — оно мне сочувствует. Папа-Коля совсем упал духом. Мамочка тоже. Одна я скрываю мои думы и держусь бодро. Я верю, верю в уничтожение большевиков, верю в победы Колчака! На него последняя надежда! Я верю в чудо! Как прекрасны горы! Как гордо они возвышаются над морем. Как ничтожен перед ними человек.

Запись от 4 / 17 января 1920 г

Я верю, что каждое дело судьбы — необходимо. Необходим и большевизм, необходимы и все страдания, и ещё суждено перенести много тяжёлых испытаний, чтобы достигнуть полного счастья.

Запись от 8 / 21 января 1920 г

Сегодня я ходила на море одна. Оно было спокойнее, чем тот раз, и на душе у меня спокойнее. Я ходила по самому берегу, настолько близко от моря, что оно окатывало меня миллионами брызг, а волны добегали до меня. Мне казалось, что рушилась огромная водная стена, настолько был силен этот шум. Огромные волны рушились у берега, далеко катились по отмели. Некоторые волны катились так далеко, что я отбегала назад. Было хорошо, очень хорошо, и я долго простояла над морем.

Запись от 13 / 26 января 1920 г

Мамочка не понимает, что у тринадцатилетней девочки может быть страшное, тяжелое горе — потеря родины. Но я готова перенести ещё какие угодно страдания, лишь бы удалось спасти Россию.

Запись от 14 / 27 января 1920 г

Море — как гордо и прекрасно звучит это слово! Сегодня мы ходили на мол, до самого маяка. Оно спокойно, ласково-нежно, отливает миллионами цветов. Оно влечет меня неведомой силой. Отъезжал пароход в Батум с беженцами из России (билет — 35 тысяч). Как им, должно быть, горько покидать Россию! Мне было их жаль. Рядом в комнате — сыпной тиф. Я не боюсь, мы сделали в Ростове три прививки. Настроение неопределенное. Вся жизнь неопределенная. Сегодня здесь, завтра в Батуме. Сегодня радуемся, завтра плачем, а может, через месяц нас большевики перевешают.

Запись от 14 / 27 января 1920 г

Небывалая для Туапсе погода. Снег и мороз. В гимназии нет занятий, уж очень холодно. Было три урока по пять минут, и нас отпустили. Расскажу кое-что о нашей жизни. Спим на классных досках, положенных на парты. Под простыню подкладываем шубы. Взбираться на наше ложе можно только со стороны столов, но не скамеек.

Около восьми часов встаём. Папа-Коля идёт на базар. Мамочка варит на примусе кофе. Я обыкновенно не дожидаюсь его и иду в гимназию, которая очень близко. Прихожу в половине первого. Начинаем с Мамочкой на примусе варить обед. Папа-Коля или бывает дома, или на заседаниях, больше для препровождения времени. Часа в два-три — обед. На первое у нас варёная картошка. Тарелок у нас нет. Нам здесь дали сковороду, кастрюлю и вилку; едим прямо со сковородки. На второе пшённая каша.

Я обыкновенно раскладываю пасьянс или пишу дневник. Уроков учить не могу — нет книг. Потом чай. Стаканов у нас нет. Мы купили одну эмалированную кружку. И две жестяных банки из-под консервов с припаянными ручками. Из них пьём. Чайника у нас нет. Завариваем чай в специальной ложке. Ложек у нас две.

Наше обычное питание: сало, каша и картошка. Воду для умывания и для чая Папа-Коля тащит из колодца. Умываться подаём друг другу той же знаменитой кружкой над лоханкой, тут же в классе, и разводим сырость. Комнату у нас ни разу не топили. Холод, сырость — невероятные. Спать довольно жестко и холодно, ноги болтаются на воздухе, но это ничего. Спать ложимся в девять часов.

Класс у нас малюсенький, живут в нём пять человек, теснота невероятная. Обувь у нас рваная, одежда тоже, белья совсем почти нет, а что есть — одни лохмотья. Папа-Коля такой ободранный ходит! У нас с собой только шубы. Из верхнего платья только что на нас, тоже тёплое. Сейчас это хорошо, но когда потеплеет, что мы будем делать? Вот она жизнь русского интеллигента.

Запись от 18 / 31 января 1920 г

Мы попались в мышеловку: с севера наступают красные, с юга зелёные. Они недавно взяли Сочи, теперь очередь за Туапсе.

Изгнанники

В нас нет стремленья, в нас нет желанья.Мы — только тени, в нас жизни нет.Мы — только думы, воспоминаньяДавно минувших счастливых лет.

К нам нет улыбки, к нам нет участья,Одни страданья для нас даны.Уж пережить мы не в силах счастья,Для новой жизни мы не нужны.

У нас нет жизни — она увяла,У нас нет мысли в немых сердцах.Душа стремиться и жить устала, —Мы только призрак, мы — только прах!

Запись от 31 января / 13 февраля 1920 г

Картина из нашей жизни.

Папа-Коля лежит на нарах и читает «Тысяча и одна ночь». Софья Степановна и Мамочка (далее М.В. — И.Н.), сидя на нарах, штопают чулки. Дмитрий Михайлович чешет голову.

Д.М.: «Чешется, проклятая».

П.-К.: «Какой улов?»

Д.М.: «Представьте себе, ни одного экземпляра». Бросает чесаться и принимается за чистку сапог.