Лес (ЛП) - Бобульски Челси

Теперь, когда я стала старше, я знаю, что это неправда, как и не уверена, что растяжка что-то делает. Тем не менее, это приятно. Позволяет мне забыть, что его нет рядом со мной; позволяет считать, что он делает ту же растяжку, упираясь руками в землю между ног. На мгновение я почти слышу его дыхание, и мне кажется, что, если я загляну сквозь завесу волос, закрывающих моё лицо, я увижу его прямо перед собой.

Но я никогда не позволяю себе смотреть по-настоящему. Это было бы слишком больно.

Я начинаю спускаться по тропинке к дому. Грязь хлюпает под подошвами моих походных ботинок. Сверчки и цикады гудят вокруг меня, статический шум, который не доносился до меня там, за деревьями.

А потом есть кое-что ещё, шепот, который проплывает мимо моего уха, мягкий, как кончик пёрышка, поглаживающий мою кожу. Хриплый звук смещается и растягивается на слишком много слогов, но звучит так, как будто произносит моё имя.

Винтер.

Я поворачиваюсь обратно к лесу, отчасти ожидая увидеть своего отца, стоящего в той же клетчатой рубашке, в которой он был в первый раз, когда взял меня в лес, когда мне было десять, и когда он казался мне несокрушимым. Константа в моей жизни, которая никогда не изменится.

Но никого нет. Просто тьма, которая простирается за пределы того, что видит большинство людей.

ГЛАВА III

Дядя Джо сидит на заднем крыльце, окутанный тенями и дымом сигары. Я более чем уверена, что минуту назад его тут не было, но это не в новинку. Магия Джо позволяет ему подчинять естественные законы природы и космоса.

— Были путешественники? — спрашивает он, а поток голубого пара вырывается из его ноздрей.

Я присаживаюсь рядом с ним, и доски старого крыльца скрипят под моим весом.

— Один. Крестьянка из Хэйан-кё. Она затеяла драку, но это моя вина. С японским у меня всё плохо.

— Само собой, — говорит Джо. — Этот порог открывается очень редко.

Я пожимаю плечами.

— Я должна была быть готова.

Дядя Джо потирает подбородок. Чёрная щетина уже была с проседью, а серебряные пряди в его волосах, кажется, прибавляются всякий раз, когда я его вижу. Джо было сорок три года, или точнее так он говорил. Возраст становился относительным, когда ты был бессмертным. На его лице не было морщин, и его тело было гораздо мускулистее, чем у нашего лучшего квотербека. Возраст больше ни на что в нём не повлиял, и я гадала, имели ли его седые волосы вообще хоть какое-то отношение к возрасту, или всему причина лес. Если то, что он видел за последнюю тысячу или около того лет, наконец-то, настигло его или его заживо снедало чувство вины из-за исчезновения папы, как это происходит со мной.

Маме легко говорить мне, что в этом нет моей вины, что я ни за что не могла знать смогла бы я предотвратить исчезновение папы, если бы была с ним в то утро, но это не помогало. И теперь каждый раз, когда я смотрю в зеркало, я вижу свой эгоизм. В то утро я должна была встать, когда сработал будильник. Должна была помочь папе на утреннем патруле. Но это была суббота, и в кровати было теплее, чем в окружающем воздухе, и я знала, что папа не потревожит мой сон.

И это была худшая часть — знать, что папа ничего бы мне не сказал за прогул патрулирования. Что меня там не было. Что подвела его.

Но что бы я ни чувствовала, я знала, что чувство вины Джо было куда хуже. Уже много веков Джо работал на совет как посредник семьи Пэришей, был некого рода каналом между солдатом (мной) и бюрократией (советом). Он проверял меня, рапортовал им. Он должен был обеспечивать мою безопасность, как и должен был уберечь папу.

Не знаю, были ли стражи столь же близки с их посредниками, как папа с Джо, но даже если бы они не были как братья, Джо всё равно чувствовал ответственность за то, что случилось с папой.

Думаю, именно поэтому Джо больше не заходил в дом. Он не мог вынести вида бледного лица матери, её потухших глаз, когда его небрежность украла её жизненный свет.

Джо выдыхает последние пары дыма, а потом делает щелкающее движение запястьем. Сигара исчезает. Как по волшебству.

— Завтра во второй половине дня встреча с советом, — он встаёт. — Я найду тебя, когда придёт время.

Он спускается по ступенькам.

— Эй, дядя Джо?

Он поворачивается.

— Не хочешь поужинать с нами? — спрашиваю я, хотя уже знаю, каким будет его ответ.

Он мельком смотрит на окна, через которые можно увидеть маму, суетящуюся на кухне, сервирующую стол. С минуту он наблюдает за ней, нечитаемое выражение ожесточает его черты, а потом он качает головой.

— Может в следующий раз, — говорит он, а его тело уже исчезает и рассыпается как миллион крупинок песка на ветру.

Полагаю, заниматься чем-то таким обыденным как ходить или водить машину, это чересчур немодно для кого-то, кто может телепортироваться.

— Ага, — отвечаю я, хотя он уже исчез. — Может.

* * *

На столе в окружении мисок с картофельным пюре, пассированной стручковой фасолью и листовым салатом, приправленным томатами и огурцами, стоит блюдо с жареной курицей. Мы с мамой едим как птички. Остатков нам хватит ещё на несколько дней, но она отказывается уменьшать порции.

Как и отказывается вынимать одежду папы из гардероба, хотя прошло уже почти два года. Дядя Джо говорит, что она не скорбит должным образом. Он говорит, что мне надо поговорить с ней, но я не вижу, какую пользу это принесёт. Я держусь за папу так же крепко, как она.

Мама стоит за своим стулом.

— Ужин готов.

Я скидываю перепачканные грязью ботинки, разглядывая третью пустую тарелку, которую она всегда ставит напротив папиного стула, и прохожу на кухню, чтобы тщательно отмыть от земли руки.

— Спасибо.

Не многие ожидали бы, что мама отличный повар, учитывая, что большинство матерей, которые проводят по десять часов в день на работе, скорее предпочтут купить еду на вынос по дороге домой, но готовка всегда была для неё средством снятия стресса. Как только она приходит домой, она переодевается из своей преподавательской униформы из твидовых брюк и белой блузки в спортивные штаны и видавший виды фартук. Она проверяет холодильник, открывает свою книгу рецептов и не произносит ни слова, пока мясо запекается или тушится или жарится, и пока весь дом не наполняется запахом свежих трав и топлёного масла.

Один раз я пошутила, что это была её собственная форма релаксации, её способ стать человеком после долгого дня в другом мире, в котором она носился кепку без надписи МАТЬ или ЖЕНА. Она улыбнулась мне и сказала:

— Да. Полагаю, ты права.

А потом я села на стул по другую сторону кухонного острова, и она спросила, что я узнала в школе в тот день. До исчезновения папы это был наш повседневный ритуал — я сажусь за кухонный стол, пока мама готовит, и мы обе поджидаем возвращения папы с вечернего патруля. Мы обе с волнением ждём его возвращения до захода солнца, хотя и скрываем это умело за пустяковыми разговорами и улыбками, которые никогда не затрагивали наши глаза.

А теперь я сама патрулирую лес каждый вечер, а мама ждёт меня на кухне в полном одиночестве, без пустяковых разговоров, которые держат волнение под контролем.

Вода течёт по моим рукам. Я выдавливаю солидную порцию мыла на ладонь и пальцами соскребаю грязь. Отполированная обсидиановая монета, свисающая с кожаных ремешков на моём запястье, звякает о раковину. Я переворачиваю руки и замечаю пятно засохшей крови на предплечье. Крестьянка, должно быть, задела меня во время нападения. Я быстро смываю кровь, пока мама не заметила, и подхожу к столу.

— Выглядит аппетитно.

— Надеюсь на вкус так же хорошо, как выглядит, — отвечает мама, отодвигая свой стул.

Она всегда это так говорит, даже если приготовила нам уже испытанный и проверенный рецепт. Она всегда была такой скромной, что так и не научилась принимать комплименты. Это была одна из причин, со слов папы, по которой он влюбился в неё.