Революция 1917 года глазами ее руководителей - Давид Анин

Февральские дни

В.М. Зензинов

22 февраля

Это было всего вернее – 22 февраля. Я сидел днем, по обыкновению, в редакции «Северных записок» и был занят очередной работой – правил гранки ближайшей книжки журнала, которая должна была выйти в конце месяца. Вошло несколько человек рабочих – пять-шесть – и сказали, что хотели бы видеть А.Ф. Керенского (он был сотрудником «Северных записок»). Узнав, что я был секретарем редакции, они объяснили, что являются делегацией путиловских рабочих и что одновременно другая такая же делегация направилась к «депутату Чхеидзе» (они отчетливо подчеркивали депутатское звание Керенского и Чхеидзе). К «депутату Керенскому» у них важное поручение, но в чем оно состояло, они мне не сказали. Я тут же, при них, созвонился с А.Ф. Керенским (к счастью, удалось застать его дома – тел. 119-60), и он выразил согласие встретиться с ними сегодня же, в редакции, в 7 часов вечера и попросил меня при этом свидании присутствовать. О согласии Керенского я и сообщил рабочим, чему, видимо, они были очень рады. Нужно сказать, что к этому времени А.Ф. Керенский, благодаря своим выступлениям в Государственной думе и в качестве защитника на политических процессах, пользовался огромной популярностью – и не только в Петербурге; в частности, большую известность ему создала поездка на Ленские прииски летом 1912 года на расследование обстоятельств Ленского расстрела рабочих. Популярность его была велика решительно во всех кругах общества – уже тогда он сделался положительно любимцем общественности.

В 7 часов назначенное свидание рабочих депутатов с Путиловского завода с А.Ф. Керенским состоялось (они, как потом признались, побоялись идти к нему на квартиру, – думали, что полиция может помешать). Рабочие подробно рассказали о локауте на Путиловском заводе. Цель их посещения обоих депутатов (Керенского и Чхеидзе) заключалась в следующем: они считали своим общественным долгом предупредить обоих депутатов (к А.Ф. Керенскому они каждый раз обращались со словами – «гражданин депутат») о серьезности создавшегося положения и о том, что они «слагают с себя ответственность за могущие произойти последствия». Таковы были буквально их слова. О себе сказали, что поручение это «к обоим депутатам» им дано забастовавшими рабочими. Весьма отчетливо и очень серьезно рабочие делегаты заявили А.Ф. Керенскому, что начавшаяся забастовка не носит частного характера и что дело тут не в экономических требованиях, также и не в продовольственных затруднениях – рабочие сознают, что это начало какого-то большого политического движения, и они считают своим долгом предупредить об этом депутата. Чем это движение кончится, они не знают, но для них, по настроению окружающих рабочих, ясно, что произойти может что-то очень серьезное. Так говорили делегаты, говорили спокойно и твердо, и это спокойствие лишь подчеркивало серьезность сообщаемого. Предупреждение это оказалось в полном смысле историческим, и позднее я часто вспоминал о нем и удивлялся пониманию момента, проявленному тогда путиловскими рабочими. Понимали это тогда далеко не все. Должен признаться, что тогда и я этому визиту не придал особого значения – не знаю, как отнесся к нему А.Ф. Керенский. То были настоящие вестники грядущей революции. Их прозорливость, вероятно, объяснялась тем, что они были у самых истоков начавшегося движения и чувствовали, насколько уже тогда была раскалена атмосфера в рабочих кругах Петрограда. Мне до сих пор кажется странным, что нигде в мемуарной литературе не упомянуто об этих делегациях путиловских рабочих.

23 февраля

На другой день, 23 февраля, всюду в городе говорили о начавшемся на петербургских заводах стачечном движении, но никому и в голову не приходило считать это началом революции. Расширение стачки объясняли тем, что локаут на Путиловском заводе вызван желанием администрации этого завода экономить на топливе. Угля будто бы в Петрограде не хватало. А с Путиловского завода забастовка, в силу солидарности рабочих или по каким-либо другим причинам, перекинулась и на другие петроградские предприятия. Казалось, это движение мало чем отличалось от того, что уже несколько раз происходило и раньше. Между тем самые размеры начавшегося движения и его характер говорили о другом. На заводах происходили митинги, работа постепенно останавливалась всюду. С пением революционных песен рабочие после митингов выходили на улицы. К 12 часам дня 23 февраля почти весь Сампсониевский проспект был залит толпами рабочих. Усиленные наряды конной и пешей полиции не могли удержать демонстрантов. Днем в разных местах города были сделаны попытки остановить трамвайное движение – у некоторых вагоновожатых были отобраны пусковые ключи. С 2 часов дня общее руководство подавлением беспорядков перешло от градоначальника генерала Балка в руки военных властей. На помощь были посланы казаки и драгуны. С Выборгской стороны рабочие пробивались и на левый берег Невы, были попытки остановить трамвайное движение на Литейном и Суворовском проспектах. У Казанского моста, на Невском, на углу Невского и Садовой, на Литейном проспекте, на Шпалерной происходили мелкие столкновения толпы с полицией. «То, что началось в Питере 23 февраля, – писал позднее Суханов, – почти никто не принял за начало революции… Казалось, что движение, возникшее в этот день, мало чем отличалось от движения в предыдущие месяцы. Такие беспорядки происходили перед глазами современников многие десятки раз».

24 февраля

24-го говорили уже о десятках и даже сотнях тысяч бастующих, но кто мог это проверить? С утра рабочие старались проникнуть в центр города. У Литейного моста, несмотря на наряды полиции и казаков, десятки тысяч рабочих прорвались на Литейный проспект. На Невском появились кучки рабочих с женами и детьми – демонстрации имели вид праздничного гулянья, но нервозность в городе повысилась. Толпы собирались в разных местах города. На мостах были расставлены заставы, чтобы разорвать город на части. Демонстрации у Казанского моста, на Невском и на Знаменской площади, столкновения с полицией у Литейного проспекта, у Городской думы и на Знаменской площади. На Невском, Суворовском и на Литейном демонстранты останавливают трамваи, отбирают пусковые ключи. Во второй половине дня движение трамваев прекратилось, исчезли и извозчики. Казаки рассеивают толпы, но настроены миролюбиво. По их адресу раздаются дружественные возгласы из толпы, они отвечают улыбками. В этот день, за подписью ген. Хабалова, было развешано по городу объявление, предостерегающее население в ближайшие дни не выходить на улицы – порядок будет восстановлен, если даже для этого придется прибегнуть к оружию; вызывающие беспорядки играют в руку врагов…

25 февраля

Предостережение Хабалова не имело желательных для власти результатов – 25 февраля движение во всем городе продолжало нарастать. Беспорядки в городе усиливались. Трамвайное движение совсем прекратилось – теперь уже не рабочие отнимали у вагоновожатых пусковые ключи, а сами вагоновожатые, бросив где попало трамвай, уносили ключи с собой – и трамваи замирали на месте. Черные толпы рабочих на Невском. От Казанского собора к Адмиралтейству пройти нельзя – не пускают войска. Появились откуда-то самодельные красные знамена – видно, что все это произошло экспромтом. На одном из знамен я увидел буквы «Р.С.Д.Р.П.». На другом стояло «Долой войну!». Но это второе вызвало в толпе протесты, и оно сейчас же было снято. Помню это совершенно отчетливо. Очевидно, оно принадлежало либо большевикам, либо «междурайонцам» (примыкавшим к большевикам), – и совсем не отвечало настроению толпы. Чем дальше, тем толпа двигалась увереннее и быстрее. Теперь мы все уже шли посередине мостовой. Это была та первая демонстрация февральских дней, которая закончилась первым кровавым столкновением на Знаменской площади – судьба захотела, чтобы я принял в ней участие. Проскакал мимо, вслед за толпой, отряд казаков – толпа посторонилась, отряд проскакал стороной улицы и не тронул манифестантов. Когда мы проходили мимо редакции газеты «День» (по правой стороне Невского), окна в верхних этажах открылись – из форточек и окон махали нам платками, полотенцами, что-то кричали, приветствовали. У самой Знаменской площади толпа загустела и почернела. Волна вынесла к самому памятнику Александра III. Из наших рядов вылез плотный бритый человек, вскарабкался на ступени памятника и обратился к толпе с речью. Я стоял совсем близко от него и хорошо его заметил, он был мне незнаком. Но через несколько дней я встретил его уже на заседании Совета рабочих депутатов и имел с ним дела – только тогда я узнал, что это был Гриневич, небезызвестный меньшевик-интернационалист. На площади в разных концах ее стояло несколько маленьких отрядов конных казаков, но они не проявляли агрессивных намерений против толпы. Один из этих отрядов вдруг двинулся с одного угла площади на другой – толпа охотно раздвинулась и пропустила отряд, потом снова сомкнулась. Оратор продолжал что-то говорить… Видны были несколько красных маленьких флагов. Зацокали по камням подковы – со стороны Николаевского вокзала появился новый конный отряд – как я позднее узнал, то был отряд конной полиции, во главе его ехал плотно перетянутый ремнями в серой шинели офицер. Раздался предупреждающий звук рожка. Другой… Вслед за ним хлопнул одиночный выстрел и раздался залп. Только потом я узнал, что первый выстрел был сделан одним из казаков и им был убит находившийся во главе конного полицейского отряда пристав Крылов. Вместе с толпой побежал и я – при этом потерял галошу. Оглянувшись назад, увидел на снегу палки, шляпы, галоши, – но людей на площади не было: площадь быстро была очищена от толпы, и толпа бросилась бежать в соседние улицы, которые вдруг показались очень узкими.